лицо с забитыми грязью глазницами. И, может быть, этому мертвецу повезет
чуть больше.
Сергей Смирнов.
Солнце для мертвых
Повесть
Сугроб, наметенный за ночь, зашевелился. Луна закатилась, но вдали, за
темными строениями товарной станции, уже забрезжил чистый оранжевый свет.
Человек, поднявшийся из снега, качнулся. Снег посыпался с него, как с
новогодней елки. Он смотрел вокруг и не узнавал мира, а главное, не узнавал
себя. Он даже не мог бы сказать, кто он -- мужчина или женщина. Нет, он даже
не мог сказать, человек ли он. Он посмотрел вперед по заснеженной дорожке,
туда, где светились фонари трамвайной линии. И назад -- на кирпичные заборы,
скрывавшие пакгаузы железной дороги. Он не узнавал этого мира. Он видел
черный снег и синий свет, брезживший на востоке. Он видел свои руки, облитые
синим холодным светом, потом взгляд его упал на пятна в снегу. Там, где он
только что лежал, на черном снегу светились ярко-красные пятна. Такие же
пятна на его куртке источали слабое сияние, и разглядывая их, он внезапно
понял, что эти пятна как-то связаны с ним. Это красное -- невыносимо красное
для его глаз -- вытекло из него. Цепочка красных следов тянулась по тропинке
в сторону трамвайного кольца. Красное притягивало его взгляд, и в груди его
рождалось что-то необыкновенное, от чего хотелось взвыть и расцарапать
когтями грудь. Он не узнавал это место, но чувствовал, что с ним связано
что-то очень важное для него, для его прошлого и будущего. Он покачивался,
не решаясь сделать шаг. Казалось, он раздумывал, хотя на самом деле он не
умел думать. Он забыл, как это делается. На белом, бескровном его лице
промелькнуло выражение удивления. Потом оно сменилось сосредоточенностью. Он
выпрямился и зашагал мимо закоченевших стволов и ветвей, мимо пакгаузов,
перешел через рельсы, и углубился в темный мрачный переулочек. Здесь тесно
стояли деревянные избы, с темными или закрытыми ставнями окнами. Казалось,
теперь он точно видел свою цель. Он подошел к одному из домов, толкнул
ворота. Ворота были заперты, но он еще не знал об этом, еще не помнил. Он
толкал их снова и снова, пока не залилась яростным лаем собака. Ее лай
подхватила другая и вскоре уже весь переулок оглашал неистовый разноголосый
лай. Кое-где зажглись окна. Ничего. Это ничего. Он сильнее уперся в ворота.
Они не поддавались. И тогда он навалился на них изо всех сил. Что-то
сломалось, заскрежетало, ворота приоткрылись. Тотчас огромная кудлатая тень
метнулась прямо ему в лицо -- и остановилась еще в прыжке, рухнула на снег
и, заскулив, исчезла. Он тут же вспомнил: когда-то он боялся собак. Но это
было давно. Теперь его будут бояться собаки. Он вошел во двор и увидел свет
в окне -- веселый розовый свет за занавеской. На занавеске была тень --
женщина готовила завтрак. Она знала, что он придет. Или, может быть, делала
это по инерции, из-за любви к традициям и порядку. Он долго смотрел на ее
силуэт, не решаясь постучать. Он почему --то знал, что его вид смертельно
испугает ее. Потом он повернулся и опять оказался за воротами. По переулку
шли ранние прохожие. Первый, увидевший его, отшатнулся. Взгляд прохожего не
отрывался от его груди. Тогда он тоже посмотрел вниз, увидел порез на куртке
и что-то блестящее, торчащее прямо из груди. Это было обломанное лезвие
ножа. Прохожий торопливо пробежал мимо. Пусть. Теперь это неважно. Он лишь
глубже вогнал лезвие в бесчувственное тело, спрятав предательский блеск.
Теперь он уже догадывался, кто он, и зачем. Он повернулся и зашагал обратно
-- через рельсы, мимо кровавых следов, к трамвайной остановке. Он дождался
трамвая и сел -- почти незаметный, почти не отличимый от других пассажиров.
