сжал ее обеими руками и вызвал поле.
Если бы я не был так расстроен, я бы расхохотался, когда вегажителей
раскидало. Они взметались и падали, от страха погасая. Я поспешно сбросил
поле, чтоб их не разбило о деревья Фиола прижималась ко мне вся дрожа,
глаза ее были темны. Она поймала мой взгляд и глубоко вздохнула. Я
погладил ее волосы.
Вегажители не разбежались, как я надеялся, но стали опять
приближаться, осторожно, медленным вращением - раза в два, впрочем,
быстрее человеческого бега. Я видел в их лицах ужас, вероятно, я
представлялся им страшилищем, всемогущим и беспощадным. От робости они
светились тускло, зато пение, печальное даже для человеческого уха,
звучало громче.
И меня захлестнула нежность к этим мужественным, слабосильным
существам - трепещущие, почти уверенные в гибели, они все же надвигались
на меня, чтоб вызволить свою сестру, попавшую, как им казалось, в беду.
- Глупые! - сказал я. - Почему вы боитесь меня?
Пение оборвалось, когда я заговорил. Вегажители молча старались
разобраться в моей речи. Я улыбнулся, погладил опять волосы Фиолы и
протянул руку к одному в них - тот поспешно отпрянул. Но они уже не
старались разделить нас. Не расступаясь, они и не наступали.
- Можете мне поверить, - говорил я. - Я бы скорей убил себя, чем
причинил вам зло.
Не знаю, поняли ли они меня, но пение, зазвучавшее в ответ, было уже
не так однообразно печально. Они опять засветились телами, засверкали
глазами, зазвучали на разные голоса - спорили меж собою, в чем-то друг
друга убеждая.
И тут в их спор вмешалась Фиола.
Ее глаза вспыхнули фиолетовым сиянием, оно превратилось в малиновое,
потом в голубое, в нем заметались оттенки и цвета. Одновременно Фиола
запела - в моих ушах зазвенели в многоголосом переборе серебряные
колокольчики. Я услышал повторенную дважды музыкальную фразу,
подкрепленную холодным синим пламенем глаз, и понял, что она приказывает:
"Уходите! Уходите!" Потускнев от внимания, молчаливые, звездожители
смотрели на меня и Фиолу.
Я повторил:
- Плохого с Фиолой не случится.
Все же они не решались покинуть нас. Они высвечивали друг другу,
перезванивались тоненькими голосами, но оставались. В глазах Фиолы
усилились холодные пламена, в голосе зазвучал гнев. Я понимал каждую ее
ноту и вспышку. "Почему вы не уходите? - возмущалась она. - Я настаиваю:
уходите!"
Лишь когда она повторила свое требование в пятый или шестой раз,
толпа стала разваливаться. Сперва завертелся кто-то вдалеке, следом
выкрутился в темень сада его сосед, а за ними всех вегажителей охватило
попятное вращение. Меж деревьев замелькали уносящиеся сияющие столбы, на
несколько секунд все снова озарилось причудливыми огнями, потом огни
погасли - вокруг был тот же непроницаемо черный, задыхающийся от
собственных ароматов, непонятно чужой сад. Я не боялся его, рядом светила
Фиола.
Она улыбалась, и я улыбнулся ей. Вспомнив, что мы немые друг для
друга, я схватился за ДН, чтобы хоть он помог нам.
- Не надо! - сказала она, засмеявшись. - Мы обойдемся без твоего
прибора.
Я ошалело молчал. Мне были понятны каждое ее слово и цвет.
- Разве тебе не ясно, - прозвенела она, - что я разобралась в твоей
речи еще днем, а сейчас ее поняли и мои друзья?
- Мне тоже показалось, что они ее поняли, - сказал я. - Я даже
уверен, что они ее поняли.
Она лукаво смотрела на меня. Мне стало не по себе, до того она была
красива.
- Надеюсь, и ты понимаешь меня? Не так ли, Эли?
Я проглотил комок, вдруг сдавивший горло. Никакого чуда не было. Наш
мозг - тоже дешифратор, слова лишь сопутствуют прямой передаче мысли,
здесь же мыслям помогали не одни звуки, но и цвета. Но и сознавая это, я
не переставал удивляться.
