должны возобновляться в твоем мозгу. И проделай такую же
работу, как с вычислениями Адели. Восстановив все, что Кондрат
вносил на изъятые страницы. Сам определи истинное значение Тэта
по его экспериментам. Так ты записал в первом пункте своей
новой программы поисков. Выполняй!
Была ночь. Отключив мыслеграф, я пошел домой.
20
Не помню, какой был день расследования -- пятый или шестой.
И какая была в тот день погода, тоже не помню, хотя мне всегда
было небезразлично, что там, за окном: дождь или солнце, ветер
или тишина, тепло или холод. Внешний мир отстранился от меня, я
допрашивал показания приборов, программы компьютеров,
энергетические выдачи установки, перелистывал ленты самописцев,
вдумывался в команды исполнительных механизмов...
И когда и этот труд был завершен, я некоторое время молча
смотрел на результат. Ошибки в первоначальном определении Тэта
не существовало. Все прямые, все косвенные данные экспериментов
подтверждали константу, положенную в расчет установки. Кондрат
переместил несколько цифр в записи -- совсем незаметное
изменение, маленькая подтасовка, а в отдаленном итоге она и
дала уменьшение в сто раз. Все было заранее продумано. Кондрат
не сомневался, что в спешке и в волнении я и не подумаю
обратиться к лентам самописцев, не буду сравнивать кривые на
диаграммах с цифрами в журналах. Какими же белыми нитками сшита
черная сеть обмана! Немного бы тщания, и все хитросплетения
выводов рухнули бы, как подрубленное дерево. Нет, Кондрат
действовал безошибочно. Чтобы раскрыть обман, надо было заранее
знать, что обманывают, подвергнуть проверке не выводы из цифр,
а сами цифры, усомниться в главном: точно ли записаны
эксперименты? Тогда я и помыслить не мог об обмане, на этом и
был построен обман. И если бы Кондрат не вырвал страницы с
фальсифицированными данными, я бы и сейчас верил им, я бы и
сейчас с горечью признавался: да, никогда человечество не
получит новые источники энергии. Вот они вспыхивают на экране,
восстановленные в памяти страницы,- как они неопровержимо
доказательны!
Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Я чувствовал себя
опустошенным, но не испытывал ни возмущения, ни негодования.
Получилось то, что я предугадывал. С того момента, когда я
увидел вырванные страницы и узнал, что вырвал их Кондрат, я уже
подозревал истину. На душе было горько, а не злобно.
Внезапно прозвучал вызов. На экране появилась Адель.
-- Ты в лаборатории, Мартын? -- Она неприязненно
всматривалась в меня.- Что ты там делаешь?
-- Многое, Адель. Всего сразу не расскажешь.
-- Расскажи главное.
-- При встрече -- пожалуйста. Не люблю экранных бесед.
-- Тогда пошли разрешение на вход для меня и Эдуарда. Через
десять минут мы придем в лабораторию.
Они пришли через десять минут. В Адели идеально совмещались
женственная внешность с неженской точностью. Она вошла первой,
за ней плелся Эдуард. Я встал им навстречу, протянул руку. Она
сухо коснулась моих пальцев, он так долго жал их, словно что-то
хотел перелить из моей руки в свою. Потом он плюхнулся на
диван, а она встала у окна на любимое место -- дневной свет,
сегодня довольно тусклый, красочно, как и раньше на этом месте,
высвечивал половину лица и фигуры, вторая половина была
затенена, так ей почему-то нравилось.
Эдуард выглядел каким-то разваренным, и я посочувствовал:
-- Как будто только что слез с горы. Ты, случаем, не с
Эвереста или Килиманджаро?
Он проворчал:
-- От Боячека. В Гималаях чувствую себя гораздо легче, чем в
кабинете нашего дорогого президента. Старика сдвинуть с позиций
трудней, чем переместить Эверест из Азии в Африку.
-- А пробовал передвинуть Эверест?
-- Говорю тебе, я пробовал передвинуть Боячека. Это хуже...
Адель прервала наш разговор:
-- Мартын, ты, кажется, осваиваешь место начальника
Лаборатории ротоновой энергии? Каковы же успехи? Чему ты
ухмыляешься?
Она явилась чего-то властно добиваться. Я видел ее насквозь.
