справедливости судили возникающие споры и тяжбы, когда земля была общая, а
скот не знал владельцев.
Но нельзя вернуть унесенное потоком времени, невозможно восстановить
обычаи, в которых отпала нужда. Люди сменили их на законы, которые, по
неоднократным заявлениям персов, составлены для того, чтобы сильный не
угнетал слабого, чтобы не обижали вдов и оказывали содействие сиротам. О,
Золтан, ты не просто уходишь, ты разрываешь кровную связь с остающимися! И
твое сердце будет сочиться кровью. Но он - один из многих, а человек часто
считает себя правым, если ему есть на что сослаться. До сих пор еще
прославляют тех, кто жертвовал собой ради благополучия рода, но уже не
осуждаются те, кто отделяет интересы семьи от интересов рода. О небо!
Когда изменились души людей! Может быть, с появлением в Дербенте гаргаров?
Но ведь пришлые оказались нужными, полезными гражданами. Они умели ковать
железное оружие, изготавливать черепицу, амфоры, стеклянные изделия. К
тому же гаргары обладали письменностью. Однако вскоре они потребовали
отдать им земли ушедших в горы легов. И леги признали это требование
справедливым, ибо пришлые приняли всяческое участие в защите и процветании
города. Но тогда оказалось, что и власть, ранее принадлежавшая родовым
собраниям, потеряла свою силу, ведь она не могла учитывать интересы
пришлых. Требовалось правление, учитывающее нужды всех горожан. Появились
шихваны, стражи порядка. Но потеря власти для легов и даргов не прошла
даром - теперь всюду первыми были чужаки. Их поддерживали персы, потому
что город рос, становился многолюднее только благодаря пришлым.
О небо, кто разберется во всех этих хитросплетениях, когда
предполагаемая польза вдруг оборачивается злом! Много вдов с детьми
осталось в городе, и раньше род бы взял их под свою защиту, а теперь?
Эти мысли терзали Мариона, вызывая то гнев, то жалость, то чувство
бессилия. Он в раздумье стоял у башни... Вопросов много, а ответы
неутешительны, будущее представляется мрачным. Теперь леги, лишенные
земли, все чаще становятся должниками, а людей, вовремя не выплативших
долг, по закону можно продать в рабство. Лега-должника покупает,
случается, лег-богач. Но не для того, чтобы освободить родича, а для того,
чтобы заставить работать на себя. Что может сделать Марион? Бороться
против закона? Но закон не говорит: бери в долг. Закон велит: если взял -
возврати, а если не можешь возвратить - зачем брал? Закон справедлив, ибо
человек, сделавший добро, не должен потерпеть ущерба. Но почему те, что
делают благодеяния, становятся богаче, а кто принимает благодеяния -
беднее? Или само небо помогает первым?
Марион отправился домой.
Множество столбов дыма поднималось в вечернее небо из двориков
нижнего города, где на летних очагах готовили еду. Дворики отделялись от
проулка, по которому шел воин, плетневыми оградами и каменными
заборчиками. Заслышав тяжелые шаги, дети отрывались от игр и, увидев
громадную фигуру задумавшегося Мариона, прилипали к заборам, плетням, с
молчаливым восхищением провожали его глазами.
Важно прошествовал мимо посторонившегося Мариона ослик, нагруженный
свежескошенной травой. За осликом поспешала женщина из рода даргов в
длинном, до пят, черном просторном платье, закутанная в белое покрывало.
Она степенно поклонилась Мариону:
- Здоровья твоим детям, благополучия семье, Марион!
- Мира и благополучия родным вашим, тетушка Зухра! - поздоровался
Марион, ибо обычай требовал желать благополучия всем родичам.
- Ой, не напоминай о мире! Везде только и слышно: хазары, хазары,
чума на голову матерям, родившим разбойников! - воскликнула тетушка Зухра,
заторопившись за ушедшим осликом, оборачивалась, на ходу выкрикивая: - На
тебя надежда! Защити от проклятых длинноволосых! Пусть дух твой укрепится,
а рука не ослабеет!
