гиперионской сочной ляпис-лазури, а потом стали темно-багровыми. Когда
небо вверху и бездна внизу потемнели, облака вокруг сделались ярче. Я
говорю "облака", но этим словом не передашь всего того великолепия,
которое я видел. Я вырос среди бродячих пастухов и торговцев на пустошах
между Великим Южным морем и плато Пиньон, потому могу судить, ибо знаю,
о чем говорю.
Высоко надо мной перистые кучевые и ломаные слоисто-кучевые облака
ухватили закатные лучи и окрасились в различные оттенки розового - с
лиловой каймой и золотистым фоном. Я словно очутился в храме с высоким
розовым сводом, опирающимся на тысячи колонн - скоплений облаков, -
основания которых терялись в бездне, в сотнях тысяч километров внизу. И
каждая такая колонна светилась изнутри, отражая солнечные лучи,
пробивавшиеся из разрывов на западе. Эти лучи словно воспламеняли
облака, будто они были из какого-то горючего материала.
"Моносульфид или полисульфиды", - сообщил комлог. Какая разница? Из
чего бы эти облака ни состояли, закат и вправду воспламенил их своими
багряными лучами. Алые полосы, кроваво-красные облачные подвески,
розовые скопления на фоне золотистого свода, словно мышцы и нервы
человеческого тела, и белые верхние слои - настолько белые, что можно
ослепнуть, глядя на них; казалось, это струятся вокруг бледных лиц
золотистые пряди волос. Свет стал настолько ярким, что у меня на глазах
выступили слезы, а потом сделался еще ярче, если такое вообще возможно.
Между облачными колоннами пролегли сверкающие лучи божественного сияния,
освещая одни и погружая в тень другие, проходя сквозь облака льда и
пелену дождя, рассыпая сотни обыкновенных радуг и тысячи двойных и
тройных. От лиловой бездны поднялись тени, заслоняя собой клубящиеся
колонны. Правда, поначалу они принесли не сумерки и не тьму, а лишь
легкое затенение - ослепительно золотой цвет стал бронзовым,
ослепительно белый - кремовым, затем приобрел оттенок сепии, а
кроваво-алый сделался цвета запекшейся крови или ржавчины, после чего
стал цветом осеннего заката. Корпус каяка больше не мерцал, парус уже не
ловил свет. Тени медленно поднимались все выше - им потребовалось,
наверно, не меньше получаса (впрочем, я был слишком поглощен зрелищем,
чтобы сверяться с комлогом), чтобы достичь неба; когда они легли на свод
облачного храма, почудилось, будто в храме притушили огни.
В общем, чертовски потрясающий закат.
Я помню, что моргнул. Игра света и тени в сочетании с клубящимися
облачными массами привела меня в легкое замешательство. Подступившая
темнота обещала отдых глазам. Но тут засверкали молнии и вспыхнуло
северное сияние.
На Гиперионе северного сияния не было и в помине - а если и было, я
никогда его не видел. Но на Старой Земле мне довелось наблюдать его - на
полуострове, где когда-то находилась Скандинавская республика (я тогда
как раз облетал на катере планету). Помнится, тогда у меня по коже
побежали мурашки, а огни сверкали и плясали на северном горизонте точно
прозрачное платье призрачной танцовщицы.
В северном сиянии этого мира не было и намека на изящество. Полосы,
столбы света, столь же прямые и четкие, как клавиши рояля, появились
высоко в небе в том направлении, которое я определил для себя как юг.
Подо мной замерцали завесы зеленого, золотистого, красного и
кобальтового. Они вытягивались в длину и ширину, сливались с другими,
разрывались и тут же склеивались вновь. За несколько минут разноцветные
полосы заполнили все небо - вертикальные, горизонтальные, наклонные...
Вновь возникли облачные башни, отражавшие тысячи разноцветных огней.
Казалось, я слышу шипение частиц, гонимых чудовищной силой вдоль
магнитных линий.
