Задолго до того, как он начал свою страшную деятельность, он высказал
всю ее сущность в коротком разговоре со своим другом Пеано!
4
Аэроразведчики показали именно то, что мы ожидали: нас окружали
родеры. Патины оставляли позиции. Их места занимала армия главного
союзника Кортезии. Все происходило как на парадных маневрах - одни мирно
уходили, другие мирно появлялись. Родеры воевали умело. Ни один
резонансный снаряд пока не разрывался над нашими позициями, ни одно
облачко, насланное передвижными метеогенераторами, не омрачало неба. Нам
давали отдохнуть и выспаться, пока удушающее кольцо не замкнется
полностью.
Ранение генерала Прищепы оказалось серьезней, чем он уверял нас. Он
иногда заходил в штаб, но долго высидеть там не мог. Гамов командовал, уже
не согласовывая с генералом своих приказов. Он вызвал меня в штаб, когда я
лежал на молодой травке у электробатарей и размышлял, сколько времени нам
отпустили до сражения. Был полдень, хороший весенний полдень - радостная
земля вокруг!
В операторской Гамов рассматривал фотографии аэроразведки. Гонсалес
наносил данные на карту. Четвертый корпус патинов у нас в тылу еще не
двигался, но третий и пятый уже очистили позиции на наших флангах.
- Двое суток нам дают, - оценил обстановку Гамов. - Можно позагорать,
сегодня солнце довольно жаркое.
- Я это и делал, когда вы вызвали меня. Зачем я вам?
- Разведывательная группа подорвала в лесу вражескую машину. Водитель
и солдат убиты, но офицер целехонек. Хочу, чтобы вы присутствовали при
допросе пленника.
Павел Прищепа сам привел пленника. Даже если бы на нем не было формы,
можно сразу было признать в нем родера. Сама его внешность была типична
для их военных - и прямая, словно трость проглотил, фигура, и крупноносое
надменное лицо, и удлиненная - тыквой назад - голова. И он вышагивал между
двух солдат охраны, как если бы они служили ему почетным конвоем.
- Садитесь! - Гамов показал на стул.
Пленный обвел нас презрительным взглядом, закинул ногу на ногу и
поднял вверх голову. Теперь он упер глаза во что-то на стене около
потолка. Если эта поза должна была изображать пренебрежение к нам, то
исполнена она была убедительно.
- Имя, фамилия, звание? - начал Гамов допрос.
Пленный не говорил, а цедил сквозь зубы.
- Звание вы можете установить по мундиру. Фамилия Шток, имя - Биркер.
В целом - Биркер Шток.
Гамов усмехнулся.
- Нет, а настоящие фамилия и имя, господин капитан?
- Хватит и этих, - проворчал пленный и опять устремил глаза на
невидимую точку у потолка.
- Вы, оказывается, трус, капитан, - сказал Гамов спокойно.
Пленный встрепенулся и повернул лицо. Обвинение в трусости в Родере
относится к самым оскорбительным.
- Посмотрел бы я на вашу храбрость, если бы вашу машину взорвали, а
на вас, выброшенного на землю, навалился отряд головорезов.
- Вы трус не потому, что попали в плен, а потому, что боитесь назвать
свою настоящую фамилию. Ибо придется рассказать все известные вам военные
тайны, капитан. И страшно, что узнают, каким вы - реальный, а не какой-то
Шток - были разговорчивым на допросах.
Пленный вскочил и топнул ногой.
- Ничего не узнаете! Офицер Родера не выдает вверенные ему тайны!
- Выдадите. Есть хорошие методы развязывания языка.
- Плюю на ваши методы! - неистовствовал пленный. - Чем вы грозите?
Расстрелом? Ха! Каждого на войне подстерегает смерть. Часом раньше или
часом позже - какая разница? Или пытка? Тогда узнаете, какие муки способен
вынести родер! Ваши пытки не страшней рваных ран, не мучительней
резонанса. Ха, говорю вам! Мое тело трижды рвали пули, дважды скручивала
вибрация. Вытерпел!
Он кричал и срывал с себя мундир, показывая, куда его ранило. Гамов
повернулся к нему спиной.