Марион горько покачал головой. Да, руки его по-прежнему сильны, но
нет прежней ясности в жизни, и дух его в смятении, будто в жилы влили
чечевичную похлебку. А сила без стойкости все равно, что выщербленный нож
в ножнах, такой меч и вынимать нет желания.
Возле одной из калиток сидели на нагретых за день камнях два старика
в безрукавках мехом внутрь, меховых шапках и в войлочных башмаках. Они
негромко и неторопливо разговаривали. Это были единственные старики на
весь нижний город. Когда-то славные воины, они чудом уцелели и вот теперь
мирно доживали свой век у разбогатевших сыновей. Сын одного был хозяином
гончарной мастерской, второго - владелец стекольной, оба уже строили себе
дома в верхнем городе.
Обычай и вросшее в душу уважение к старшим требовали почтительно
приветствовать стариков, спросить, не нуждаются ли они в чем. Марион низко
поклонился, прижав могучие руки к груди. Старики важно кивнули,
подслеповато вглядываясь в Мариона, и, не узнав его, отвернулись, забыв
ответить уважением на уважение. Видимо, умереть на этой земле вовремя -
великое благо.
Выстроенный из необработанного камня домик Мариона стоял в глубине
третьего от северных ворот проулка. Марион не успел миновать первый
квартал, как в глубине, между домами, раздались звуки зурны и показался
невысокий узкоплечий человек в вывороченном мехом наружу черном тулупчике,
с остроконечным колпаком на голове. Человечек, побагровев от натуги, дул в
кизиловую трубочку, издававшую пронзительные переливчатые звуки. Он
приплясывал, изгибался, кружился, вздымая пыль босыми ногами, пот с него
лил градом. Следом шел принаряженный в голубой шелковый кафтан парень,
ведший на поводу смирную рыжую лошадку. Встретить свадебное шествие - к
счастью. На лошади в седле, обитом золотой парчой, восседала невеста в
белом длинном покрывале, оставлявшем открытым только лицо, смотрела прямо
перед собой неподвижными от смущения, блестящими глазами. Позади лошади
шли двое мужчин с обнаженными мечами - родственники невесты, охранявшие ее
до дома жениха. За свадебной процессией бежали вездесущие мальчишки, из
дворов наблюдали люди. Нестарая, но с седыми прядями волос, выбившимися
из-под черного покрывала, женщина возле плетня, улыбаясь и что-то шепча,
плавно взмахивала руками, словно набрасывала нечто на невесту, желая ей
счастья. Парень и мужчины поклонились Мариону, он ответил на приветствие.
Принаряженный жених по обычаю возил по городу свою невесту, объявляя тем
самым, что с этого времени становится главой семьи, защитником чести жены.
Марион с возникшей в душе приязнью проводил взглядом торжественное шествие
и нахмурился, вспомнив, как жизнь и здесь изменила то, что раньше казалось
незыблемым. Раньше, образовав семью, мужчина получал от рода личный
семейный надел, который обязан был обрабатывать сам, десятую часть урожая
он отдавал на общественные нужды: содержание сирот, калек, создание запаса
на случай осады, неурожая. В случае опасности должен был вооруженным
явиться на защиту города, на сходах рода он всегда имел один голос. Теперь
же при желании земельный надел он мог сдать в наем, лишь бы вовремя платил
в городскую казну налог "с дыма домашнего очага" на управление городом, на
ремонт стен, на содержание "охраны порядка", а в случае призыва на войну,
хозяин обязан выставить от семьи одного вооруженного воина, но не обязан
являться лично. Теперь у богатого появилась возможность послать на стены
вместо себя наемника, самому же под охраной закона отсидеться дома, потом
скупить освободившиеся наделы. Зачем взывать к небу? Разве небо помогает
людям творить неправедные дела?
И словно бы в довершение мрачных мыслей, перебивая удаляющиеся звуки
зурны, в соседнем переулке послышались грубые мужские голоса,
пронзительный женский плач и причитания. Марион свернул в переулок, откуда
донесся плач.
