и вид его прекрасен, и тогда люди выходят из своих жилищ и при свете
небесного пожара бродят среди льдов, разыскивая диких зверей, которых
душат голыми руками. Но есть и такие страны, где никогда не бывает зимы и
люди не знают, что такое ночь, потому что там никогда не заходит солнце. В
той удивительной стране, которую называют ал-Африк, непроходимые
вечнозеленые леса, где деревья много толще платана, что растет во дворе у
Геро. Там на деревьях живут обросшие шерстью дикие люди, подобные уеху, а
по берегу моря бродят одноглазые великаны и, когда видят проплывающий
корабль, отрывают от гор целые скалы и бросают в корабль. Здесь же, в
Дербенте, нет ничего, что могло бы показаться удивительным, вот разве
уеху, но они всегда избегают людей. Геро вспоминает вчерашний бой с отцом,
рука невольно сжимает рукоять кинжала. Вырасти бы скорее, сразиться с
черным великаном, испытать свою силу и храбрость, встретиться с
чудовищными зверями, дикими людьми. Геро уверен, что он ни перед кем не
отступит, и опять с нетерпеливой силой сжимает рукоять кинжала, только бы
поскорее испытать себя!
И сегодня был теплый весенний день, когда особенно хорошо растут,
наливаются соком травы, и если присмотреться повнимательнее, можно увидеть
и услышать, как, напрягаясь, тянутся вверх бледно-зеленые новые побеги, с
тихим шорохом вспучивая землю. И солнце ярко светило, и над головой
носились, щебеча, веселые, недавно прилетевшие ласточки, и жаворонок
неумолчно звенел.
Геро сидел недалеко от края площадки и мечтал, наслаждаясь теплом,
солнцем, мирным покоем. И ничего не изменилось в мире перед его глазами и
слухом - доносился все тот же щебет, все так же мелькали беспокойные
ласточки и трещали крылышками цикады, но Геро вдруг почувствовал странное
беспокойство. Ему показалось, что кто-то следит за ним тяжелым пристальным
взглядом. Он мгновенно сжался, напрягся, продолжая сидеть неподвижно.
Ощущение пронизывающего взгляда осталось. Шевелились и вздыхали внизу под
площадкой-навесом овцы, на пологих пустых склонах шелестела под ветром
трава, а солнечный мир для Геро уже погас и посуровел. Он не видел
опасности, он чувствовал ее всем напрягшимся похолодевшим телом. Лук и
колчан лежали рядом, одна стрела, поблескивая граненым наконечником,
наполовину была высунута из колчана.
Поднять руку, вырвать стрелу из колчана, схватить лук, послать
стрелу, но - куда? Первая заповедь отца: не поддавайся страху. Вторая
заповедь: не видишь опасности - сделай то, что первым пришло в голову. И
сразу же мелькнуло: надо прижаться к скале. Как раз за его спиной есть
углубление. Геро толчком послал тело назад, и в то же мгновение вверху
раздался шорох осыпающихся камешков: кто-то большой прыгнул вниз. Длинное
серое тело мелькнуло перед глазами, обдав запахом шерсти. Волк не успел
всего на два удара сердца, и там, где только что сидел мальчик, оказалась
пустая козья шкура. Волк упал на лапы, развернулся броском, так что
отлетела вбок подстилка, и вновь прыгнул. Но у Геро в руках уже был
кинжал. И, держа оружие вытянутыми обеими руками впереди себя, он
поднырнул под распластанные лапы, погрузил кинжал в тощее волчье брюхо. И
силой собственного прыжка волк распорол себе о лезвие брюхо. Вывалились
влажные внутренности, на спину Геро пролилась теплая кровь, но на нем не
оказалось даже царапины. Невредимый, он мгновенно вскочил на ноги, готовый
к новому нападению. Почувствовав запах крови и волка, под скалой тревожно
теснились и блеяли овцы. Волк лежал на боку, откинув лобастую голову с
раскрытой огромной красной и влажной пастью. Возле брюха в лужи крови
дымились сизые внутренности, над которыми тут же закружились зеленоватые
мухи. Схватив лук и стрелы, мальчик быстро взобрался по узкой расселине на
вершину скалы, откуда спрыгнул волк. В сотне локтей отсюда начинались
кизиловые заросли. Здесь, на прогретом плато, трава была почти по пояс.