- Гонсалес, - сказал он, не меняя спокойного тона. - Пройдите в
хозяйственную роту и возьмите живую свинью, желательно погрязней. Пусть
фельдшер сделает ей обезволивающий укол, не обезболивающий, Гонсалес, а
обезволивающий - чтобы не брыкалась. Доставьте ее сюда вместе с
фельдшером. И пусть явится стереомеханик со своей аппаратурой.
- Будет исполнено, полковник! - Гонсалес светился от радости, он уже
догадывался, какую сцену разыгрывает Гамов.
Пленный, выкричавшись, снова сел. Он был доволен собой - опять
положил ногу на ногу, опять устремил глаза в невидимую точку на стене.
Гамов подошел к нему вплотную. Я вдруг снова увидел его в той
звериной ярости, что овладела им, когда он на улице пытался загрызть
хулигана, напавшего на него с ножом.
- Слушай внимательно, дерьмо в мундире! - сказал он свистящим от
бешенства голосом. - Я не буду тебя пытать. И расстреливать не стану. Тебе
введут порцию обезволивающего яда. И ты потом будешь целовать под хвост
свинью, а стереомеханик запечатлеет эту сцену. И миллионы людей у нас и в
Родере будут любоваться, как истово, как благоговейно лобызает задницу
свиньи благородный родер, назвавший себя капитаном Биркером Штоком. Вот
что будет, если ты не заговоришь.
Пленный побелел. Широко распахнутыми глазами он поглядел на дверь,
будто там уже показалась затребованная свинья. Все же он нашел в себе силы
засмеяться. Он еще не верил.
- Так не воюют! - сказал он, вдруг охрипнув. - Латания военная нация,
она знает науку благородной войны. Вы шутите, полковник!
- Наука благородной войны? - с ненавистью переспросил Гамов. -
Благородного убийства женщин и стариков? Разорванный на глазах матери
ребенок - это благородная война? Сожженные библиотеки, испепеленные
статуи, великие картины, превращенные в пепел? Этого благородства ты ждешь
от меня, подонок? Не жди! Я воюю так, чтобы вызвать отвращение к войне.
Только такое отвращение будет истинно благородным!
Не знаю, понял ли пленник значение всего, что Гамов говорил, но сила
исступленного голоса дошла. Пленный все повторял:
- Так не воюют! Полковник, так же нельзя воевать!
Я припомнил хулигана, твердившего с рыданием:
- Так не дерутся! Так же нельзя драться!
Не думаю, впрочем, чтобы я, даже вспомнив, что подобное нарушение
священных правил драки недавно уже было, понял, что Гамов уже реально, а
не только угрожающими словами, создает свои методы войны. Я видел лишь
вспышки бешенства там, где уже командовала концепция.
В зал ввалилась толпа: впереди радостный Гонсалес, за ним солдат со
свиньей на веревке, за ними фельдшер с аптечкой, стереомеханик с
аппаратурой и вооруженные солдаты.
Свинья была крупная и невообразимо грязная. Уверен, что Гонсалес
приказал специально довести свинью до "нужной формы". В нужную форму
привел ее и фельдшер - свинья безвольно тащилась, куда влекла веревка.
- Даю минуту на колебания, капитан. И ни секундой больше! -
непреклонно сказал Гамов.
Фельдшер вытащил шприц. Трое солдат встали с боков и позади пленного.
Оттолкнув солдат, он метнулся к стене. Там он со стоном блевал и корчился,
потом утерся платком. Ни кровинки не было в его внезапно осунувшемся лице.
- Спрашивайте, полковник, - сказал он хрипло.
- Ваши настоящие имя и фамилия, капитан?
- Биркер Шток, - ответил пленный. - Вы назвали меня трусом и
подонком, полковник. Но я не такой уж трус, чтобы бояться своего имени. И
не такой подонок, чтобы прятать свои грехи под чужой фамилией.
- Первый вопрос, Шток. Почему четвертый корпус патинов у нас в тылу
не двигается с места, а третий и пятый обнажают наши фланги?