Возле турлучной [турлучная хижина - хижина с плетеным деревянным
каркасом, стены которой обмазаны глиной] хижины с полуразвалившимся
плетнем восседал на коне, подбоченившись, надменный всадник в шелковом
халате, лохматой меховой шапке, а два стражника охраны порядка суетились
во дворе: один тащил к калитке упирающегося крупного барана, второй
отталкивал цепляющуюся за барана пожилую, громко причитающуюся женщину в
сбитом на худые плечи выцветшем покрывале, обнажившем седые волосы.
Женщина была из племени гелов, славящихся искусством строить большие
каменные здания, украшать их колоннами, выточенными из камня, или лепными
фигурками зверей, рыб, птиц, затейливыми карнизами. Сидящий на коне шихван
квартала каменщиков и стражи порядка были из рода гаргаров, незаметно
прибравших к рукам власть в нижнем городе.
- Уйди, дочь блуда, уйди с дороги! - ревел мрачный круглолицый страж
порядка, одной рукой держа за рога барана, другой отталкивая женщину,
мешавшую ему пройти в калитку.
- Ударь ее плетью! - натужно советовал второй страж, приземистый,
сутулый, подталкивая барана сзади.
- Ох горе, ох горе! Я не дам вам увести моего кормильца! - устало
вскрикивала женщина, цепляясь то за барана, то за калитку. - Ох, нам тогда
остается только умереть! Ох!
Переулок был пустынен, люди, видимо, затаились в своих дворах, боясь
связываться с мстительными стражами порядка.
- Эй, что здесь происходит? Почему вы грабите эту женщину? - спросил
Марион, торопливо подходя к калитке.
Стражи и женщина на миг замерли, узнав лега. Толстяк вдруг громко
икнул и поспешно прикрыл рукой рот. Второй медленно выпрямился и
нерешительно ухватился за рукоять висевшего на боку меча. Баран,
почувствовав свободу, дернулся, вырвав из руки толстяка свой рог, и со
всех ног метнулся к хижине.
- Ох, Марион, они хотят отнять у нас кормильца! Спаси нас, ох! -
женщину от пережитого волнения уже не держали ноги, она тяжело опустилась
на землю и, боясь, чтобы Марион не ушел, ухватилась за полу его кафтана
иссохшей в вечной нужде и работе коричневой рукой.
Всадник гневно что-то выкрикнул, толкнул лошадь и она грудью пошла на
Мариона. Тот поймал лошадь за узду, серый жеребец попытался вскинуть
голову, всхрапнул, но мощная рука человека с такой силой пригнула крутую
шею, что жеребец споткнулся, а всадник едва не выпал вперед из седла.
Шихван ударил коня плеткой, дернул повод, оскалившись, но жеребец,
рванувшись, остался на месте. Стражи изумленно взирали на борьбу животного
и человека. Всадник с искаженным в бешенстве лицом схватился за меч.
- Придержи руку, шихван, сын шихвана, - спокойно, но выразительно
посоветовал лег, сжимая узду храпящего жеребца, - не забудь: и мой меч
легко вынимается из ножен.
- А ты отпусти коня!
Марион разжал пальцы. Жеребец осел на задние ноги, вскинул голову,
заплясал, удерживаемый всадником. Стражники поспешно отвернулись, сделав
вид, что не заметили унижения шихвана.
- Так что случилось, тетушка? - обратился Марион к женщине.
- Они хотели забрать баранчика за то, что старик мой болен и не может
выйти на строительство стены. А мы со стариком кормимся только тем, что
наши три овечки приносят весной ягнят... ох, - всхлипывала на земле
изможденная женщина, хватаясь тощей рукой за грудь, - ох, как болит! Они
меня били...
- Замолчи, женщина! - зло выкрикнул всадник. - А ты, Марион, иди
своей дорогой, помни, в зиндане достаточно места, найдется и для тебя
уголок!
Мариону показалось, что он ослышался, что угроза не несет в себе
прямого смысла, а нечто иное, может даже шутку. Взгляды их встретились.
Молодое, сытое, несокрушимое упорство светилось в презрительно прищуренных
