какой-то начальник. В лагере не будет ничего [вашего]! У нас в лагере --
[коммунизм]! Марш, направляющий!"
Но если "коммунизм" -- что ж тут им было возразить? Ему ж они и отдали
жизни...
А еще есть этапы -- на подводах и просто [пешие]. Помните, в
"Воскресеньи" -- гнали в солнечный день от тюрьмы и до вокзала. В Минусинске
же, в 194... после того, как целый год не выводили даже на прогулку, люди
отучились ходить, дышать, смотреть на свет, -- вывели, построили и погнали
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ километров до Абакана. С десяток человек дорогой умерло.
Великого романа, ни даже главы его, об этом написано не будет: на погосте
живучи, всех не оплачешь.
Пеший этап -- это дедушка железнодорожного, дедушка столыпина и дедушка
краснух. В наше время он всё меньше применяется, только там, где невозможен
еще механический транспорт. Так из блокадного Ленинграда на каком-то
ладожском участке доставляли осужденных до КРАСНУХ (женщин вели вместе с
пленными немцами, а наших мужчин отделяли от женщин штыками, чтоб не отняли
у них хлеба. Падающих тут же разували и кидали на грузовик -- живого ли,
мертвого). Так в 30-е годы отправляли с Котласской пересылки каждый день
этап в сто человек до Усть-Выми (около 300 километров), а иногда и до Чибью
(более пятисот). Однажды в 1938-м году гнали так и женский этап. В этих
этапах проходили в день 25 километров. Конвой шел с одной-двумя собаками,
отстающих подгонял прикладами. Правда, вещи заключённых, котел и продукты
везли сзади на подводах, и этим этап напоминал классические этапы прошлого
века. Были и этапные избы -- разоренные дома раскулаченных с выбитыми
окнами, сорванными дверьми. Бухгалтерия Котласской пересылки выдавала этапу
продуктов на теоретически-расчетное время, если всё в пути будет гладко, и
никогда ни на день лишний (общий принцип всякой нашей бухгалтерии). При
задержках же в пути -- продукты растягивали, кармливали болтушкой из ржаной
муки без соли, а то и вовсе ничем. Здесь было некоторое отступление от
классики.
В 1940 г. этап Оленёва после барж погнали пешком по тайге (от
Княж-Погоста на Чибью) -- и вовсе не кормя. Пили болотную воду, быстро несла
их дизентерия. Падали без сил -- собаки рвали одежду упавших. В Ижме ловили
рыбу брюками и поедали живой. (И с какой-то поляны им объявили: тут будете
строить железную дорогу Котлас-Воркута!)
И в других местах нашего европейского Севера пешие этапы гонялись до тех
пор, пока по тем же маршрутам, по насыпям, теми же первичными арестантами
проложенными, не побежали весёлые красные вагоны, везя вторичных арестантов.
У пеших этапов есть своя техника, её разрабатывают там, где приходится
почасту и помногу. Когда таёжной тропой ведут этап от Княж-Погоста до
Весляны, и вдруг какой-то заключённый упал и дальше идти не может -- то
делать с ним? Разумно подумайте, -- что? Не останавливать же весь этап. И на
каждого упавшего и отставшего не оставлять же по стрелку -- стрелков мало,
заключённых много. Значит?.. Стрелок остается с ним ненадолго, потом
нагоняет поспешно, уже один.
Долгое время держались постоянные пешие этапы из Карабаса в Спаск. Всего
там 35-40 километров, но прогнать надо в один день и человек тысячу зараз и
среди них много ослабевших. Здесь ожидается, что будут многие падать и
отставать с той предсмертною нехотью и безразличием, что хоть стреляй в них,
а идти они не могут. Смерти они уже не боятся, -- но палки? но неутомимой
палки, всё снова бьющей их по чём попало? -- палки они побоятся и пойдут!