Ветер дул с моря. Значит, волк был привлечен запахом овец, а когда
подкрался от кизиловых зарослей (трава еще была примята), понял, что
овцами ему не удастся поживиться, пока не разделается с пастушонком.
Глупые овцы под скалой уже успокоились. Волк был одиночкой. И тогда
мальчика охватила бурная радость. Ветер долины нес свежий запах цветов,
шелестела налитая соками жизни молодая трава, а в голубом поднебесье парил
на могучих крыльях неизвестно откуда появившийся огромный гриф,
всматривался горящими глазами в отплясывающего над побежденным волком
мальчика. Вскинув над головой лук и кинжал, топча траву, Геро плясал на
площадке им самим придуманный танец победителя.
11. ПОНЯТЬ - ЗНАЧИТ ПРОСТИТЬ
Где проходит черта между беспечной юностью и мужественной зрелостью,
за которой, как говорили раньше, в юноше умирает ребенок, чтобы родился
воин? Еще на памяти Мариона такой гранью служил обряд посвящения в воины.
Но сам Марион посвящения уже не проходил. И тому было много причин. Дело в
том, что защитниками Дербента теперь оказались не албаны, а персы. И они
же подвергали испытаниям тех, кого брали в охрану ворот. До сих пор в
Дербенте вспоминали, как много лет назад Марион в испытательной схватке на
мечах рубился с двумя, потом с тремя и наконец с пятью персами и довел бой
до победы, то есть у всех персов выбил мечи из рук.
Вечером Геро, сопровождаемый в переулках яростным собачьим лаем,
принес домой шкуру волка. Мать и Витилия испуганно заохали, отец же
внимательно выслушал сына, одобрительно улыбнувшись, положил тяжелую руку
ему на плечо и сказал:
- Отныне ты воин!
Геро понял, что это не просто похвала, и, преодолев вспыхнувшую
радость, ответил со сдержанной силой:
- Я готов доказать это в любое время, отец!
- Ты докажешь через два дня. С кем бы ты хотел провести схватку на
мечах?
Это было единственное испытание, оставшееся от посвящения, которое
филаншах Шахрабаз разрешал проводить публично. Вторым по мощи и умению
воином после Мариона в Дербенте считался Бусснар, и, конечно, Геро, не
задумываясь, назвал его.
- Нет, сын, - Марион с сожалением покачал головой. - Я догадывался,
что ты назовешь его, и заранее говорил с ним. Бусснар отказался.
- Почему? - изумился юноша.
- Бусснар сказал, что победа ничего не прибавит к его славе, но
поражение унизит. А он теперь должен оберегать свое достоинство.
Чтобы воин - лег или дарг - отказался от публичного боя - такого в
городе еще не бывало. Как отец может спокойно отнестись к этому?
- Тогда он трус! - вспыхнул Геро.
Марион строго посмотрел на него. Геро, опомнившись и уже стыдясь
сказанного, смущено и гневно отвернулся, хмуря брови. Недостойно мужчины
говорить плохое в его отсутствие. Как он мог забыть об этом! О проклятый
язык! А Марион, словно не замечая состояния сына, еще подбавил масла в
огонь, сказав укоризненно:
- Легко обвинить человека, понять - труднее. Бусснар никогда не
показывал спины врагам...
- Отец! - бледнея от решительности, выговорил Геро. - У меня не два
языка, и я не возьму своих слов назад. Я готов повторить их Бусснару прямо
в лицо! - и гордо вскинул голову в ожидании, что решит отец, ибо
случалось, что разгневанный родитель велел сыну повторить человеку в глаза
то, что тот говорил в его отсутствие. И тогда уже только от оскорбленного
зависело - быть или не быть схватке. Мать и Витилия, занятые
приготовлением ужина, тревожно замерли у пылающего очага.