Я и впрямь что-то слышал - шелест, треск, грохот, то раздельно, то
длинной чередой. Развернувшись в кокпите, я перегнулся через борт и
посмотрел вниз. Там сверкали молнии и гремел гром.
В детстве я навидался достаточно гроз с молниями. На Старой Земле
мы с Энеей и А.Беттиком регулярно усаживались по вечерам на пороге дома
и наблюдали за грозами, что бушевали над северными горами. Но к такому я
готов не был...
Бездна, как я ее называл, раньше представляла собой сгусток
темноты; она была столь далеко, что можно было не беспокоиться по поводу
чудовищного давления и не менее чудовищной температуры. Но теперь она
буквально кишела молниями, от горизонта до горизонта, как будто
взрывались одна за другой ядерные бомбы. Хватило бы и одного такого
взрыва, чтобы уничтожить все живое в целом полушарии. Я ухватился за
борта каяка и попытался убедить себя, что гроза идет в сотнях километров
подо мной.
Молнии вонзались в облачную колоннаду. Ослепительно белые вспышки
сливались с разноцветными полосами северного сияния. Гром грохотал на
пределе слышимости, сперва лишь пугая исподволь, а затем поистине
ужасая. Каяк то опускался рывками, несмотря на парус, то поднимался -
опять рывками. Я вцепился в борт и горько пожалел о том, что меня сюда
занесло.
И тут разряды стали перелетать с одной облачной колонны на другую.
С помощью комлога и собственных прикидок я оценил масштаб
происходящего - атмосфера толщиной в десятки тысяч километров, горизонт
отстоит настолько, что между заходящим солнцем и мной можно вполне
разместить дюжину Старых Земель или Гиперионов. Молнии окончательно
убедили меня в том, что этот мир предназначен для великанов и богов, а
не для человека.
Электрические разряды были шире Миссисипи и длиннее Амазонки. Я
видел эти реки и видел молнии. И я могу судить.
Я скрючился в крохотном кокпите, словно это могло меня спасти, если
разряд угодит в мой маленький каяк. Волосы на руках встали дыбом, я
сообразил, что покалывание в шее и в затылке имеет ту же причину -
волосы у меня на голове извивались точно змеи. На панели комлога мигали
сигналы тревоги. Вполне возможно, прибор произносил какие-то слова, но я
не услышал бы ни звука, даже если б рядом выстрелили из пушки. Под
ударами воздушных потоков парус покоробился, шкоты начали рваться. В
какой-то миг, когда меня ослепила очередная вспышка, каяк встал почти
горизонтально - выше, чем парус. Я был уверен, что шкоты оборвутся, и мы
полетим вниз в саване из паруса, и будем лететь очень долго - пока
чудовищное давление не заткнет мои вопли мне в глотку.
Каяк дернулся раз, другой, третий... Он продолжал раскачиваться как
обезумевший маятник - но уже под парусом.
Вдобавок к безумию молний, вдобавок к непрерывной череде взрывов в
облачных башнях, вдобавок к разрядам, полосовавшим колоннаду точно
нейроны в спятившем мозгу, от облаков начали отрываться шаровые молнии,
которые так и норовили встать на нашем пути.
Я видел, как один из этих шипящих, рассыпающих искры шаров проплыл
в сотне метров от меня: он был размером с небольшой астероид - этакая
электрическая луна. Шум, который он производил, не поддается описанию;
внезапно нахлынули непрошеные воспоминания о пожаре в лесах Аквилы, о
торнадо, разметавшем по пустоши наш караван - мне тогда было пять лет, о
взрывах плазменных гранат на громадном голубом леднике Ледяного Когтя.
Впрочем, эти воспоминания, даже все вместе, не могут передать той силы,
что исходила от молнии и пронеслась мимо каяка подобно иссиня-золотому
валуну.
Гроза продолжалась не меньше восьми часов. Столько же длилась и
ночь. Когда кончилась гроза, я заснул. Проснулся - измученный,
страдающий от жажды, истерзанный ночными кошмарами, в которых сверкали
молнии и грохотал гром, все еще частично оглохший. Хорошо бы, подумалось
мне, и помочиться за борт, вот только бы не вывалиться из лодки. Лучи
утреннего солнца озарили облачные столбы, сменившие ночную колоннаду.
