некий ветеран -- толстопузый и толстозадый -- пробулькал на весь троллейбус:
-- Уже средь бела дня к мальчишкам пристают. Маньяки. А после: -- Отпусти
мальчонку, педераст! Троллейбус заволновался. Хватка стала слабеть, но
Прибор был еще настороже, сжимая в кармане другой рукой свое верное лезвие
от опасной бритвы, спрятанное в кастетоподобном кольце из тяжелой черной
пластмассы. Ему вдруг стало холодно. Холод от руки незнакомца проник сквозь
куртку, так что занемело предплечье. Холод ударил в голову -- как от ледяной
воды в жаркий день. -- Пусти, ну! -- рванулся Прибор. Заскрипели двери.
Прибор рванулся к выходу, одновременно полоснув лезвием по державшей его
руке. По звуку он понял, что достал до кости. Но ни вскрика, ни крови не
последовало. Незнакомец лишь слегка ослабил хватку, и тогда, остервенясь,
Прибор несколько раз взмахнул лезвием, нажимая изо всех сил. И,
почувствовав, наконец, свободу, с тяжело бьющимся сердцем, выпрыгнул из
троллейбуса. Не оглянулся, хотя сзади послышался какой-то шум. Нырнул в
проход между гаражами, пробежал по тропинке, миновал загаженный задний двор
магазина, и остановился за кучей деревянной тары, почувствовав себя в
безопасности. Взгляд его упал вниз. Он вдруг увидел безжизненную синеватую
кисть, висевшую на его рукаве в смертельной хватке. Белая кость торчала
из-под натянувшейся кожи. И -- ни капли крови. Прибор вскрикнул и стал
отрывать от себя чужую холодную руку. С трудом оторвал, едва не порвав
рукав. Отбросил в снег. В ужасе взглянул на нее, будто ожидая, что она
сейчас сама подползет к нему и вцепится в глотку, как в фильме. Но синяя
кисть, скрюченная от усилия, по-хирургически точно отделенная от лучевой
кости, безжизненно валялась в сугробе, напоминая восковую руку манекена.
Прибор выругался. Воровато оглянулся по сторонам. Ничего подозрительного.
Его замутило и чуть не вырвало. Он отвернулся от отрезанной руки (холодец
хренов), втянул носом воздух. Кажется, полегчало. Надо идти. Он обогнул гору
ящиков и столкнулся с незнакомцем. Лицо будто в паутине. Ледяная рука
схватила Прибора за шиворот. -- Ты... ты... -- прохрипел Прибор, потому что
ворот куртки больно сдавил ему горло, а ноги уже не касались земли.
Незнакомец открыл черный рот, силясь что-то выговорить. Мертвой жутью
дохнуло на Прибора из этого страшного рта, и Прибор уже почти машинально
порезал этот рот едва ли не до уха. Под кожей блеснула кость. Железная рука
подняла Прибора еще выше над землей и швырнула в стену. Прибор упал,
ударившись головой. Но нет, так просто его не взять... Он вскочил, шатаясь,
бросился на незнакомца, размахивая лезвием перед собой. Он еще чувствовал,
как лезвие легко, с тихим шелестом, рассекло куртку незнакомца и стало
кромсать грудь. Потом острая невыносимая боль пронзила его руку. Прибор
потерял сознание. Черный снег осветился жгучей бело-красной струей. Мертвец
выкрутил, выломал руку, сжимавшую лезвие, вырвал ее из тела и отбросил. Она,
еще живая, упала рядом с мертвой отрезанной кистью. Мертвец посмотрел на
распростертое тело, вокруг которого растекалась сияющая жидкость, пачкая
девственную тьму снега. Мертвец ничего не чувствовал. Он поднял голову.
Синее солнце светило прямо в его незрячие глаза. Это еще не конец. Он должен
действовать. Мертвые -- они следят за ним. Они надеются. Он будет верен им
до конца. Он наклонился, поднял лезвие, выпавшее во время схватки. С
удивлением рассмотрел его. Какое оно удобное, гладкое. С темным мертвым
отливом. То спрячется в рукояти, то вновь появится. Он стал водить лезвием
по лицу поверженного Прибора. Вверх-вниз, справа-влево. Он будто творил
некие письмена, ведомые только ему и его миру. Через минуту он пошел прочь.
