по предмету спора. Я еще не думал, скоро ли война, будет ли она вообще.
Великие события мира от меня не зависели. Но мысль о бессмысленности новой
войны меня заинтересовала. Я попросил объяснения.
Гамов ответил лекцией. В ней уже были те идеи, с какими он
впоследствии обращался ко всему миру. Но в тот вечер я не был к ним
подготовлен. Я был пронизан традиционными воззрениями на войну, как на
продолжение государственной политики. В музее я видел на старинной пушке
отлитое красивой вязью изречение: "Последний аргумент королей". Королей
уже мало осталось. Но их "последний аргумент" по-прежнему пребывал самым
веским для сменивших венценосцев председателей и президентов. Многое в
речи Гамова показалось мне либо блажью, либо любовью к парадоксам.
Зато ее пафос увлек. С того вечера многие миллионы людей - и друзья,
и враги - многократно слышали Гамова, не на одного меня он действовал не
только мыслями, но и тем, как высказывал их. Он умел убеждать, ибо сам был
безмерно убежден. От его голоса, от силы его слов надо было либо заранее
готовиться защищаться, либо безвольно покоряться их действию. Но я впервые
слышал его речь, не реплики в споре, не игру в словесные парадоксы - и не
подготовил защиты. Меня полонила страсть, негодование и боль, возмущение и
сострадание, не сопровождавшие, рассказ о войнах, что уже были, и о войне,
что готовилась, нет, повторяю, не сопровождавшие, а возникавшие как что-то
неотделимое от мысли и слов. Я всем в себе резонировал на речь, так,
наверно, горячая молитва верующего порождает в нем самом ответный словам
поток столь же горячих чувств. Гамов потом говорил, что я не только верный
его последователь, но и первый из учеников. Сомневаюсь, что в тот вечер у
Бара я уже стал его последователем. Но что психологически готов был стать
им, убежден абсолютно.
После речи Гамова стало неинтересно говорить о чем-либо другом. Чай
был допит, печенье съедено. Вновь появилась призрачная жена Бара и убрала
столик с опустошенным самоваром. Мы начали расходиться. Первыми ушли Павел
Прищепа с Казимиром Штупой. Только хмурый Джон Вудворт еще не поднимался с
кресла, когда я оделся. Я вышел вместе с Гамовым. Над землей сияла
полнозвездная ночь.
- Нам по дороге, - сказал Гамов. - Почему вы так всматриваетесь в
небо, Семипалов?
- Давно не видал яркого ночного света. Наверху устроили торжественный
пленум звезд. Все светила на месте, ни одно не прикрыто облачком.
- Все светила на месте... - рассеянно повторил он.
На великолепно иллюминированном небе сверкала белая Вега, неподалеку
тонко сияли Плеяды, летящая коляска Кассиопеи стремилась захватить в свои
недра сверкающих соседей, уже склонялась к горизонту горбатая Большая
Медведица. И, расплескав могучие крылья, звездный Орел тремя ярчайшими
светилами бурно мчался по небу прямо на Вегу. Небо всем своим блеском
безмолвно свидетельствовало о спокойствии в мире.
Мне захотелось подразнить Гамова.
- Гамов, звездное небо доказывает безопасность. Не похоже, чтобы
готовилась война.
Он вдруг остановился, с ним это случалось часто - внезапно замирать
во время ходьбы.
- Красота этого неба свидетельствует не о безопасности в мире, а о
беспечности наших руководителей. Они не понимают, какую кашу заваривают.
Уверен, что в эту минуту на всех метеогенераторных станциях Кортезии
спешно форсируются режимы.
- У нас договор с ними о плановой эксплуатации циклонов.
- Плюют они на договоры! А если сегодня еще не плюнули, завтра
плюнут! Вы главного не понимаете, Семипалов: кортезы - хищники, а мы -
дураки! Они ждут лишь повода, чтобы напасть. В такой момент объявить о
поддержке патинов!..
- Патины наши союзники...
- Союзники! А какая нам польза от союза? Добро бы они только
прикрывались нашей широкой спиной... Но патины воинственны не по реальной
силе! Вилькомир Торба, напыщенный индюк, втравит нас в драку с Кортезией
ради своих крохотных интересов. Заставит нас воевать, а при первом
поражении сразу изменит.