Гамов задавал ясные вопросы, получал четкие ответы. Два корпуса
патинов на наших флангах уже начали сдавать оружие родерам и теряют
боеспособность. Но четвертый корпус оружия не сдал и не сдаст. Готовится
второе соглашение, патины обещают выступить против своей недавней союзницы
Латании, но выторговывают выгоды. Когда завершится торг, четвертый корпус
патинов навалится с тыла на обе дивизии -"Стальной таран" и "Золотые
крылья". Вот почему ему разрешают сохранять боеспособность. Разоруженным
корпусам потом тоже возвратят оружие, но эта операция не скорая. И чтобы
оберечь их от фланговых ударов добровольных и профессиональных полков
Латании, их и отводят с такой поспешностью в тыл.
- Какие новости на Центральном фронте?
На Центральном фронте идет позиционная борьба между главными силами
Кортезии и главными силами Латании. Две профессиональные армии Латании
сдерживают натиск кортезов. Прибывающие из-за океана подкрепления
направляются сюда. Центральный фронт скоро прорвут, и тогда откроется
дорога на Адан. С падением столицы война завершится.
- Ваше мнение об оперативном руководстве наших войск?
- Из рук вон плохое, - не задумываясь, отозвался Шток. - С такими
силами, что были у вас в начале войны, и не завоевать разоруженного
Родера! Вы тащились по нашим дорогам, как паралитики. И когда к нам
поступило оружие из Кортезии, мы сразу остановили вас. А если бы мы были
еще до войны вооружены?..
- Тогда война вообще бы не началась - по крайней мере, с нашей
стороны. Что вы скажете о нашем стратегическом руководстве, Шток?
- В Родере и генералы не занимаются стратегией, а я капитан.
- Тогда расскажите, куда вы так торопливо мчались на своей машине? И
почему не приняли надежных мер охраны?
Об этом пленный рассказывал подробно. В третий корпус патинов пришел
на двух машинах специальный груз из Адана - триста миллионов калонов.
Огромная сумма денег адресована правительству Патины для оплаты закупок у
населения. Деньги захватили как военный трофей и направили в Родер под
охраной полка Питера Парпа. Биркер Шток, заместитель подполковника Парпа,
задержался в третьем корпусе патинов для уточнения мест и времени сдачи
оружия, потом догонял свой полк. Он ехал по территории, освобожденной от
латанов и патинов, и не опасался нападения.
- Поскорей увезти к себе деньги вам казалось важней, чем завладеть
всем оружием патинов?
- Естественно, полковник. На деньги можно достать любое оружие. А
отобранное у патинов снаряжение ведь придется им же возвращать, когда они
объявят вам войну. Но денег они уже не получат.
- Покажите по карте маршрут вашего полка.
Гвардейский полк Питера Парпа двигался по шоссе, огибающему с запада
нашу дивизию. От наших позиций до шоссе было не меньше тридцати
километров. Электроорудия на такое расстояние не били.
- Допрос окончен, капитан Шток, - сказал Гамов. - Если у вас есть
какие-либо пожелания - высказывайте.
Шток вытянулся. Отвечал на вопросы он довольно спокойно. Но сейчас
опять стал волноваться.
- Один вопрос и одна просьба, полковник.
- Слушаю вопрос.
- Вы пригрозили мне немыслимым унижением, которое опозорило бы не
только меня, но и вас как офицера... Я не выдержал... Но ведь если бы
вы... фельдшер держал шприц... Показания отравленного - те же, но снимают
обвинение в измене, ибо совершаются в состоянии...
- Нет, не те же, Шток, - резко оборвал Гамов. - В состоянии
полубессознательном вы многое могли не припомнить, точно не указать.
Слушаю просьбу.
Шток вытянулся еще сильней.
- Прикажите расстрелять меня, полковник.
Гамов не скрыл, что поражен.
- Аргументируйте свою странную просьбу, капитан.
- Что же странного?.. Я нарушил присягу, выдал военные тайны. Среди
своих я пустил бы себе пулю в сердце. Среди врагов я не могу разрешить
себе такого малодушия, да и оружия нет. Но умереть от пули врага не
бесчестье, а воинская судьба. Хочу своей кровью смыть хоть часть вины...