Много лет назад некто, проживающий в Шумере, обиженный на сына,
написал:
"Ты, бродящий без дела по людным площадям, хотел бы достигнуть
успеха? Тогда взгляни на поколения, которые были до тебя... это принесет
тебе благо... Из-за того, что ты ведешь себя не так, как подобает
человеку, сердце мое как бы опалено злым ветром... Ты мужчина лишь по
упрямству, но в сравнении с другими ты вовсе не мужчина!.."
Об этом гневном обращении, написанном клинописью на глиняной
табличке, Марион не знал, но как бы ни разрушалась связь времен и народов,
связь поколений прерваться не может, и то, что заботило канувшего в
безвестность шумера, в равной мере озаботило сейчас Мариона. Благо, если
юноша в тревожное, полное опасностей время приучен носить оружие, еще
большее благо, если он к тому же трудолюбив и умеет возделывать поле, но
этого мало, чтобы стать взрослым, ибо не умеющий сдержать себя может
пустить в ход оружие по самому незначительному поводу, а не имеющий
жалости не накормит голодного сородича. Но если умению сдерживаться можно
научить, состраданию - нельзя. В этом Марион был убежден.
Мать, Геро, Витилия ждали, что предпримет отец, и, видя его
нерешительность, думали, что он колеблется. Но Марион уже забыл о
Бусснаре, вспомнив, как раньше при обряде посвящения юношей, из числа коих
старейшины рода готовили будущих военных предводителей, подвергали
дополнительным испытаниям. Например, на пути, по которому должен был
бежать ночью юноша, торопясь к месту сбора, ложился человек и начинал
громко стонать, изображая раненого. Испытуемый мог принять решения: или
взять раненого с собой, но тогда он скорее всего не успевал к месту сбора,
что по правилам означало не выдержать посвящения, или пробежать мимо. На
месте сбора юноша сразу вступал в схватку. Те, кто сомневался в своих
силах или же хотел сберечь их, возле мнимого раненого не задерживались. Но
не взявший его становился простым воином, ибо ошибка в выборе могла
повлечь за собой угрозу безопасности рода. Марион верил, что старые
времена вернутся. После молчания, показавшегося остальным неимоверно
долгим, он спросил, словно ничего не случилось, готов ли ужин.
Поужинав, мать и Витилия ушли в дом, Марион и Геро остались сидеть на
скамеечке, на которой уже была разостлана волчья шкура, и Марион,
поглаживая грубую звериную шерсть, рассказывал:
- Испытания проводились весной, когда прилетали первые ласточки...
обычно в самую темную ночь. После первого удара в щит [сигнал времени;
первый удар - в полночь] испытуемого выпускали из крепости в ворота, что
ведут в ущелье. Он должен был спуститься по склону... Тогда заросли в
ущелье были гораздо гуще, чем сейчас, и там на дереве подвешивался мешочек
с пожертвованием нашему покровителю, справедливейшему Уркацилле. Вот этот
мешочек и должен был повесить на вяз родового святилища будущий воин. Но
для этого он должен был пробраться по ночному ущелью к Южной горе, ты
знаешь, с той стороны гора очень крута, подняться на нее, на самую
вершину, там есть небольшая площадка. На площадке его уже ждал человек,
чтобы разжечь костер...
Геро слушал, затаив дыхание, мысленно представляя себе, как он бежит
в глухую мрачную полночь по кизиловым зарослям, где водятся шакалы, лисы и
всякая ночная нечисть, карабкается по отвесным скалам на вершину, и
желание испытать себя, чтобы убедить всех, что он легко совершит то, что
делали в прошлом, охватило его. Он верил в свои силы. И, конечно, не мог
знать, что скоро судьба предоставит ему такую возможность.
- ...Когда загорался огонь на вершине, на берегу моря возле скал тоже
зажигали костер. Он должен был гореть столько времени, сколько требуется
выносливому бегуну, чтобы пробежать два фарсаха...
- Я могу хоть ночью, хоть днем пробежать четыре, пять фарсахов! - не
выдержав, воскликнул Геро. Молодая отвага распирала ему грудь.
- Я верю тебе, сын, - улыбнулся Марион, - верю - ты бы прошел обряд