- Вы пессимист, Гамов. Такое неверие в союзников!
- Я реалист и не дурак!
Я потянул его за руку. Не терплю, когда ни с того ни с сего вдруг
останавливаются на улице. Он очнулся и зашагал. Теперь он шел так быстро,
что я еле поспевал.
- Куда вы торопитесь, Гамов?
Он не сбавил шага.
- Не могу идти медленно, когда думаю. И не люблю ночных улиц. Столько
дряни выплескивается наружу. Каждую минуту ожидай бандитья. Стараюсь
обходиться без поздних прогулок.
Хулиганов, и вправду, в городе становилось все больше. Полиция
поддерживала сносный порядок лишь на центральных проспектах, а Готлиб Бар
жил на окраине.
Несколько минут мы шли молча. Потом увидели впереди двух женщин. Они
обернулись, разглядели, что мы приближаемся, и ускорили шаг. Гамов
засмеялся, его позабавило, что нас приняли за хулиганов. Он сбавил ход,
расстояние между нами и женщинами стало увеличиваться. На новом повороте
улицы мы перестали их видеть и сейчас же услышали крики. Я оглянулся - нет
ли поблизости полицейского или других прохожих. Гамов толкнул меня в
плечо.
- Бегом! Не стойте как истукан!
Он так рванулся вперед, что я лишь за поворотом нагнал его. На улице
женщины вырывались из кольца обступивших их пятерых парней. Двое зажимали
одной из них рот и тащили с собой, вторая, не переставая кричать,
отбивалась от остальных. Увидев нас, от группки отделился самый рослый - и
схватился с Гамовым. Двое парней кинулись на меня, двое продолжали
возиться с женщинами. Мои противники были из зверья, бравшего
многолюдством стаи, но не умением драться. Одного я ударил ногой в пах, он
завертелся и заверещал, сжимая живот, и выбыл из схватки. Второй был
проворней и сильней. Он парировал мой выпад, а от его удара в голову я еле
устоял на ногах - здания, как живые, вдруг запрыгали перед глазами. Я
прислонился спиной к стене. И в это мгновение услышал дикий вопль, потом
звериный визг. Я нанес своему противнику удар в плечо, он охнул и
отшатнулся - и, на несколько секунд освобожденный, я увидел, что Гамов и
его враг катаются по мостовой. Противник Гамова был на голову выше его,
успел выхватить нож, но Гамов повалил его наземь, обеими руками выкручивал
руку с ножом, а зубами впился ему в подбородок. Даже в малярийном бреду не
вообразить зрелища чудовищней - страшно выкаченные глаза обоих,
выкручиваемая рука с ножом и залитый кровью рот Гамова, грызущего
подбородок парня. Тот отчаянно старался свободной левой рукой оторвать от
себя Гамова, но не мог и визжал и выл звериным воем.
Парни, возившиеся с девушками, поняли, что драка пошла нешуточная, и
поспешили на помощь своим. На меня навалились опять двое, третий, стараясь
вызволить высокого балбеса, выдиравшегося из мертвой хватки Гамова, тоже
выхватил нож, но все не мог пустить его в ход, два тела на земле дергались
и взбрыкивали так, что он боялся попасть в своего. Пятый, выключенный
ударом в пах, тяжко стонал и все не отрывал рук от живота.
Оба моих противника ножей не вытащили - одолевали силой. Но из-за
поворота вдруг вырвался Джон Вудворт.
- Держитесь! Иду! - кричал он, набегая.
В следующий миг один из моих противников отлетел и ударился головой о
стену. Второй согнулся под тяжким кулаком Вудворта, и я его срубил наземь.
Оба тут же вскочили и удрали. Мы с Вудвортом бросились к Гамову. Парень,
крутившийся вокруг двух катающихся тел, тоже пустился наутек, когда мы
кинулись к ним. На месте остались два поверженных врага: мой первый
противник, не отрывавший обеих рук от паха, и верзила, приподнявший голову
и рукой ощупывавший окровавленное лицо. Он уже не визжал, а в голос плакал
и твердил:
- Разве так можно драться? Разве так можно драться?