Это проверено, это -- так. И вот колонна этапа охватывается не только
обычной цепью автоматчиков, идущих от неё в пятидесяти метрах, но еще и
внутренней цепью солдат невооруженных, но с палками. Отстающих бьют (как
впрочем, предсказывал и товарищ Сталин), бьют и бьют -- а они иссиливаются,
но идут! -- и многие из них чудом доходят! Они не знают, что это -- палочная
проверка, и что тех, кто уже и под палками всё равно лег и не идет -- тех
забирают идущие сзади телеги. Опыт организации! (Могут спросить: а почему бы
не сразу всех на телеги?.. А где их взять, и с лошадьми? У нас ведь
трактора. Да и почём ныне овёс?..) Эти этапы густо шли в 1948-50 годах.
А в 20-е годы пеший этап был один из основных. Я был мальчишкой, но помню
их хорошо, по улицам Ростова-на-Дону их гнали, не стесняясь. Кстати,
знаменитая команда "...открывает огонь без предупреждения!", тогда звучала
иначе, опять-таки из-за другой техники: ведь конвой часто бывал только с
шашками. Командовали так: "шаг в сторону -- конвой [стреляй, руби]!" Это
сильно звучит -- "стреляй, руби!" Так и представляешь, как тебе сейчас
разрубят голову сзади.
Да даже и в 1936 г. в феврале по Нижнему Новгороду гнали пешком этап
заволжских стариков с длинными бородами в самотканных зипунах, в лаптях и
онучах -- "Русь уходящая".. И вдруг наперерез -- три автомобиля с
председателем ВЦИКа Калининым. Этап остановили. Калинин проехал, не
заинтересовался.
Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колес? Это идут столыпины.
Это идут краснухи. Во всякую минуту суток. Во всякий день года. А вот
хлюпает вода -- это плывут арестантские баржи. А вот рычат моторы воронков.
Всё время кого-то ссаживают, втискивают, пересаживают. А этот гул? --
переполненные камеры пересылок. А этот вой? -- жалобы обокраденных,
изнасилованных, избитых.
Мы пересмотрели все способы доставки -- и нашли, что все они -- ХУЖЕ. Мы
оглядели пересылки -- но не развидели хороших. И даже последняя человеческая
надежда, что лучше будет впереди, что в лагере будет лучше -- ложная
надежда.
В лагере будет -- хуже.
1. Его письмо ко мне, "Литературная газета" 29.11.62
2. ОЛП -- Отдельный Лагерный Пункт.
3. П. Якубович, там же.
4. В. И. Ленин в 1897 году садился на "Святого Николая" в пассажирском
порту как вольный.
5. Об этом подробно рассказывает В. Шаламов в "Очерках преступного мира".
6. С тех пор идут десятилетия, но сколько случаев на мировых морях, где
кажется не зэков уже возят, а советские граждане терпят бедствие, -- однако
из той же [[закрытости]], выдаваемой за национальную гордость, отказываются
от помощи! Пусть нас акулы лопают, только б не вашу руку принять! ЗАКРЫТОСТЬ
и есть наш рак.
Глава 4. С острова на остров
А и просто в одиноких челноках перевозят зэков с острова на остров
Архипелага. Это называется -- [спецконвой]. Это -- самый нестеснённый вид
перевозки, он почти не отличается от вольной езды. Переезжать так достается
немногим. Мне же в моей арестантской жизни припало три раза.
Спецконвой дают по назначению высоких персон. Его не надо путать со
[спецнарядом], который тоже подписывается кое-где повыше. Спецнарядчик чаще
едет общими этапами, хотя и ему достаются дивные отрезки пути (тем более
разительные). Например, едет Анс Бернштейн по спецнаряду с севера на нижнюю
Волгу, на сельхозкомандировку. Везут его во всех описанных теснотах,
унижениях, облаивают собаками, обставляют штыками, орут "шаг вправо, шаг
влево..." -- и вдруг ссаживают на маленькой станции Занзеватка, и встречает
его там одинокий спокойный надзиратель безо всякого ружья. Он зевает:
"Ладно, ночевать у меня будешь, а до завтрева пока гуляй, завтра свезу тебя
в лагерь." И Анс [гуляет]. Да вы понимаете ли, что значит -- ГУЛЯТЬ
человеку, у которого срок десять лет, который уже с жизнью прощался сколько
раз, у которого сегодня утром еще был столыпин, а завтра будет лагерь --
сейчас же он ходит и смотрит, как куры роются в станционном садике, как
бабы, не продав поезду масла и дынь, собираются уходить. Он идет вбок три,
четыре и пять шагов, и никто не кричит ему: "стой"!, он неверящими пальцами
трогает листики акаций и почти плачет.
