булочные - для того, чтобы завтра остаться и вовсе без хлеба.
Товарищ Переплетчиков полагает, что он понимает почти все. А того, что он
еще не успел понять, ему, товарищу переплетчикову, другой товарищ, товарищ
оратор, сообщит на соответствующем собрании в ближайшей пивной. Или на
ближайшем заседании Государственной Думы - что в сущности одно и то же. В
пивной будет сказано просто: "долой самодержавие". С высоты парламентской
трибуны это будет средактировано несколько тоньше: "глупость или измена?"
Товарищ Переплетчиков пойдет месить своими мозолистыми ногами
демонстративную уличную грязь на Невском проспекте или на парижских
бульварах, но будет голосить и голосовать за те теории, которые ему будут
преподнесены владельцами наиболее мощных голосовых связок. Он.
товарищ Переплетчиков, не понимает и, боюсь, никогда не поймет,
что все то, о чем он будет голосовать и голосить, есть
самоубийственный вздор.
Товарищи переплетчики - они тоже бывают разные.
Русские в общем голосовали за Царя и потом - faut de mieux - за
Колчака и Деникина. Не все, но большинство. Немецкие -
"культурные" - голосовали за Эбера и потом за Гитлера -
голосовали почти все. Французские голосовали за Торреза и против
американской манны небесной. Английские голосовали за
национализацию и социализацию - и вот мы имели возможность
прослушать заявление м-ра Шинуелля - какие мы, у себя дома,
слышали уже сотни и сотни раз: с социализацией и национализацией
выходит, правда, ерунда, но это только потому, что население
старой веселой Англии еще недостаточно социал-демократично.
Это - мы уже слыхали.
Я не пойду ни к какому русскому царскому правительству с
заведомо идиотским требованием: "долой тайную дипломатию", ибо
я знаю, что пока существуют в мире "суверенные державы" и пока
они борются или воюют друг с другом за целый ряд вещей, "тайная
дипломатия" есть такая же неизбежность, как и военные тайны. Я
не буду ходить ни на какие демонстрации, ибо это, во-первых,
лошадиный способ демонстрации того, что личный состав
демонстрирующего табуна считает своим "мнением", и, во-вторых,
потому, что это есть бесчестный способ: люди, которые находятся
в Петербурге и которые, следовательно, могут шататься по
Невскому - будут давить на правительство за счет тех людей,
которые живут и работают в Донбассе, в Сибири, на Волге и но
всяких других таких местах, и не имеют никакой возможности
выписывать ногами свои точки зрения на правительственную
политику.
Как вы видите, все это есть категорически непролетарский подход к
политической технике. Или, - еще больше - типично антипролетарский подход.
Что же касается пролетариата, то я рассматриваю его не с экономической, а с
чисто духовной точки зрения. Экономически я лично стою безмерно ниже любого
американского рабочего. Психологически средний русский рабочий стоит (или
стоял) безмерно выше среднего русского интеллигента.
Пролетарий - это не тот, у кого нет денег. Пролетарий это тот, у
кого - по марксистскому определению "нет родины". Нет корней,
нет традиции - нет и Бога. Но паче всего - нет мозгов. Он, этот
пролетарий, полагает, что он знает или может знать все. И о
национализации, и о социализации, и о тайных договорах, и о пользе
мощных колонн, демонстрирующих где попало и что попало.
Пролетарий считает, что он вправе и в состоянии дать ответ на
вопрос о национализации каменно-угольной промышленности, о
Ялтинском договоре, о перспективах войны между: Германией и
Англией в 1914 году, Германией САСШ в 1939, СССР и остальным
миром в 19..?, о технических предпосылках девальвации франка, или о
дележке Палестины между Иерусалимским Муфтием и Еврейским
Агентством.