На черном снегу скалился череп с кровянистыми пучками обрезанных сухожилий и
мышц. Само лицо, порезанное лепестками, обрамляло череп, делая его похожим
на подсолнух. Прохожие теперь откровенно шарахались от него. Он чувствовал,
что должен был сделать, и только искал удобного места. Дальше вдоль дороги
виднелась рощица. Он пошел к ней. Холод должен был помочь ему. В рощице он
упал лицом в снег, благодатный холод проник в его искромсанную грудь, рубцуя
страшные раны. Мертвая плоть соединялась с костями. Пусть хотя бы на время.
По крайней мере, он успеет исполнить свой долг.
Крутые были на месте. Андрей с облегчением перевел дух и подошел к
белой "девятке", стоявшей на самом удобном месте недалеко от входа на рынок.
Андрей сел в машину и без предисловий спросил: -- Где Супер? Коротко
стриженная голова повернулась к нему. Широкое лицо со следами былых
сражений. Сломанный нос. Боец. Меланхолично жующие челюсти. -- Зачем он
тебе? -- Дело есть. Боец зевнул. -- Здесь он. С ментами закусывает. Андрей
вылез из машины, оглядел кишащее людьми пространство между оградой рынка и
входом в продуктовый павильон. Там, на ступеньках, стояли два мента с
дубинками и рациями на поясах, в новых меховых куртках. Супера не было.
Стекло приспустилось, боец выглянул из машины: -- Не торчи тут. -- Ладно, --
Андрей кивнул и неторопливо зашагал к входу. Там его подхватила толпа и
понесла вдоль рядов, плотно набитых вещами и торговцами. Наметанный глаз
сразу выхватывал знакомых -- "быков", пасших своих коров. Это были мелкие
рэкетиры, которыми руководили пастухи. Но пастухов не было видно. Они не
торчали на людных местах, не подкатывали к рынку на шикарных "БМВ".
Предпочитали скромные отечественные "девятки" и "Москвичи" последних
моделей. Впрочем, машины они меняли чаще, чем какой-нибудь пахарь -- обувь.
Супер не был главным авторитетом среди них, но его уважали. Бывший боксер,
бывший тренер по карате (большую часть приемов он освоил во время краткой
отсидки, остальные изучил по фильмам и руководствам), бывший напарник самого
Магидовича. Магидовича застрелили на пороге собственной фабрики
("кооператива", как тогда стыдливо называли подобные заведения), его команда
рассеялась, кто-то сел, кто-то ушел в бега. А Супер -- ничего, выплыл, и
даже получил свою долю в нелегком рыночном бизнесе. Андрей сделал круг по
базару, потом выгреб в "отстойник" -- пятачок перед одним из павильонов, где
можно было встретить знакомых "быков", потолковать и расслабиться. -- Супера
не видели? -- спросил он у парней, затянутых, несмотря на мороз, в турецкую
"кожу". -- Не-а. Андрей покурил и снова отправился на поиски.
Мертвец вошел на рынок с другого входа -- "Кавказских ворот", где
торговали фруктами и овощами. Его белое лицо, будто сведенное судорогой, с
линией спаянной холодом раны, которую можно было принять за шрам, почти не
выделялось в многоликой толпе. День был торговый, и кого только не заносило
на рынок в такие дни! Куртка на нем была застегнута наглухо, а наверх, на
грудь, выпущен шарф, скрывавший разрезы. Нижний конец шарфа для надежности
был прихвачен "молнией". Незрячие глаза не видели никого. У мертвеца
оставалось не много чувств. Он видел, но это не было зрением. Он ощущал, но
это было несвойственное людям и животным ощущение. Живая толпа пугала его.
