утесам, не обращая внимания на солнце и жару, и часто мне казалось, что
рядом кто-то есть, кто-то птицеподобный, движется, как озорной эльф, на
самом краю поля зрения. Или сидел один в тускло освещенном архиве, глубоко
погрузившись в отчаяние, вспоминая выражение ненависти в дымящихся глазах
Тимоти, которыми он смотрел на меня через сухое русло, в котором лежали
мертвецы. и ни я, ни Тимоти не были тем, чем, казалось, всегда должны были
быть: и в нем, и во мне скрывались какие-то темные глубины. Я вспоминал
жестоко изуродованные тела маленьких бушменов, оставленные на съедение
птицам, и свой собственный безумный крик, когда я расстреливал людей на
белом песке речного дна. Не знаю, сколько продолжалось бы такое
подавленное состояние, но тут произошло открытие, которое дало ответ на
множество загадок, поставленных перед нами городом.
Группа Элдриджа противостояла моей апатии ускоренной работой над
свитками. Практика улучшила знание языка у Салли, и вскоре она владела им
так же свободно, как Элдридж. Даже Лесли теперь вносила большой вклад в
работу, а Элдридж методом проб и ошибок разработал наиболее надежный
способ разворачивания и сохранения свитков и теперь много внимания уделял
этой процедуре.
За завтраком - еднственное время, когда в эти дни мы встречались, -
Элдридж попросил меня снова начать перенос кувшинов из архива в хранилище.
По правде говоря, я ухватился за предлог не смотреть на чистые обвиняющие
листы бумаги в своей пишущей машинке, а Рал тоже обрадовался возможности
прекратить свои бесполезные блуждания по холмам.
В прохладном мирном полумраке архива мы работали в установленном
порядке, фотографируя и отмечая точное положение каждого кувшина, прежде
чем прикрепить к нему этикетку и внести в главный каталог. Работа
спокойная, говорил в основном Рал, а у меня продолжало сохраняться
летаргическое состояние. Рал поднял с полки еще один кувшин и с
любопытством всмотрелся в щель между стеной и рядом кувшинов.
- Эй! - воскликнул он. - А это что? - И я почувствовал, что моя
летаргия спадает, как ненужная одежда. Я пошел к Ралу с ощущением
какого-то предзнания и увидел ряд маленьких прямоугольных кувшинов из той
же глины, который скрывались в нише. Я понял, что мы сделали еще одно
крупное открытие, значительный шаг вперед в нашем поиске древних тайн. Эта
мысль в готовом виде возникла в моем сознании, как будто я просто спрятал
раньше эти маленькие кувшины, а теперь заново открыл их.
Рал принес дуговую лампу, чтобы лучше осветить нишу, и мы сразу
заметили еще одну необычную особенность. Все видные нам кувшины были
запечатаны, петля из золотой проволоки прикрепляла крышку к самому
кувшину, а на глиняной печати было оттиснуто изображение птицы. Я
наклонился и осторожно сдул пыль с ихзображения на печати. Это был
сгорбившийся гриф, классическая птица из мыльного камня зимбабвийской
культуры, с изображением солнечного диска с расходящимися лучами в
основании. У меня вызвало шок зрелище герба современной Родезии на печати
бесспорно пунического происхождения возрастом в 2 000 лет: все равно что
найти изображение льва и единорога с английского герба на саркофаге
египетского фараона двадцатой династии.
Мы работали настолько быстро, насколько это совместимо с
острожностью; фотографировали, прикрепляли этикетки к большим кувшинам,
которые закрывали доступ к нише, и когда убрали их все, обнаружили, что за
ними скрывается пять маленьких кувшинов. Возбуждение мое все время
нарастало, надежда на большое открытие становилась все сильнее. То, что
кувшины спрятаны, печать на них - все свидетельствует о их особом
значении. Как будто я просто тянул время, дожидаясь этого открытия, и я
воспрянул духом. Когда наконец мы смогли достать эти кувшины, я сохранил
эту почетную обязанность за собой, вопреки слабому протесту Рала: "Но ведь
я их нашел!"
