каком из его вариантов. За исключением южных немцев - где очень
сильна латинская примесь - все германские страны отбросили
католичество. Из славянских стран (если не считать Чехию,
которой католицизм был навязан вооруженным путем), только
Польша осталась носительницей и жертвой католицизма. Россия
от дня рождения своего и до сегодня стоит на православии.
Так обстоит дело сейчас и мы едва ли можем предполагать,
что в обозримый период времени это может измениться. Мысль о
национальной религии высказывал и Достоевский,
предусмотрительно вложив ее в уста Шатова ("Бесы"):
"Цель всякого движения народного во всяком народе и во
всякий период его бытия есть единственно лишь искание Бога, Бога
своего, непременно собственного, и вера в Него, как в единого
истинного... Бог есть синтетическая личность народа, взятого с
начала его и до конца... Если великий народ не верует, что в нем
истина (именно в одном и именно исключительно)... то он тотчас
же обращается в этнографический материал, а не в великий народ..."
Вопрос о национальной религии может быть решен в двух
плоскостях. Первая: народ творит своего Бога по образу и подобию
своему. Вторая: Бог дает каждому народу ту меру познания истины
и в той форме этого познания, какая свойственна духовному складу
данного народа. И в том и в другом случае данная религия будет
идеалом данного народа - безразлично, дан ли этот идеал извне,
путем откровения, или выработан народом изнутри, или путем
переработки откровения приспособлен к духовным потребностям
народа. Этот вопрос, не безразличный с богословской точки зрения
- совершенно безразличен с морально-политической.
Во всяком случае, православие является национальной
религией русского народа и, вместе с этим народом, склонно
рассматривать себя, как будущий светоч всему человечеству. К
этому же выводу приходят и некоторые западноевропейские
мыслители, разочаровавшиеся и в католицизме и в протестантизме.
Спор о мировом будущем в настоящее время ведут собственно
только три религии: православие, католицизм и протестантизм. Во
всяком случае в той сегодняшней обстановке, когда культура белой
расы завоевывает весь мир.
Но эта культура практически всегда работала на
разъединение людей. Она, впрочем, была не первопричиной, а только
орудием того морального состояния, о котором в свое время писал
Достоевский ("Дневник Писателя", 1873 г., Введение):
"Все европейцы идут к одной и той же цели... но они все
разъединяются между собою почвенными интересами,
исключительны друг к другу до непримиримости... Они перестают
понимать друг друга, они раздельно смотрят на жизнь, раздельно
веруют и поставляют это себе за величайшую честь... И тот и
другой во всем мире замечают только самих себя, а всех других, как
личное себе препятствие..."
Русская "всечеловечность", которую Достоевский
проповедует во всех своих писаниях, сейчас, я боюсь, несколько
поблекла. Во всяком случае, на весьма значительный период времени.
Нет все-таки худа без добра: после того, как одни называли нас
унтерменшами и зумпфменшами, низшей расой, годной только для
удобрения высшей культуры, а другие взращивали свои победы на
полях, удобренных нашей кровью, - нам очень бы не плохо, идею
служения человечеству заменить, - повторяю, хотя бы на время, -
идеей служения самим себе. Истинно христианскую формулировку:
"кто хочет быть первым - будь всем слугою", нам нужно
попробовать прочесть с конца: "кто хочет быть всем слугою - будь
первым". Мы должны сказать самим себе - скромно, но твердо, что
мы, русские, есть моральная аристократия мира, - идущая на смену
земельной и финансовой.
* * *
Роль православия в утверждении и в защите нашего
морального первенства может быть сформулирована двояко: чисто
богословская формулировка будет утверждать, что только в
православных странах истинное учение Христа, полученное из
Византии, сохранилось во всей его чистоте. Национальная
формулировка будет искать объяснения в духе нации, не только
пассивно воспринявшей византийское христианство, но и
переработавшей его на свой лад. Против теории переработки
богословы будут, конечно, возражать: если переработка, тогда где
же нетронутость первоначального учения? Но нужно все-таки
сказать, что весь склад византийского православия самым резким
образом отличается от русского. И что, например, православие
современной Греции или Румынии, ничем догматически не
отличающееся от нашего, выросло на иной психологической базе и
имеет иную психологическую настроенность.