Прикосновение к теплой плоти вызывало дрожь и отвращение. Он не мог войти в
павильон -- тепло убило бы его. В ультрафиолетовом спектре двигались живые
фигуры, пузырились теплые потоки воздуха из дверей магазинов и лавок, и
бледно-зеленое облако дымилось над толпой. Из киосков звукозаписи, сливаясь
из множества ритмов, неслась какофония звуков. Покрикивали шашлычники. На
раскладушках высились груды одежды, шубы, куртки, платья покачивались на
веревках, пацанята, отвлекая внимание, затевали возню и бег наперегонки
прямо в суетливой давке. Он не видел ничего этого. Он останавливался время
от времени, поднимал мертвое лицо к своему мертвому солнцу, будто спрашивая
совета. На него налетали покупатели, кто-то извинялся, кто-то ругался. Они
сбивали его, создавая помехи, словно многочисленные объекты слежения на
экране радара. Он выбрался из толпы, прошел между торговцами, перелез через
картонные ящики, выбрался на спокойное место, как пловец, доплывший до
берега. Здесь, отделенный от толпы торговыми рядами, в узком пространстве
между павильончиками, на загаженном, замусоренном снегу, он остановился и
снова поднял лицо к синему солнцу. Но ему опять помешали. Окружившие его
вдруг темные люди приподняли его и толкнули дальше в проход, развернули,
прижали спиной к решетке ограды. Он ничего не чувствовал, но знал, что
происходит что-то неладное. -- Этот? -- спросил Супер. -- Угу, -- кивнул
Андрей. Бойцы, державшие мертвеца с двух сторон, получили немой приказ. На
него посыпались удары. И тут же раздалась ругань. Андрей, державшийся за
широкой спиной Супера, заверещал: -- Его мочить надо! Он же труп, вы что? --
Без тебя разберемся. Вали, -- отозвался один из бойцов. -- Ладно,
разомнусь... -- Супер выбросил окурок, и с разбегу ударил ногами в грудь
человека, прижатого к решетке. Раздался хруст. Супер взвыл, упал и
завертелся на снегу, хватаясь за отшибленные ноги. Он будто ударил в
бетонную стену. Бойцы, не ожидавшие такого, растерялись, выпустили жертву, у
которой на груди виднелись две отчетливые вмятины.
-- Он же мертвый, я же говорил! -- закричал Андрей. Мертвец обратил к
нему лицо, словно прислушиваясь. Ярко вспыхнуло голубое пламя. Он узнал этот
голос. Отлепившись от решетки, мертвец сделал несколько шагов. Боец,
попытавшийся остановить его, получил страшный удар в горло. Он осел на снег,
остальные, мгновенно оценив ситуацию, вдруг растворились, исчезли,
испарились -- что было удивительно, учитывая место действия. Взлетела культя
с белой костью. Будто железная дубина ударила Андрея в лоб. Он подпрыгнул и
рухнул на снег. Мертвец нагнулся над ним. Другая его рука схватила лежащее
тело, как куклу, приподняла и швырнула в стену павильона. Грохот разнесся,
казалось, по всему рынку. Супер кинулся на него сзади. Он уже понял, что
удары здесь мало помогут -- он просто хотел свалить мертвеца, одновременно
вонзая нож ему в затылок, в мягкую впадину под затылочной костью. Нож вошел
в мертвую плоть. Но мертвец устоял, развернулся. Супер, стоявший на
полусогнутых ногах, открыл рот от удивления и ужаса. Потом глаза его
выпучились: рогатка обнаженной лучевой кости вонзилась ему в открытый рот,
ломая хрящи, дошла до гортани и пробила ее. Тело Супера -- большое,
натренированное, уже отяжелевшее от сытной и беззаботной жизни последних лет
-- забилось, задергалось, ноги стали месить снег. Но до того, как сердце
перестало биться, Супер успел прохрипеть: -- Ну, падла, я тебя еще
достану... И детей твоих, падла, и жену... Мертвец опустил обезображенную
руку. Тело Супера под собственной тяжестью высвободилось и осело в грязную
снежную кашу. А вокруг уже кричали и бегали, бежали бойцы в коже, и
милиционеры в красивых меховых куртках. Мертвец едва успел развернуться --
на него посыпался град ударов дубинками. От этих ударов у него на лице, на
голове, на шее лопалась кожа, защищаясь, он поднял изуродованную руку, и
несколько ударов расщепили остатки кости. Мертвец упал. Один уцелевший глаз
увидел синее солнце, на которое наползала фиолетовая мгла. Он поднял голову:
это просто испортилась погода, туча закрывала светило, но для него это
означало конец. Усатый плотный милиционер выхватил пистолет, эхо выстрелов,
отскочив от железных стен, запрыгало в сторону реки, над старыми
полуразрушенными кирпичными домами, над занесенными снегом заборами, над