- Наш язык беднее вашего, - сказал я. - На Земле не только люди, не и
почти все животные общаются лишь с помощью звука, такова уж наша
особенность. Но знаешь, выйдем на открытое место. Это смешно, но мне
мерещится, что у ваших деревьев не листья, а лапы.
- Ты фантазируешь! Деревья - спасители. Их листья экранируют от
коротких волн нашей звезды. Днем никто у нас не выберется на открытое
место. Мы гуляем ночью.
Я вспомнил, что красавица Вега еще горячей, чем Альтаир, ее
поверхностная температура около 15000 градусов. Под таким солнцем не
погуляешь.
И, несомненно, светящиеся и разговаривающие светом вегажители просто
созданы для ночи.
30
Мы вышли на поляну и сели на скамейку. Ходить с Фиолой не очень
удобно, она не способна ковылять по-человечески, а мне за ней не угнаться.
Зато с ней хорошо сидеть, от нее исходит приятная теплота: вегажители, как
и мы, теплокровны.
На поляне раскрылось ночное небо. Луна погасла, и звезды пылали чисто
и напряженно. На Оре давление воздуха то же, что и на Земле, но толща его
меньше и звезды ярче. Фиола глядела на Вегу. На Земле я часто любовался
прекрасной Вегой, а здесь пришел в восторг - такая она великолепная.
Фиола попросила указать наше Солнце, я поинтересовался, какое
созвездие ей больше нравится. Я с волнением ожидал ответа. Созвездия на
Оре несхожи с земными, но Большая Медведица, Кассиопея, Орион и здесь,
измененные, прекрасны, - я опасался, что она укажет на них.
Но Фиола обратила светящиеся глаза на параллелограмм, отчеркнутый
Фомальгаутом, Альтаиром, Арктуром, Сириусом и Капеллой, в центре его сияли
три малозаметные, дорогие моему сердцу звездочки - Поллукс, Альфа Центавра
и Солнце.
- Ты хорошо выбрала, - сказал я торжественно. - Мы оттуда, Фиола. - Я
показал на Солнце.
Она удивилась, что Солнце маленькое. Я ответил, что просто оно очень
далеко. Фиола задумалась.
- Вы могущественны, люди, - сказала (вернее, просветила и пропела)
она. - Когда вы опустились на нашу планету, некоторые решили, что вы
божества, так сверхъестественно было ваше появление.
- Теперь вы, однако, понимаете, что мы обыкновенные существа? Не
лучше вас.
Она покачала головой, глаза ее засверкали сумеречно и влажно.
Задумываясь, она становилась похожей на опечаленного ребенка: хотелось
утешить и отвлечь ее от дум, причиняющих огорчения.
- Во многом вы даже хуже нас. Вместе с тем, вы безмерно превосходите
нас.
Я попросил объяснения. Отныне мы были способны беседовать на любые
темы. Вскоре я убедился, что легко разбираю лишь простые понятия, а
сложные мысли ей приходилось повторять по два-три раза, пока я постигал
их.
Она начала с того, что при первом знакомстве люди кажутся
беспомощными.
- Вы неповоротливы и тугодумны, неспособны ни к быстрым движениям, ни
к мгновенным решениям. И, может, самое главное: вы жизнедеятельны лишь в
узком интервале условий, чуть измени их - вы погибаете. Вы не переносите
ни жары, ни холода, ни разрешенного воздуха, ни больших давлений, ни
жестких излучений, ни длительного голода, ни жажды, ни перегрузок тяжести.
Выброси любого из вас, голого, без орудий и машин, во внешний мир - что с
вами будет? Даже средства общения у вас до удивления несовершенны - речь
груба и медленна, прямой передачи мысли вы не применяете. Спектр
существования людей настолько узок, что трагически превращается в линию, -
жизнь человека висит на этой линии, как на волоске. Мы во многом
совершеннее вас. Хоть мы и предохраняемся от жестких излучений нашего
безжалостного светила, зато мы легко дышим и при одном и при сорока
процентах кислорода, переносим стоградусную жару и стоградусный холод,
понимаем друг друга без звуков и цветов, и звука, и цвета лишь сопутствуют
прямой речи наших мыслей, мы не тонем в воде, месяцами живем без пищи и
питья, не умираем, если не поспим неделю. И каждый из нас хранит в мозгу
все знания, накопленные обществом, мы не нуждаемся в справочных машинах,
чтоб вызвать к делу свои знания. Вот каковы мы и каковы вы. Когда
знакомишься с вами, поражаешься, что вы, такие беспомощные, все же
существуете, что вы не погибли на заре своей истории.