-- Дорогая Адель, сними фильтры с глаз, они показывают
неверную картину.
-- Разве ты не за столом Кондрата? И разве тебя не осеняют
лики великих святых науки? -- Она показала на портреты Ньютона,
Эйнштейна, Нгоро и Прохазки.И вид -- самый начальственный.
-- Руководящий,- важно добавил Эдуард.- Между прочим,
Мартын, я всегда был уверен, что ты создан для руководства. У
тебя, знаешь, такие директивные...
-- Глаза,-подсказал я.
-- Нет, не глаза. Впрочем, глаза тоже. Я имел в виду жесты,
слова. В общем, поступки. Мы с Аделью так поняли твой приход в
лабораторию, что теперь будешь возглавлять ее ты. Допустишь и
нас? Или подтвердишь изгнание?
-- Вы хотите вернуться в лабораторию?
-- Да,- ответила Адель.- Несчастные изгнанники -- роль не
для нас. Ты ведь вернулся.
Пока она говорила, я торопливо обдумывал, как держаться. Их
приход был неожиданным, неожиданным было и желание вернуться в
лабораторию. И я не знал, что сказать о своем появлении в ней.
Где мера той откровенности, какую могу разрешить себе? Я
осторожно начал:
-- В общем, конечно, Кондрат нас прогнал. Но Кондрата нет. И
лаборатории нет. Куда вы собираетесь возвратиться?
-- Туда, куда воротился ты,- ответила Адель.- Ты в
лаборатории, ты сидишь за столом ее бывшего руководителя.
Значит, лаборатория есть.
-- Я сижу в лаборатории, но, повторяю, лаборатории нет.
-- Тогда зачем ты появился здесь?
На это я мог ответить открыто:
-- Ларр и Сомов предложили мне расследовать обстоятельства
катастрофы -- вот почему я за этим столом. С возобновлением
экспериментов это не связано.
-- Ларра и Сомова не устраивает заключение комиссии,
расследовавшей катастрофу?
-- Оно им кажется недостаточным, Адель. Они хотят услышать
мнение человека, долго работавшего в лаборатории.
-- Логично. Но мы с Эдуардом тоже работали в лаборатории.
Почему обратились к одному тебе?
-- Об этом надо спрашивать не меня, а их. Я не знаю, почему
они выбрали меня, а вас игнорировали.
-- Но ты бы мог сказать, что без нас расследование будет
неполным, что и наше мнение имеет немаловажное значение. Почему
ты этого не сделал, Мартын?
-- Конечно, я должен был вспомнить о вас, когда меня вызвали
Ларр с Сомовым. Но я не вспомнил. К сожалению, было так.
-- Ты понимаешь, что твой ответ несерьезен?
-- Другого у меня нет.
Она долго не отрывала от меня гневного взгляда. Эдуард
молчал. Он как бы показывал, что и сам разговор, и результаты
разговора его занимают мало. Уверен, что в эти минуты он
размышлял о чем-то постороннем.
-- Хорошо, примем, что серьезного ответа на серьезный вопрос
у тебя нет,- снова заговорила Адель.Ответь тогда на другой
вопрос. Ты не посоветовал привлечь нас к расследованию, но
разве не мог информировать о нем? Вызвать если не для
дружеской, то хотя бы для официальной беседы? Или и на это не
можешь ответить?
-- На это -- могу. Я собирался просить вас к себе, когда для
меня картина катастрофы разъяснится.
-- А картина, естественно, темна, раз ты нас не вызываешь. И
нам пришлось самим напроситься на прием.
Я игнорировал ее иронию и ответил как можно более дружески:
-- Ты права, Адель, катастрофа для меня пока темна. Загадка
гибели Кондрата остается загадкой.
-- Ты уверен, что удастся разъяснить эту загадку?
-- Надеюсь на это.
-- Хорошо. С Кондратом понятно. Он погиб, причины гибели
остаются теми же, какие указаны официально: неосторожное
включение линии высокого напряжения на горючие материалы. Так?
-- Не просто горючие, а взрывчатые.
-- Пусть взрывчатые. Оставим на время трагедию Кондрата.
Вернемся к ней, когда ты бросишь на нее свет. Не возражаешь
поговорить о другом?