А спецконвой -- весь такое диво, от начала до конца. Общих этапов тебе в
этот раз не знать, рук назад не брать, догола не раздеваться, на землю задом
не садиться и даже обыска никакого не будет. Конвой приступает к тебе
дружески и даже называет на "вы". Вообще-то, предупреждает он, при попытке к
бегству мы, как обычно, стреляем. Пистолеты наши заряжены, они в карманах.
Однако, поедемте [просто], держитесь легко, не давайте понять, что вы --
заключённый. (Я очень прошу заметить, что и здесь, как всегда, интересы
отдельной личности и интересы государства полностью совпадают!)
Моя лагерная жизнь перевернулась в тот день, когда я со скрюченными
пальцами (от хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на
разводе в плотницкой бригаде, а нарядчик отвел меня от развода и со
внезапным уважением сказал: "Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних
дел..."
Я обомлел. Ушел развод, а придурки в зоне меня окружили. Одни говорили:
"навешивать будут новый срок", другие говорили: "на освобождение". Но все
сходились в том, что не миновать мне министра Круглова. И я тоже зашатался
между новым сроком и освобождением. Я забыл совсем что полгода назад в наш
лагерь приехал какой-то тип и давал заполнять учетные карточки ГУЛага (после
войны эту работу начали по ближайшим лагерям, но кончили вряд ли). Важнейшая
графа там была "специальность". И чтоб цену себе набить, писали зэки самые
золотые гулаговские специальности: "парикмахер", "портной", "кладовщик",
"пекарь". А я прищурился и написал: "ядерный физик". Ядерным физиком я
отроду не был, только до войны слушал что-то в университете, названия
атомных частиц и параметров знал -- и решился так написать. Был год 1946-й,
атомная бомба была нужна позарез. Но я сам той карточке значения не придал,
забыл.
Это -- глухая, совершенно недостоверная, никем не подтвержденная легенда,
которую нет-нет да и услышишь в лагерях: что где-то в этом же Архипелаге
есть крохотные [райские острова]. Никто их не видел, никто там не был, а кто
был -- молчит, не высказывается. На тех островах, говорят, текут молочные
реки в кисельных берегах, ниже как сметаной и яйцами там не кормят; там
чистенько, говорят, всегда тепло, работа умственная и сто раз секретная.
И вот на те-то райские острова (в арестантском просторечии -- [шарашки])
я на полсрока и попал. Им-то я и обязан, что остался жив, в лагерях бы мне
весь срок ни за что не выжить. Им и обязан я, что пишу это исследование,
хотя для них самих в этой книге места не предусматриваю (уж есть о них
роман). Вот с тех-то островов с одного на другой, со второго на третий меня
и перевозили спецконвоем: двое надзирателей да я.
Если души умерших иногда пролетают среди нас, видят нас, легко читают в
нас наши мелкие побуждения, а мы не видим и не угадываем их, бесплотных, то
такова и поездка спецконвоем.
Ты окунаешься в гущу [воли], толкаешься в станционном зале. Рассеянно
проглядываешь объявления, которые наверняка и ни с какой стороны не могут
тебя касаться. Сидишь на старинном пассажирском "диване" и слушаешь странные
и ничтожные разговоры: о том, что какой-то муж бьет жену или бросил её; а
свекровь почему-то не уживается с невесткой; а комунальные соседи жгут
электричество в коридоре и не вытирают ног; а кто-то кому-то мешает по
службе; а кого-то зовут в хорошее место, но не решается он на переезд -- как
это с места сниматься, легко ли? Ты все это слушаешь -- и мурашки отречения
вдруг бегут по твоей спине и голове: тебе так ясно проступает подлинная мера
вещей во Вселенной! мера всех слабостей и страстей! -- а этим грешникам
никак не дано её увидеть. Истинно жив, подлинно жив только ты, бесплотный, а
эти все лишь по ошибке считают себя живущими.