Он знал, куда ехать. Он вспомнил, он все вспомнил. Они, наверное, не хотели
его убивать. Они просто следили за ним -- от самого магазина. Там, в
магазине, они стояли -- наглые молодые морды -- и следили за одинокими
женщинами, у которых кошелек где-нибудь на виду. В суете, толчее, они крали
кошельки и растворялись в толпе, валившей из магазина. А потом возвращались.
Одна молодая женщина заметила, как не очень ловкая рука вора скользнула в ее
хозяйственную сумку, в которой сверху, на продуктах, лежал кошелек. И
сказала, повернувшись: -- Вы что? Вы что делаете? На "вы" она называла одну
из наглых морд -- юного негодяя, который без тени смущения, выдернув руку из
сумки, спросил: -- А что? Женщина увидела, что за вором стоят еще несколько
-- юных, но крепких, хорошо одетых, жующих жвачку. Она постояла, глядя на
них. Повернулась, и пошла в следующий магазин. Там она встала в очередь и
увидела впереди тех же парней. Один из парней глядел ей прямо в лицо, жевал
и ухмылялся. -- Ну? -- сказал он. -- Спросить чего хочешь? -- И спрошу! --
сказала она, и осеклась: парень вытащил из кармана краешек ножа и показал ей
-- одной ей. Она поскорее вышла из магазина. Было уже темно и вокруг, как
назло, никого не было. Она заторопилась к трамвайной остановке и краем глаза
увидела, что четверо парней последовали следом. У нее были дети. И она
смертельно испугалась. Но, к счастью, с другой стороны улицы подошел
мужчина. И парни отступили. Правда, потом, когда выяснилось, что на
трамвайной остановке больше никого нет, они снова приблизились. Делали вид,
что заняты своим разговором. Мужчина быстро оценил обстановку. -- Ну, не
бойтесь, -- сказал он ей. -- Ничего страшного. Сейчас народ подойдет,
магазины вокруг... И тут парни окружили их. Один ударил женщину, она упала.
-- Э, парни, сбесились?.. -- только и смог проговорить мужчина, потому что
следующий удар свалил и его. Однако он быстро поднялся. Парни побежали,
мужчина погнался, нагнал последнего, сделал подножку -- тот упал. Мужчина
поднял его, встряхнул и ударил. Парень снова упал. -- В милицию бы тебя,
гада, -- проговорил мужчина, -- да жаль, связываться не охота. -- Он
наподдал парню под зад. -- Ползи, гаденыш. Кто тебя научил женщин бить... А
потом подошел трамвай. Мужчина и женщина разошлись. Мужчина сел в трамвай, и
только через несколько остановок обнаружил, что парни -- здесь, едут вместе
с ним. Пока народу было много, он не боялся. Потом, перед конечной, в
трамвае осталось совсем немного пассажиров и мужчина забеспокоился. Ну, а уж
на конечной, когда вышли только он и парни, он и вовсе испугался. Ведь у
него тоже были дети. Ему нужно было перейти линию. Как назло, кругом не было
ни души -- поздно, да и мороз загнал всех в дома. Надо было не выходить из
трамвая, подумал он. Но теперь поздно. Трамвай проскрежетал на повороте и
умчался. И мужчина остался один против четверых на дорожке среди зарослей
тальника. -- Глазастый ты, дядя, узнать можешь, -- сказал ему один из
парней. -- Куртка у него хорошая, -- сказал другой. -- Мне тоже нравится, --
сказал третий. -- Жаль -- никому не достанется... -- сказал четвертый.
Наверное, надо было бежать. С четырьмя такими бугаями ему не справиться. Но
бежать было бы позором. Он стоял и ждал, и даже не успел защититься, когда
перчатка со свинцом ахнула его в висок. Он не упал, просто удивился силе
удара. Он даже ответил -- слабо, потому, что парень успел уклониться.
_Каратист, падла_ -- подумал он. -- Ребята, может, разойдемся, а? -- спросил
он, все еще отказываясь поверить в происходящее.
-- Ага, разойдемся, старый мудак, -- ответили ему. И новый удар. Он
снова устоял, и красная пелена застлала ему глаза, и страх отступил, и он с
ревом кинулся на переднего, на этого гаденыша, который хотел вмешаться в его
жизнь, обидеть его детей и жену, обидеть нерожденного еще ребенка, поломать
все, что с таким трудом он создал и выстрадал. Потом был удар, и еще один.