Гамов, встав с нашей помощью на ноги, сразу успокоился. Я еще не
привык в ту первую встречу к мгновенным переменам его состояний - и меня
поразило, как быстро он перебросился от звериной ярости к почти
безмятежному хладнокровию. Он аккуратно вытер залитое чужой кровью лицо,
дико выкаченные еще минуту назад глаза глядели уже спокойно, почти весело.
Он протянул руку Вудворту.
- Вы нас выручили. Благодарю.
Вудворт без охоты взял руку Гамова. Он еще не забыл их резкий спор у
Бара. Он был не из отходчивых.
- Что делать с подонками? - Он показал на парней.
- Сдадим в полицию, там дознаются и о сбежавших друзьях, - предложил
я.
- Отпустим, - решил Гамов. - Что им полиция? Каждый не раз
прохлаждался в полицейских камерах. Но я раньше поговорю с ними. Вставай!
- приказал он, толкнув ногой лежачего.
Мой противник, еле держась на трясущихся ногах, уже не стонал и не
прижимал руки к животу, но опухшее лицо и безумные глаза показывали, что
боль от жестокого удара не проходит. А верзила, дравшийся с Гамовым,
выглядел еще хуже - лицо было залито кровью, правая рука повисла. И он все
твердил с рыданием:
- Разве так дерутся? Руку выломал, рожу перекусал, как бешеная
собака... Люди вы или не люди? Так же нельзя драться!
- Замри! - велел Гамов. - Не испускай скверных звуков. Слушайте меня,
остолопы. Моя фамилия Гамов. Запомнили? И если когда-нибудь увидите меня
издали - бледнейте, теряйте голос - и бежать! Понятно?
- Отпустите, в больницу надо! - простонал мой противник.
- Бледнеть, терять голос - и бежать! - повторил Гамов свой странный
приказ. Ни я, ни Вудворт понятия не имели, какую грозную правду грядущих
действий предвещают его слова. Гамов стал впадать в новое бешенство. -
Кому велел потерять голос? Не плакать и не охать! Всем в стае передать:
иду на вас, трепещите! Теперь наутек!
Наутек оба парня не бросились, но и задерживаться не захотели. Гамов
засмеялся, глядя, как они ковыляют. Мы с Вудвортом переглянулись, Вудворт
пожал плечами.
- Нагнали на них страха! - с удовлетворением сказал Гамов. - Они
теперь будут бледнеть и неметь, услышав о нас.
- О вас, - холодно поправил Вудворт. - Вы назвали только свою
фамилию. Впрочем, ваша ярость в схватке, а также умение нашего друга
Андрея Семипалова драться, - он церемонно поклонился мне, - произвели на
наших противников гораздо больше впечатления, чем ваши театральные
приказы.
Гамов возразил - и серьезней, чем следовало бы по обстоятельствам
схватки с уличными хулиганами:
- Вся наша жизнь, дорогой Вудворт, игра на подмостках истории. А в
игре слова бьют сильней обуха и ранят больней ножа. Слово есть дело - и
грозное дело, доложу вам! - Он добавил с раздражением: - Председатель
вашей партии сегодня произнес несколько слов - и потратил на них ровно
столько усилий, сколько нужно, чтобы выдохнуть из легких немного скверного
воздуха. А слова его станут грохотом машин, огнем и пеплом, смертями
женщин и детей. Убийственным ураганом пронесутся эти слова по несчастной
земле.
- Вы уже говорили на эту тему у Готлиба Бара, правда, не столь
выспренно, как сейчас, - недружелюбно возразил Вудворт. - Разрешите мне
удалиться.
И, холодно кивнув, он направился к перекрестку улиц, откуда выбежал
на шум драки. Он не придал значения ни разговору Гамова с двумя
хулиганами, ни его мрачному восхвалению могущества слова. На меня яркие
слова действуют сильней, чем на Джона Вудворта, но и я даже отдаленно не
представлял себе, что может реально стоять за сценой, разыгранной Гамовым.
Не знаю, предугадывал ли он сам, какие страшные кары обрушит впоследствии
на тех, кого назвал "уличным бандитьем", какую пропишет тягостную судьбу