Рассвет был проще заката: облачный покров лишился своей ослепительно
белой с золотом расцветки; облака понемногу сползали вниз, ко мне,
дрожащему от холода. Я промок насквозь. Должно быть, ночью шел проливной
дождь, а я и не заметил.
Я осторожно встал на колени, крепко ухватился левой рукой за край
кокпита, убедился, что каяк раскачивается уже не так резко, и принялся
за дело. Тонкая золотистая струйка замерцала на солнце, исчезая в
бесконечности. Бездна вновь стала угрюмо-лиловой. У меня болела
поясница, и я вдруг вспомнил кошмар последних дней, связанный с почечным
камнем. Как будто это было в другой жизни, давным-давно минувшей. "Что
ж, - подумал я, - если вышел еще один камень, его я ловить не
собираюсь".
Я застегнул ширинку и стал устраиваться в кокпите, пытаясь вытянуть
ноги и при этом не вывалиться из лодки, размышляя о том, что найти в
этом мире другой портал вряд ли возможно - ведь кто знает, куда меня
унесло в эту сумасшедшую ночь. И тут я сообразил, что больше не одинок.
Из бездны поднялись живые существа и теперь кружили около меня.
Поначалу я заметил лишь одно; сравнивать мне было не с чем, поэтому
я не мог определить на глаз его размеров. Существо вполне могло
оказаться на расстоянии в несколько метров от моего каяка и иметь в
поперечнике лишь несколько сантиметров, а могло быть громадным и
находиться очень, очень далеко. Оно проплыло между двумя облачными
колоннами, и я прикинул, что второе предположение, пожалуй, ближе к
истине. Когда существо приблизилось, я разглядел, что его окружают
мириады других, менее крупных.
Прежде чем попытаться описать его, я должен сказать, что мы, люди,
несмотря на все наши достижения в покорении космоса, не слишком готовы к
встрече с гигантскими формами иной жизни. На сотнях планет,
исследованных и колонизированных во время и после Хиджры, аборигены в
основном представляли собой растительную форму жизни или простейших,
подобно светящимся стрекозам на Гиперионе. Крупных же аборигенов -
скажем, левиафанов с Безбрежного Моря или цеппелинов с Вихря -
беспощадно истребляли. В результате на большинстве планет сложилась
такая ситуация: немногочисленные местные формы жизни при подавляющем
превосходстве приспособившихся к новым условиям существ со Старой Земли.
Люди терраформировали все эти планеты, принесли с собой свои бактерии,
своих червей, рыб, птиц и животных в древних "ковчегах", а позднее
начали строить так называемые "родильные фабрики". Примером того, что
получилось, может служить Гиперион, на котором местная растительность -
огненные деревья, челма, плотинник - и насекомые сосуществуют с
трансплантами и мутантами, такими как акулы, утки, олени, дубы и
вечноголубые ели. Мы не привыкли к инопланетным животным.
А мне навстречу поднимались именно инопланетные животные.
Сомневаться не приходилось.
Самое крупное напоминало камбалу - очередного земного мутанта,
прижившегося и расплодившегося в теплых водах Великого Южного моря на
Гиперионе. Существо было почти плоским и прозрачным, его внутренние
органы хорошо просматривались, хотя, признаюсь честно, было очень трудно
определить, где у него изнутри, а где снаружи; оно все колебалось,
пульсировало и ежесекундно меняло форму, точно готовящийся к битве
звездолет. Головы как таковой у него не было, ничто на теле, никакой
придаток ее не напоминал, но я разглядел множество щупалец - скорее
зарослей, болтавшихся повсюду, то втягивающихся, то вытягивающихся
отростков. Они находились и внутри прозрачного тела, и снаружи, и я
никак не мог разобраться, как движется это существо - то ли
отталкивается щупальцами, то ли, сокращаясь и распрямляясь, выталкивает