-- Как я могу возражать, не зная, о чем это <другое> ?
-- Не притворяйся. Ты знаешь, о чем я буду спрашивать! Так
или не так?
-- Так. Знаю. Спрашивай.
Адель все же помедлила. Я внутренне сжался. Она еще не
понимала, что я не смогу честно ответить на то, о чем она
спросит. На мне железной цепью висел обман Кондрата. Пока я не
дознался, почему он обманул нас, я не мог прямо сказать им
обоим, что был обман. У Кондрата, несомненно, возникли важные
причины для удаления нас из лаборатории, более важные, чем
наука, чем наша дружба, чем его чувство к Адели, наконец. И я
еще не знал, что честней, что нужней: раскрыть обман или
умолчать о нем. Прикрыть один обман другим я не мог. Честно во
всем признаться -- не смел.
Адель задала вопрос так резко, как если бы наносила удар:
-- Мартын, только правду: не было ошибки в экспериментах? Не
было того провала, каким ошеломил нас Кондрат?
Я постарался хоть на минуту ускользнуть от прямого ответа.
-- Какие у тебя основания спрашивать об этом?
-- Ты заменяешь ответ вопросом. Хорошо, я отвечу тебе. И ты,
и Кондрат, конечно, понимали, что, уйдя из лаборатории, я снова
проверю свои вычисления. В них не было ни малейшей ошибки, я
это установила окончательно. Вот мои основания для вопроса.
-- И Кондрат говорил, что в твоих вычислениях нет
погрешностей. И что просчет в неправильном определении величины
Тэта. Эксперименты подтвердили, что надо исходить из нового
значения константы.
-- Это ты подтвердил, что эксперименты подтвердили? Не
забывай, пожалуйста, что ты проверял записи.
-- Не забываю.
-- Ты тогда объявил нам: эксперименты свидетельствуют, что
Тэта в сто раз меньше, чем первоначально принята.
-- Все верно. Записи в рабочем журнале показывали, что
константа иная, чем мы считали.
-- Я снова повторяю вопрос, от ответа на который ты
уклонился: не было ли ошибок в самих экспериментах? Правильно
ли вписали в журнал данные?
На это я ответить не мог. Я старался не глядеть Адели в
лицо.
-- Воздержусь от прямого ответа на твой прямой вопрос.
-- Почему?
-- И на это не отвечу. По крайней мере, пока не закончу
расследование. Тогда, возможно, что-то скажу.
-- Возможно или наверное что-то скажешь?
-- Этого сейчас не знаю.
Она повернулась к молчаливому Эдуарду.
-- Ты слышал, Эдик? Я говорила тебе, что и в нашем
устранении из лаборатории, и в самой гибели несчастного
Кондрата скрывается тайна. Ты и теперь не веришь, что я права?
Он нехотя откликнулся на ее взволнованное воззвание:
-- Ты хотела спросить о журнале, помнишь?
-- Помню. Мартын, я не экспериментатор и должна
тебе верить во всем, что относится к лабораторным ра-
ботам. Но мы с Эдиком хотим сами взглянуть на рабо-
чий журнал, который ты так внимательно изучал в тот
день.
Я чуть не застонал от душевной боли. Я не мог ис-
полнить ее требование и не мог объяснить, почему не могу
исполнить.
-- К сожалению, должен отказать в твоей просьбе, Адель.
-- Требовании, а не просьбе, Мартын.
-- И в требовании отказываю.
-- Тогда разъясни -- почему?
-- И этого не скажу. Кончим на этом, друзья. Ваши вопросы
подошли к той грани, за которой я не могу и не хочу ничего
говорить. Наберитесь терпения -- одно могу посоветовать.
-- Набраться терпения? И сколько, дорогой Мартын? Килограмм,
тонну? Или километр? На месяц, на год? На десять лет, если
измерять терпение в единицах времени? Не откажи в любезности
разъяснить.
Я молчал. Адель обернулась к Эдуарду.
-- Что будем делать, Эдик? Набираться терпения, не зная
даже, в каких единицах оно измеряется? Или настаивать на
раскрытии всего, что от нас утаивают?
-- Пойдем к Ларру или Сомову,- произнес Эдуард.Руководители
института поставят Мартына на место.
Она зло рассмеялась.