Я - не пролетарий. У меня есть родина, есть традиция, и есть Бог. Есть
кроме того и мозги. Я считаю - удовлетворительного качества. Во всяком
случае, достаточного для того, чтобы отдать себе совершенно ясный отчет в
том, что для решения целого ряда вещей у меня данных нет и в обозримое
время быть не может. Я достаточно опытный в политическом отношении человек,
для того, чтобы решение целого ряда вещей предоставить - по
старомосковскому рецепту - "Богу и Великому Государю", ибо этот способ
решения даст наилучшие результаты из всех мыслимых.
Здесь я подхожу к выводу, который категорически
противоречит большинству пролетарских общепринятых мнений.
Принято говорить: да, при данном культурном уровне русского народа - без
монархии не обойтись. Я говорю: при исторически доказанном умственном
уровне русского народа - мы монархию восстановим. И не потому, что мы
"некультурны", а потому, что мы, по крайней мере в политическом отношении,
являемся самым разумным народом мира. Если M Ы, от Олега до Сталина, при
всяких смутах, нашествиях, Батыях, Гитлерах, при ужасающей "географической
обездоленности" страны - построили Империю, которая существует одиннадцать
веков, то не Великобритания на нас, а мы на Великобританию можем смотреть,
как на некоего исторического выдвиженца. Великобритания началась в сущности
только при Кромвеле - середина XVII века, и кончается при Эттли - середина
ХХ-го. Мы видели все: батыев и гитлеров, республики и монархии, самые
разнообразные республики и довольно разнообразные монархии. В Москве бывали
и татары, и поляки, и французы и почти были немцы, и мы поили наших сивок в
Амуре, на Висле, на Шпрее и на Сене: "все промелькнуло перед нами, все
побывали тут". И мы коегде промелькнули. Культура? Культура не имеет к
государственности почти никакого отношения. Тем более, что еще вовсе
неизвестно, что именно мы должны понимать под культурой:
моторизованного дикаря из Бечуанланда или римского пахаря из
долины Тибра? Культура должна была бы подразумевать культ -
религиозную и государственную традицию, уважение к религиозной и
государственной традиции. И кто был культурнее: Рим с его
Сивиллиными Книгами, или Италия с ее Маккиавели? Кто
культурнее: тургеневский Хорь или горьковский Кувалда? И на чем
можно что-то строить? На истовости Хорей или на неистовости
обитателей интеллектуальных ночлежек современности?
ЦЕРКОВЬ В МОСКВЕ
Государственное право современности также упорно занимается вопросами об
отношении Церкви к Государству, как и современная политическая практика. В
Москве этот вопрос был решен без всякого государственного права:
Государство было всецело подчинено религии и Церковь была всецело подчинена
Государству:
порядок, который не влезает ни в одну из существующих схем
государственного права. Это - не "цезарепапизм", но и не
"папоцезаризм" - не попытка Государства распоряжаться
религией, но и не попытка Церкви распоряжаться Государством. В
Москве Государство и Церковь и Нация жили определенными
религиозными (или, если хотите, - религиозно-национальными)
идеалами и чувствовали себя единой индивидуальностью. Выдавать
друг другу какие бы то ни было письменные обязательства было бы в
этом случае так же глупо, как если бы я давал бы себе самому
расписки в получении от самого себя трех рублей и обязательства
эти три рубля вернуть такого-то числа самому себе.
Я боюсь, что это жизнеощущение нами несколько утеряно.
Царь считал себя Нацией и Церковью, Церковь считала себя Нацией
и Государством. Нация считала себя Церковью и Государством. Царь
точно так же не мог - и не думал, - менять православия как не мог
и не думал менять, например, языка. Нация и не думала менять на
что-либо другое ни самодержания, ни православия - и то и другое
входило органической частью в личности Нации. Царь был подчинен
догматам религии, но подчинял себе служителей ее.
Отношение к князьям Церкви у московской монархии было по
существу то же, что и к князьям земли: люди нужные, но давать им
воли нельзя. Воля в руках Царя, "Сердце царево в руках Божиих", ибо
царь есть прежде всего общественное равновесие. При нарушении
этого равновесия - промышленники создадут плутократию,
военные - милитаризм, духовные - клерикализм, а интеллигенция
любой "изм", какой только будет в книжной моде в данный
исторический момент.
