"демократического самодержавия". Ни одного раза русский "Демос",
то есть, русский народ, не подымался против монархии.
Государственный переворот 1917 года был результатом дворцового
заговора, технически оформленного русским генералитетом. В
Февральской революции наши революционеры решительно не при
чем: они не только не готовили этой революции, но о приближении
ее они не имели никакого представления.
* * *
"Дворцовый переворот" перерос в "революцию" только тогда,
когда выяснилось полное отсутствие у знати и генералитета каких
бы то ни было опорных точек в массе, отсутствие какой бы то ни
было популярности в армии и в народе. Люди, организовавшие этот
переворот, считали, что они светят своим собственным светом, но
это был только отраженный свет монархии. Монархия потухла -
потухли и они.
От Петра Первого до Николая Второго монархия была
лишена той "системы учреждений", о которой говорит Л.
Тихомиров, и эта система была заменена "средостением между
Царем и Народом". 'Государственные Думы всех четырех составов
были только одним из вариантов этого средостения: они отражали
мнения партий, но не отражали мнения "Земли".
В той обстановке, когда только Одно Лицо во всем правящем
слое страны - только монарх и только он один - выражает собою
основные стремления народных масс, - политически была слишком
соблазнительна мысль: устранением монарха изменить ход истории.
Это удалось убийством Царевича Алексея Петровича, которое
расчистило дорогу к закрепощению крестьянства. Это удалось
убийством Павла Петровича, которое оттянуло ликвидацию
крепостного права. Это не удалось декабристам. Это удалось
убийцам Царя-Освободителя, убийством прервавшим возвращение
России к принципам Московской Руси.
В Московской Руси цареубийства были бы прежде всего
политически бессмысленными, ибо царская власть была только
одним из слагаемых "системы учреждений", и убийством одного из
слагаемых система изменена быть не могла. По И. Аксакову: Царю
принадлежала сила власти, и народу - сила мнения. Или по Л.
Тихомирову: монархия состояла не "в произволе одного лица, а в
системе учреждений". Московские Цари "силой власти" реализовали
"мнение Земли". Это мнение, организованное в Церковь, в Церковные
и Земские Соборы, и в неорганизованном виде представленное
населением Москвы, не менялось от цареубийства. Соборы никогда не
претендовали на власть (явление с европейской точки зрения
совершенно непонятное) и Цари никогда не шли против "мнения
Земли" - явление тоже чисто русского порядка. За монархией
стояла целая "система учреждений" и все это вместе взятое
представляло собою монолит, который нельзя было расколоть
никаким цареубийством.
Поэтому Народно-Монархическое Движение в
"восстановлении монархии" видит не только "восстановление
монарха", но и восстановление целой "системы учреждений" - от
Всероссийского Престола до сельского схода. Той "системы", где
Царю принадлежала бы "сила власти", а народу "сила мнения". Это
не может быть достигнуто никакими "писаными законами",
никакой "конституцией", - ибо и писаные законы и конституции
люди соблюдают только до тех пор, пока у них не хватает сил,
чтобы их НЕ соблюдать. Народно-Монархическое Движение не
занимается изданием законов будущей Империи Российской. Оно
пытается установить основные принципы и идейно оформить тот
будущий правящий слой страны, который был бы одинаково предан и
Царю и Народу, который - организованный в "систему учреждений"
- реализовал бы эти принципы на практике и который стал бы
действительно "опорой Престола", а не теми посетителями
молебнов, которые прячут за голенищем нож цареубийства.
Основная проблема восстановления устойчивой монархии
заключается в организации этого слоя. И так как во
внутринациональной борьбе никакой слой нации никогда не
действует из чисто альтруистических соображений, то этот слой
должен быть поставлен в такие условия, при которых свобода его
деятельности совпадала бы с реальными интересами страны, а
попытки ниспровержения карались бы в законодательном и судебном
порядке с самой беспощадной суровостью.
Система монархических учреждений должна начинаться с
территориального и профессионального самоуправления (земства,
муниципалитеты, профсоюзы) и заканчиваться центральным
представительством, составленным по тому же территориальному
и профессиональному принципу, а не по принципу партий. Монархия
Российская может быть восстановлена только волей народа - и
больше ничем. Если эта воля будет монархической, то и ее местные
органы будут тоже монархическими. Чисто техническая задача
будет состоять в том, чтобы не возникло никакого "средостения"
- сословного, чиновного, партийного или какого-либо иного.
Технический аппарат петербургской монархии был поставлен
вопиюще неудовлетворительно. Он не мог справляться даже с
такими задачами, как личная охрана Царей. Он оставлял зияющую
пустоту между Престолом и Нацией. Вместо делового штаба,
каким было окружение московских царей, петербургская монархия
была окружена "двором", составленным из бездельников. В
страшные дни Пскова Государь Император Николай Александрович
оказался в абсолютном одиночестве, преданный двором, генералами,
.Думой, правительством, - очутившийся в псковской ловушке и не
имевший никакой физической возможности обратиться к народу, к
армии. Восстановление этих порядков означало бы восстановление
традиции цареубийства и самоубийства.
Российская монархия петербургского периода старалась
стать народной, полноценной и устойчивой - это ей не удалось.
Средостение устраняло или пыталось устранить лучших монархов
- как оно устраняло или пыталось устранить их лучших
помощников (М. М. Сперанский и П. А. Столыпин). Сейчас это
средостение покончило свою жизнь цареубийством и самоубийством.
Оно представляет некоторую агитационную опасность для
восстановления монархии, но после ее восстановления оно не
представляет решительно никакой опасности. Вместо этого перед
будущей Россией с очень большой степенью отчетливости,
вырисовывается опасность бюрократии.