Балансируя на верхней перекладине лестницы-стремянки, я наклонился и
попробовал поднять первый из них.
- Он застрял, - сказал я, потому что кувшин оставался неподвижным. -
Наверно, прикреплен к полке. - И я еще больше наклонился, ощупывая
пространство вокруг кувшина, чтобы понять, что его там держит. И удивился,
ничего не обнаружив.
- Попробуйте другой, - предложил Рал, тяжело дыша мне в затылок с
высоты своих тощих ног. - Помочь вам?
- Слушайте, Рал, если вы немного не подвинетесь, я задохнусь.
- Простите, доктор, - пробормотал он, отодвигаясь на четверть дюйма.
Я попробовал следующий кувшин и обнаружил, что он так же нажедежно
прикреплен к полке; остальные три тоже.
- Странно, - сказал Рал, и я вернулся к первому кувшину. Поставив
локти на край полки, я начал поворачивать кувшин в направлении против
часовой стрелки. Потребовалось напряжение всех сил, мышцы на руках у меня
напряглись и вздулись, прежде чем кувшин подался. Он придвинулся ко мне на
дюйм, и я сразу понял, что его удерживало не какое-нибудь крепление, а
собственный огромный вес. Он был в пятьдесят раз тяжелее кувшинов, вдвое
больших по размерам.
- Рал, - сказал я, - в конце концов тебе все-таки придется мне
помочь.
Вдвоем мы придвинули кувшин на край полки, потом я взял его в руки,
как новорожденного ребенка, и спустил вниз. Позднее мы установили, что он
весит 122 фунта; в то же время размером он с большую бутылку шампанского.
Рал помог мне осторожно пометить его в фиберглассовую корзину,
которые мы применяли для переноски кувшинов. Мы взялись за ручки и понесли
корзину по архиву, в туннель, мимо охранника и к выходу. Я удивился,
увидев, что уже стемнело и в отверстии над изумрудным бассейном видны
звезды.
Разница в росте мешала нам нести корзину, но мы торопливо прошли по
туннелю и направились к лагерю. Я обрадовался, увидев, что свет в
хранилище все еще горит. Когда мы с Ралом внесли нашу драгоценную ношу,
остальные даже не подняли головы.
Я подмигнул Ралу, и мы принесли корзину к главному рабочему столу.
Закрывая его своими телами, мы подняли кувшин из корзины и поставили в
центре стола. Потом я повернулся к остальным троим, не отрывавшимся от
работы.
- Элдридж, не хотите ли взглянуть вот на этот?
- Минутку. - Элдридж через увеличительное стекло всматривался в
расстеленный свиток, и мы с Ралом терпеливо ждали, пока он не отложил
стекло и поднял голову. Как и я, он среагировал мгновенно. Я увидел блеск
его очков, розовая краска залила лысину, как солнечный свет купол
Тадж-Махала. Он быстро подошел к столу.
- Где вы его нашли? Сколько еще таких? Он запечатан. - Рука его
дрожала, когда он коснулся глиняной печати. Его тон насторожил женщин, и
они почти бегом направились к нам. Мы стояли возле кувшина почтительным
кругом.
- Откройте его, - нарушила краткое молчание Салли.
- Уже время ужина, - сказал я, взглянув на часы. - Давайте оставим на
завтра, - невинно предложил я, и обе женщины яростно повернулись ко мне.
- Мы не... - начала Салли, потом увидела мое выражение, и облегчение
показалось на ее лице. - Не надо шутить такими вещами, - строго сказала
она.
- Ну, профессор Гамильтон, - спросил я, - чего же вы ждете?
- Действительно чего? - сказал он, и мы вдвоем занялись печатью. При
помощи кусачек перерезали золотую проволоку, осторожно отделили печать.
Крышка поднялась легко, внутри оказался обычный завернутый в ткань
цилиндр. Однако никакого знакомого неприятного запаха кожи. Элдридж, руки
которого похожи на пару тонких белых свечей, не смог поднять кувшин. Я
осторожно положил его на бок, Элдридж придерживал его, а я вытащил
увесистый свиток. Обертка хорошо сохранилась одним куском.