* * *
Православие - не только догматически, но и практически -
выступает в мире, как религия наибольшей человечности и
наибольшей любви. Как религия наибольшей надежды и наибольшего
оптимизма. Православие оптимистично насквозь, и учение о
Богочеловеке есть основной догматический опорный пункт этого
оптимизма: Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро, и
между Богом и человеком есть нерушимая непосредственная личная
связь - ибо Бог, как и человек, есть ЛИЧНОСТЬ, а не слепая сила
природы.
Человек, следовательно, в этом мире не одинок. И не
бесцелен. Если вы когда-нибудь интересовались астрономией - и не с
практической целью зазубрить эксцентритет планетных орбит или
число тысяч световых лет до одного из таинственных провалов в
Галактике, - то вам, вероятно, знакомо непосредственное
ощущение бессмыслицы и жути. Где-то на задворках бесконечности
болтается микроскопический сгусток межзвездной пыли - наш
Млечный Путь. Где-то в этом сгустке бесследно затеряна солнечная
система. На одной из ее пылинок появилась поверхностная ржавчина
- земная кора, и на поверхности этой ржавчины - подвизаются,
видите ли, великие люди и формулируются, видите ли, великие идеи.
Бескрайнее одиночество, бессмыслица и жуть. И если материя -
все, а дух - ничто, то все в мире не имеет никакого смысла. В том
числе и вы, и я. И книга, которую я пишу, и Россия, за которую мы,
может быть, умрем. Тогда все это совершенно и абсолютно
бессмысленно: нелепая гниль на микроскопически тонкой плесени
земной коры.
Христос сказал: не хлебом единым жив будет человек. И если
вы и живете интересами не только вашей хлебной карточки, то
вопроса о смысле или бессмыслице, цели и бесцельности вы не
можете не поставить перед своей мыслью - и перед своей совестью
тоже. Для огромного большинства человечества этот вопрос и
ставится и разрешается инстинктивно, почти бессознательно, -
как инстинктивно и бессознательно ставится и решается вопрос о
поле, о любви и о семье. Или, иначе, как ставится и решается вопрос
о жертве в пользу защиты родины. Вы никогда и ничего не сможете
сказать о Боге человеку, рожденному духовным евнухом. Это точно
так же недоказуемо, как недоказуема женская красота для, скажем,
Шопенгауэра: что-то в человеке не работает. Мне никогда не
приходилось беседовать со Сталиным, - но если бы пришлось, я не
вижу решительно никакой возможности доказать ему реальность
существования, скажем, чувства дружбы и товарищества: у него их
нет. Для него Бухарин, пока он был жив, и Ленин, если бы он остался
жив, - какие-то гнилостные процессы на плесени земной коры и
раздавить их своим сталинским сапогом ничего решительно не
стоит, - не надо даже никакого морального усилия над самим собой.
Совершенно ясно и просто - зарезать своего ближайшего друга с
тем, чтобы на вырученные из его кармана деньги наслаждаться
мороженым или вином, бифштексами или властью: никакой
нравственности нет. В мире микроскопической плесени позволено
все. И тогда люди истребляют друг друга. "Бытие Бога"
доказывается, так сказать, "от противного". Не хотите? - Ну,
что ж, попробуйте без Бога...
Практическая сторона всех религий человечества изъедена
всякими пороками. Я никак не собираюсь утверждать, что
православная Церковь чужда этих пороков: все в мире очень далеко
от совершенства. Но у нас их все-таки меньше, чем где бы то ни
было. Православие не организовывало инквизиции, как организовывали
ее и католицизм и протестантство, православие никогда не жгло
ведьм и еретиков, и всякие попытки протащить к нам это великое
изобретение западноевропейской культуры немедленно встречались
самыми резкими протестами со стороны русского церковного мира.