Русское духовенство никогда на особой высоте не стояло. В
Москве оно было еще менее грамотным, чем при Николае Втором.
Безработные, - не имевшие прихода, попы толпами скитались по
Руси, и правительство было очень озабочено: куда бы их пристроить.
Но эти попы были народом, частью народа. Они веровали его
верованиями, они защищали вместе с ним Троице-Сергиевскую Лавру,
они благословляли его "на брань", и они сражались в его рядах.
Служилые, то есть небезработные попы Московской Руси
были выборными. Их выбирал приход. И он же их оплачивал. Эта
система имела свои неудобства: временами возникало нечто вроде
аукциона: кто будет служить дешевле? Но в общем она означала
непрерывный "контроль масс". Выборность спасала духовенство от
превращения его в орудие господствующего класса. Этим орудием
наше духовенство сделалось только после Петра.
Святейший Синод, заседавший под контролем гвардейских
офицеров, потом армейских офицеров, потом - чиновников, и Бог
его знает, кого еще - уже не мог быть выразителем голоса русского
православия.
Был, например, такой случай: Елизавета, женщина добрая,
хотя в государственных делах не понимавшая ровным счетом ничего
пыталась смягчить зверство тогдашних наказаний. По ее почину
Сенат выработал указ, уничтожавший пытку для малолетних - с
семнадцатилетнего возраста. Синод возражал против этого
проекта, ибо, по каноническим законам, несовершеннолетние
считаются только до 12 лет, следовательно, пытку можно
отменить только по отношению к лицам не достигшим
двенадцатилетнего возраста...
Синод постепенно переставал быть голосом православной совести, а о его
обер-прокурорах - уже и говорить нечего.
В течение всего послепетровского периода русской истории Православная
Церковь не имела непосредственного, помимо оберпрокурора, доклада Государю
- одна из крупнейших ошибок нашей послепетровской монархии. И рядовое
духовенство, лишенное по существу всякой опоры сверху, попадало
приблизительно в положение становых приставов, назначающихся местным
дворянством и от дворянства зависевших. С тою только поправкой, что низшее
духовенство не получало никакого жалованья и вынуждено было жить на требы.
В последние десятилетия это был самый забитый слой на всей русской земле.
Отданный в полное распоряжение архиерейской, "консисторской", чисто
бюрократической администрации, лишенный материальной поддержки со стороны
государства, этот слой лишен был даже того выхода, какой имели, все
остальные граждане страны: священник не мог выйти из своей "профессии".
"Расстрижение" сопровождалось такими унизительными подробностями, влекло за
собой такое ограничение в правах (в частности, запрет в течение десяти лет
после снятия сана служить на государственной службе), что наше низшее
духовенство вот то, которое непосредственно обслуживало религиозные
потребности народа и призвано было его воспитывать
- находилось, в сущности, в положении крепостных.
Неудивительно, что именно этот слой дал пресловутых
семинаристов, поперших в нигилизм полным ходом: было от чего
переть даже и в нигилизм: с одной стороны, - правительственной,
- полное закрепощение и пренебрежение, с другой, - общественной,
- всяческие базаровские вариации на тему об опиуме для народа...
Государство строило Исаакиевские и прочие соборы, но не создавало
церковных. Государство строило храмы, но оставляло в запустении
Церковь. И если на низах ее была некультурность, приниженность,
вопиющая бедность - - тон на верхах было ненамного лучше.
Знаменитый обер-прокурор Св. Синода К. Победоносцев,
сейчас же после своей отставки, когда вчерашние подчиненные
архиереи круто отвернулись от него, писал директору синодской
типографии С. Войту:
"Митрополита, архиереев и нынешнего поповства не вижу, и
все они стали мне противны. Подлость человеческая и низость
раскрылись теперь безо всякого стыда. Кажется, и вера-то совсем
исчезла в служителях Алтаря Господня".