Все молча смотрели на цилиндр. Я догадывался, из чего он. Только один
материал может быть таким тяжелым, но все-таки я с замечательной дрожью
радости ожидал подтверждения.
Конечно, это был свиток с записями, но не кожаный. Плоский лист
чистого золота. В шестнадцатую дюйма толщиной, восемнадцати дюймов шириной
и двадцать один фут длиной. Весил он 1 954 унции, общая стоимость
материала свыше 85 000 фунтов. Всего таких свитков пять - 425 000 фунтов,
но это лишь ничтожная часть стоимости содержания.
Прекрасный мягкий металл легко и быстро разворачивался, как будто
торопился открыть нам тайны древних. Буквы с большим мастерством были
вырезаны в золоте острым инструментом гравера, отраженный от поверхности
свитка свет слепил читателя.
Мы все зачарованно ждали, пока Элдридж покрыл блестящую поверхность
черной краской из ламповой сажи, потом осторожно протер ее. Теперь каждая
буква четко выделялась черным цветом на золотом фоне. Элдридж поправил
очки и принялся сосредоточенно изучать строчки на пуническом. Потом начал
делать какие-то бессодержательные замечания, бормотать, а мы все теснее
толпились вокруг, как дети в ожидании сказки.
Думаю, я выразил общее мнение, когда наконец выпали: "Ради Бога,
читайте наконец!"
Элдридж поднял голову и злорадно улыбулся. "Очень интересно", -
сказал он. И еще несколько секунд заставлял нас ждать, раскуривая
сигарету. Потом начал читать. Тут же стало ясно, что мы выбрали самый
первый свиток из серии и Элдридж читает примечание автора.
- Пойди в мой склад и принеси пять сотен пальцев лучшего золота
Опета. Преврати их в свиток, который никогда не сгниет, чтобы эти песни
могли жить вечно. Чтобы слава нашего народа вечно жила в словах нашего
возлюбленного Хая, сына Амона, верховного жреца Баала и любимца Астарты,
носителя чаши жизни и Топорника богов. И пусть читают его слова и
радуются, как радуюсь я, пусть слышат его песни и плачут, как плакал я,
пусть звучит его смех долгие годы, пусть живет его мудрость вечно.
- Так сказал Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, царь
Пунта и четырех царств, правитель южных мрей и владыка водных путей,
повелитель травяных равнин и гор за ними.
Элдридж прервал чтение и обвел взглядом наши напряженные лица. Все
молчали. То, что мы услышали, совсем не походило на сухие перечисления,
торговые записи и приказы совета. Свиток насыщен самим духом, самой сутью
этого народа и этой земли.
- Фью! - присвистнул Рал. - У него был отличный пресс-агент. - Я
почувствовал раздражение при этой неуместной непочтительности.
- Продолжайте, - сказал я, и Элдридж кивнул. Он раздавил окурок
сигареты в пепельнице, стоявшей рядом, и продолжал читать. Останавливался,
только чтобы дальше развернуть свиток и покрыть его краской; он читал, а
мы слушали, совершенно очарованные. На проворных ногах проходили часы, а
мы слушали стихи, стихи Хая Бен-Амона, звучащие через два тысячелетия.
Опет породил своего первого философа и историка. Слушая строки этого
давно умершего поэта, я ощущал странное душевное родство с ним. Я понимал
его гордость и мелкое тщеславие, восхищался его храбростью, прощал дикий
полет фантазии и совершенно очевидные преувеличения, и его рассказ держал
меня в плену.
Его рассказ начался с Карфагена, окруженного волками Рима,
осажденного и истекающего кровью, а легионы Сципиона Эмилиуса шли на
приступ со словами "Карфаген должен умереть".
Хай рассказывал, как Хасдрубал послал быстроходный корабль по
Средиземному морю туда, где ждал у северного берега Африки последний
потомок некогда могущественной семьи Барка Гамилькар с флотом из
пятидесяти семи больших боевых кораблей.
Как осажденный вождь ждал помощи, а бури и противные ветры не дали