Индульгенции, которые жаждавшие прибытков восточные
патриархи привозили на Московскую Русь, так и остались
нераспроданными: идея взятки Господу Богу Руси была и осталась
чужда. Православие почти никогда не пыталось утверждаться и
распространяться насилием - первые шаги в этом направлении
сделал Петровский полупротестантский Синод. Православие несло и
несет в мир то искание Божьей Правды на грешной нашей земле,
которое так характерно для всей русской литературы, для всех
преданий и былин русской истории, для всего народа вообще.
Православие - не торопится: Бог правду видит, да не CKODO
Скажет. Но все-таки "скажет"! И нельзя ускорять насилием
поставленных Им сроков.
Если исключить трагическую историю со старообрядцами,
то никогда православие не пыталось навязать себя кому бы то ни
было силой. Были завоеваны татарские завоеватели и никто не
трогал их религии. Были как-то включены языческие племена - и
никто не резал их за идолопоклонство, как в соответственных
случаях резали другие религии мира. В шестую часть земной суши, на
которой вперемежку расположились полтораста наций, народов и
племен - православие внесло невероятно много мира и света,
дружбы и любви. Я подчеркиваю слово "невероятно" - ибо это в
сущности граничит с чудесным: представьте себе, что на этой
территории и среди этих народов "господствующей" оказалась какая
бы то ни была другая религия или другой народ - сколько было бы
религиозных войн (а мы их не знали совершенно), сколько было бы
костров и застенков, сколько было бы попыток миссионерствовать и
рублем и дубьем.
Православная терпимость - как и русская терпимость,
происходит, может быть, просто-напросто вследствие великого
оптимизма: правда все равно свое возьмет - и зачем торопить ее
неправдой? Будущее все равно принадлежит дружбе и любви - зачем
торопить их злобой и ненавистью? Мы все равно сильнее других -
зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила - это сила
отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и
насилующего. Весь смысл бытия русского народа, весь "Свете Тихи"
православия погибли бы, если бы мы хотя бы один раз, единственный
раз в нашей истории, стали бы на путь Германии и сказали бы себе и
миру; мы есть высшая раса - несите к ногам нашим всю колбасу и
все пиво мира...
...И я все-таки буду утверждать, что наше православие есть
результат переработки византийского христианства русским
народом. Византия "Правды Божией" не искала вовсе, - как не
ищет ее и современная, тоже православная, Греция. Это, все-таки,
идет из каких-то - нам совершенно неизвестных глубин русского
народного сознания. Я бы очень советовал русскому читателю
самолично проделать такого рода литературно-исторический
эксперимент.
Кое-кто из нас еще помнит русский былинный эпос. Очень
немногие кое-как знакомы и с германским, - с "песней о Нибелунгах".
Прочтите и сравните. Наши богатыри "честно и грозно" стоят на
страже земли русской, живут в несокрушимой дружбе - и если Илья
Муромец посмеивается над Алешей Поповичем, то это делается в
порядке дружеского зубоскальства. Если Васька Буслаев и хулиганит,
то беззлобно, просто от избытка сил, да и то потом кается. Здесь
все светло, ясно, дружественно. В "Песне о Нибелунгах" - зависть и
предательство, убийство из-за угла, яд, зависть, взаимоистребление,
- все это громоздится каким-то кошмарным клубком. И в конце
этой героической эпопеи герои пьют кровь убитых товарищей и
гибнут все - гибнут не в борьбе с внешним врагом, - а истребляя
друг друга до последнего - чтобы "золото Рейна" не попало никому.
Здесь все окрашено в цвета крови и грязи. Здесь все пропитано
завистью и ненавистью. Здесь всякий друг другу наличный враг и