- Это потому, что мы заставили наши недостатки служить нам. Наше
могущество - оборотная сторона наших слабостей.
- Да, - сказала Фиола, - ваше величие продолжает ваши слабости. Это
второе, чему поражаешься в вас. Вам опасны колебания температур - вы
защитились от них одеждами, помещениями, генераторами тепла. Вам страшно
падение кислорода в воздухе, вы не переносите разреженности - вы придумали
скафандры. Без еды и питья вы неспособны жить - вы берете с собой запасы
еды и питья, умеете приготавливать их из любых веществ. От перегрузок вы
защищены силовыми полями, те же поля преодолевают невесомость, создавая
единственно устраивающие вас узенькие, лишь случайно выпадающие в
разнообразии Вселенной условия тяготения. У вас малая память - вы
безгранично расширили ее запоминающими устройствами. У вас немощные
мускулы - вы усилили их чудовищно мощными машинами. Мысль ваша замедленна,
средства выражения мысли словами примитивны, понимание чужой мысли
отсутствует - вы преодолеваете эти врожденные недостатки дешифраторами, за
вас работают невероятно точные и быстрые механизмы. И хоть сами вы
неспособны быстро передвигаться на своих слабых, неудачно
сконструированных природою ногах, зато вы создали космические машины,
далеко обгоняющие самого быстрого мирового бегуна - свет. И так во всем,
так во всем, Эли! Вы отыскиваете слабые свои места, беспредельно
усиливаете их механизмами - и несовершенства ваши обращаются в
преимущества. Без своих изобретений вы до ничтожества жалки, с ними -
непостижимо велики. Беспомощные перед каждой стихией природы, вы
одновременно - самая величественная из ее стихий. Во Вселенной нет более
могучих сил, чем вы, маленькие, неповоротливые люди. И хоть это не
главное, чему следует у вас удивляться, - как все же не удивиться?
- Хорошо, - сказал я. - Мне нравится твоя речь о недостатках и
достоинствах людей. Но чему же ты больше всего удивляешься в нас, если не
могуществу?
- Сразу видно, что ты человек и что люди - примитивны. Хоть глаза
ваши тусклы, а лица не выражают мысли, сейчас глаза твои засияли и лицо
одухотворенно. И все потому, что ты тщеславен. Ты заранее радуешься, что
тебя похвалят, неважно, за что, - лишь бы похвалили.
Это было беспощадно метко, я покраснел.
Фиола смотрела на меня с улыбкой. Ее глаза освещали меня и мрак в
саду. Если бы мы не вели серьезного разговора, мне померещилось бы, что я
влюблен. Для любви, так я думаю, нужны специальные условия, здесь они были
все - и теплая, напоенная ароматами ночь, и роскошный, как сказочный эдем,
сад, и, наконец, самое важное - божественно прекрасная девушка.
Она была дьявольски умна, эта божественно прекрасная девушка, мне
становилось не по себе. И она не была человеком, а меня томило
человеческое, чересчур человеческое! Земных девушек обнимают и целуют,
шепчут им ласковые слова, такова наша человеческая любовь, примитивная,
как мы, - а что требуется совершенным звездожителям?
Фиола разобралась в моем молчании, вероятно, лучше, чем я. В глазах
ее быстро менялись цвета, голос пел звучно и мелодично.
Если бы я не старался проникнуть в смысл пения, я наслаждался бы им
просто как пением. Я вспомнил свое увлечение индивидуальной музыкой. Там
не приходится размышлять, какие понятия в звуках.
- Что ты замолчал? - спросила Фиола. - Или тебя не интересует, в чем
