особенно в ночи -- дурак молчит, его целы бока... Дурак одернул
умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака". Дальше они шли
молча. Юра терялся в догадках.
В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли
под окнами -- Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в
открытое окно, она радостно разговаривала со своими
посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли
безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и
анализировал неожиданные свои домыслы. Ему весьма не терпелось
уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе,
если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость
которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который
поставит все на свои места. Юра надеялся на подробное общение
по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома.
Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать:
может, Наташа не захотела продолжать бесе-ду и потому решила
поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные
обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту
попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.
Магический совет
-- Алло! Иван, ты?
-- Да, это я. А кто это звонит?
-- Как тебе сказать... ну, в общем-то это я -- Сергей...
Истина.
-- Сергей? -- в трубке установилось молчание.
-- Иван, ты меня слышишь?
-- Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты
проснулся?
-- Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
-- Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
-- Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной
будке.
-- Откуда ты звонишь?
-- Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
-- Я имею в виду -- отсюда или оттуда.
-- А, да нет, отсюда.
-- Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
-- Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не
полностью. Этот тип смылся.
-- Ты что, влез куда-то?
-- Да, в председателя кооператива.
-- Понятно. И что собираешься делать?
-- Да есть кое-какие соображения.
-- А что Эзоповым языком заговорил?
-- Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя
дела.
-- Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
-- Хорошо, -- сказал я и немного задумался: "Стоит ли
все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не
должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе
незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана
-- слабинка учителя".
-- Ты что замолчал?
-- Думаю, что сказать.
-- Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
-- Заблокировали.
-- Ну это пустяк. Помочь?
-- Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и
расхлебывать.
-- Ну, смотри, тебе виднее.
-- Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе
позвоню, хорошо?
-- Ладно.
-- Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
-- Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по
медицине. Занятия продолжаю.
-- Не женился?
-- Женился, не так давно.
-- Папкой скоро будешь?
-- Да, эта проблема намечается.
-- Поздравляю, -- с грустноватым оттенком сказал я и тут
же решил закончить разговор:
-- Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
-- Ну ладно, пока, звони.
-- Пока, Иван, -- подытожил я и уверенно повесил трубку на
автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые
времена, когда я работал директором кинотеатра. Я вышел из
телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой
уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и
находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно
присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом
плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова
захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже
бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты
необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в
него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел
возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я
начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере,
несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало
означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким
образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому
телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души
на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во
что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что
моя инородная душа, насильственно вживленная в тело
председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и
пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как
очертания моей теперешней грусти. "Вот так, -- подумал я, --
могу остаться Гришей".
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной
суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте
уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый
сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в
моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего
не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за
маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее
поведение
-- Золотов! -- не успев подумать, окликнул я человека в
старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно
упитанном теле. Он стоял и крикливо рекламировал газету.
-- Самая клеветническая газетенка! -- подкрякивал он
голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. -- Берите,
покупайте, самая дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то
поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с
ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой
останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу
реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на
мгновение отводя их, присматривая за публикой.
-- Что-то я вас не припомню, -- озадаченно говорнул он в
мою сторону между рекламным слововоротом, -- откуда мы знакомы?
-- Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими
стихами я тоже немного знаком, -- начал оправдываться я, но уже
понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще
одна возможность укоротить астральную волю Магистра -- Остапа
Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда
столкнувшие меня с этим газетчиком.
-- Вы читали мои стихи в сборнике? -- как-то особенно
сладко произнеся слово "сборник", поинтересовался Золотов,
видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый
выход в печать.
-- Да, -- тут же соврал я, потому что знаком я был со
стихами газетчика только по одному тому злополучному
четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками,
хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить
стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить
творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью
в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод.
В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба
отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще
тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай
поправить это дело.
-- А правда, хороший сборник, -- подбодрился Золотов,
снова обращаясь ко мне, -- целых шесть стихотворений моих! Вам
понравились?
-- Еще бы, -- заискивающе поддакнул я, -- вы настоящий
поэт.
-- Вы мои мысли читаете, -- обрадовался газетчик, -- тут
недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я
ему так и сказал, как его там звали... фамилия у него дурацкая,
а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: "Ну, роман каждый
Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, --
выразительно подчеркнул слово "стихотворений" Золотов, -- не
каждый может опубликовать".
-- Да, это точно, вы правы, -- быстренько подтвердил я и
принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою
неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые
по отношению к своей славе, а значит могли не упустить,
подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое
истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в
оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось,
что этот тип Золотов и в самом деле может составить в
перспективе авангард литературы.
"Но он же сейчас остановлен, уничтожен", -- отвечал я
себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным
взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но
жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если
смахнуть со стола "крошки", то обнаружится, на первый взгляд,
замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура,
клеенчатый рисунок.
-- Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу,
пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, -- предложил Золотов
мне.
-- А что, я не против, -- сразу же согласился я, логика
жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое
существование.
-- Все, -- сказал Золотов, -- ну их на хер, эти газеты. --
И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный
портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного
товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку,
ибо ручек не было, и добавил: -- Ну что, идем? -- Я готов, --
оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову. Дорога
была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по
пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального
рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним
действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван,
ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под
шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось:
Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя
они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по всей
комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
-- А я недавно женился, -- осведомил меня стихотворец, --
замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю
на это, у нее душа прямая, -- расхохотался Золотов. -- Мы не
расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга,
скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, --
перешел на шепот Золотов, -- вы с ней поаккуратнее.
-- А что? -- тоже прошептал я, недоумевая.
-- Ведьма, -- сказал Золотов и добавил, -- страшная.
-- В каком смысле ведьма?
-- В самом прямом.
-- Да ну?
-- Я вам говорю!.. С мертвецами, -- негромко сказал
стихотворец и огляделся по сторонам, -- общается.
-- Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение
тоже, -- хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
-- А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти
шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не
пишется, -- погрустневши, определился он и протянул мне чай в
замусоленной чашке без блюдца. -- Сахара нет, -- добавил
газетчик, -- вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
-- А Ветистова это кто? -- переспросил я, гадливо
пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить
хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль
откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