Реальность этой опасности заключается в том, что
сегодняшний правящий слой страны, есть по существу почти
сплошная бюрократия. Этот слой на всех голосованиях - и
общеимперских и местных - будет голосовать за ту партию,
которая гарантирует возможно большее количество "мест",
"служб", "постов" и власти. Он будет голосовать против всякой
партии, опирающейся на частную и местную инициативу. И он
будет слоем, который проявит максимальную политическую
активность, - как это уже и случилось фактически в эмиграции, -
ибо всякая функциональная собственность - это кусок хлеба для
этого слоя и всякая попытка утвердить права частной инициативы
будет попыткой отнять этот кусок хлеба.
ГАРАНТИИ ОТ БЮРОКРАТИИ
Всякий слой всякой нации - вне моментов
общенациональной опасности - действует эгоистически.
Действуют эгоистически и "массы", с той только разницей, что
эгоизм масс есть эгоизм нации, - то есть, представляет собою
интересы национального большинства. Всякое меньшинство - под
прикрытием всякой декламации - стремится стать
привилегированным меньшинством и из средства стать целью. Так,
служилое московское дворянство, одержимое "похотью власти", под
"предлогом стояния за Дом Пресвятой Богородицы" (В. Ключевский)
стремилось превратить себя в шляхетство. Военный аппарат
перерастает в милитаризм и ведет войны во имя чистого грабежа -
какими, собственно, и были наполеоновские войны. Духовенство
перерастает в клерикализм (эпоха "порчи" католической Церкви), и
государственный аппарат - в бюрократию.
Русская дореволюционная бюрократия была создана
Императором Николаем Первым в качестве опорной точки для
освобождения крестьян: не было никакой физической возможности
реализовать освобождение крестьян, опираясь исключительно на
дворянский государственный аппарат. Созданный для данной цели
этот аппарат пережил свою цель и в дореволюционной России
лежал тяжким бременем на всех видах народного творчества и
народного труда.
Сравнение дореволюционного бюрократического аппарата в
России с современными бюрократиями иных стран -
методологически неверно. Сейчас - паспортную систему имеют все
страны мира; до 1914 года из культурных стран мира паспортной
системы не имела ни одна, кроме России. Ни одна из стран мира не
имела ограничений выезда и въезда, ввоза и вывоза, - сейчас имеют
все.
Если в Германии Вильгельма Второго и отчасти даже и в
Германии Гитлера урядник (Wachmeister), волостной писарь
(Burgermeister), волостной старшина (Gemeindevorsteller) и прочее,
были обслуживающим элементом, то у нас соответственные чины
были начальством и соответственно этому себя и вели. Основная
масса населения России, ее крестьянство, было опутано бесконечным
разнообразием начальственной опеки и начальственных пут. Россия
была единственной страной Европы, в которой крестьянин был
привязан к волостному правлению своим краткосрочным паспортом,
и единственной страной, для выезда из которой нужно было
получить заграничный паспорт. А для въезда нужно было иметь
иностранный, что иностранцы понимали только с трудом.
Начальственно-бюрократическая система в страшной степени
тормозила всякое проявление национальной инициативы. И если
Россия показывала невиданный экономический рост, то это
происходило не благодаря бюрократии, а несмотря на бюрократию.
И, кроме того, наш рост определился главным образом после 1905
года, когда, вне зависимости от Государственных Дум, эта
бюрократия в очень значительной степени была подорвана.
Вся современная "мировая" бюрократия, не говоря уже о
советской бюрократии, - хуже довоенной русской. Но это не
говорит в пользу старой русской бюрократии. Зубная боль лучше
туберкулеза, но факт этот никак не может служить доводом в
пользу зубной боли.
Будущая Россия будет стоять перед опасностью
возрождения всех худших сторон и старой дореволюционной и новой
революционной бюрократии. Кроме чисто местных, то есть
локально русских условий, здесь будет играть роль и некая мировая
тенденция. До 1914 года профессиональные союзы культурных стран
мира боролись за улучшение условий труда и оплаты своих сочленов.
В процессе этой борьбы создался "профсоюзный аппарат" чисто
бюрократического характера "Bonzen"-аппарат, который действует
уже во имя собственных интересов. Так, в современной Англии
"национализация промышленности" является заменой частного
предпринимателя профсоюзным чиновником. Профсоюзы
принудительно (по "добровольному" советскому образцу) взыскивают
профсоюзные членские взносы для партийных целей, подчиняют
"трудящихся" принудительной партийной дисциплине и
контролируют принудительный труд: профсоюзный аппарат
перестал быть средством и стал самоцелью. Весь советский
государственный строй есть строй социалистической бюрократии,
ставшей самоцелью. Нам угрожает вся та сумма навыков, которую
мы унаследуем и от бюрократии образца 1914 года и от бюрократии
образца 1951-го. Нам угрожают и непосредственные интересы
огромной части советского актива, которые и сформулированы в
программе солидаристов: если мы "денационализируем"
краснококшайский кожевенный завод, то это будет означать, что
вместо десяти бюрократов заводом будет управлять один хозяин, а
бюрократам делать будет нечего. Если мы отменим
социалистический контроль над крестьянством - то мы обречем
на безработицу несколько миллионов колхозной администрации.
Причем: солидаризм дает этой бюрократии заверение в том, что
вместо священной социалистической собственности останется
столь же священная функциональная. Мы же говорим честно:
нынешнему активу придется перестраиваться на какую-то
общеполезную профессию. Пока эта перестройка не будет закончена,
весь нынешний актив - от сапожного до трестовского, - будет
давить на воссоздание хоть какого-нибудь бюрократического
аппарата, который возвратил бы этому активу его хлеб и его