Он в удивлении смотрел, как нож погружается в него, выскакивает, как живой,
в крови, и погружается снова. И после боли, после удивления -- что можно вот
так просто взять и решить все, все проблемы -- он почувствовал стыд. И уже в
самом конце -- мучительное чувство жалости ко всем, кого он любил, и кто
остается здесь, в этом жестоком несправедливом мире. И вот теперь, в
холодном утреннем трамвае, он, белый, как снег, и такой же холодный -- даже
холоднее -- ехал на поиски. На остановках входили люди, вагон наполнялся,
все места заняли, и только одно -- рядом с ним -- оставалось свободным. Он
не думал об этом. Он не думал о людях, стоявших вокруг. Он знал, что не зря
поднялся с кровавого снега, не зря вернулся в этот мир. Это ведь что-то
значило, зачем-то это было нужно -- оживить его замороженное сердце, поднять
его на ноги и толкнуть вперед, вдохнув жизнь в мертвое тело. Он сошел на той
же самой остановке, где все это началось. Было еще рано, магазины закрыты, и
он знал, что убийц здесь нет. Наверное, они еще спят после пьяной ночи. Он
видел голубоватые фигуры людей, торопившихся по делам, детей, которых
взрослые вели в детсады и ясли, он узнавал этот мир, но не принадлежал ему.
Он был холодный, как фонарный столб. Или как пешеходная "зебра" под слоем
голубого льда. Но ведь он и не хотел сюда возвращаться. Черный снег скрипел
под его ногами, когда он прохаживался взад-вперед вдоль остановки, за
коммерческими киосками. Скрипел снег и скрипело его мертвое тело, которое не
разлагалось только благодаря морозу, ударившему ночью. Нет, разложение уже
началось -- очень медленно, пока не заметно. Он должен был избегать мест,
где разложение пойдет быстрее. Например, он не должен долго находиться в
помещении. Или в переполненном транспорте. И еще он понял, что должен
торопиться. Он должен отыскать их до того, как превратится в набор
первоначальных элементов, до того, как вечный Хаос притянет его к себе и
вольет в себя. Камень к камню, тьма к тьме. Он потер руки, не чувствуя их.
Потер лицо. Что-то рождалось в нем, какое-то неведомое прежде чувство,
что-то, что доступно лишь мертвым. Он понял, что ни время, ни расстояние для
него теперь не играют никакой роли. Он огляделся. Синее солнце разгоралось
над девятиэтажками, заливая призрачным светом весь город. Этот город в синем
свете теперь тоже был городом мертвых. Теперь он не был для него лабиринтом,
в котором можно заблудиться. Он видел под черным снегом, в каменной
промороженной земле, мертвые кости и корни. Там, за переездом, на старом
кладбище, лежало множество таких же, как он, бывших когда-то живыми. Они и
сейчас никуда не делись, наполовину разложившиеся, наполовину
мумифицированные, они существовали вопреки этому грохочущему назойливому
миру живых. Он слышал их ободряющие голоса, они знали, кто он, куда идет, и
зачем. И, прислушавшись, он понял, что они хотят помочь ему. В холодном
свете холодного светила он ясно увидел свой путь. Он дошел до трамвайного
кольца. Отсюда шло несколько дорог в разные стороны: одна к мосту, другая в
заводской микрорайон, третья -- в пригородный поселок, четвертая -- в
аэропорт. Он постоял, прислушиваясь. Потом шагнул на проезжую часть. Он не
знал, видят ли его водители, может быть, для них он не существовал. Но он
все равно не боялся. Он слишком долго боялся в своей предыдущей жизни.
Машины тормозили. Он пересек проезжую часть, автобусную площадку, прошел
мимо экспресс-кафе, глухого и темного в этот ранний час, свернул на тропинку
и вскоре выбрался на шоссе, ведущее в аэропорт. Слева, в сосновом лесу, были
лыжные трассы, частично освещенные, и по ним то и дело пробегали лыжники. Он
двигался быстро и уверенно, не обращая внимания на лыжников, мелькавших за
деревьями, на проносившиеся справа машины.
Двое из четверых проснулись от холода. Они спали в садовом домике
недалеко от города -- рукой подать -- где их приютила женщина по имени Галя.
