шарада в ветровозе? И как он смог попасть сюда раньше нас? Ведь других
вагонов на канатке не было, и уж, конечно, он не мог пешком перевалить
через Уздечку.
- Обо всем этом мы расспросим его завтра, когда придем к Гробницам, -
устало сказал отец Хойт.
Ламия Брон попыталась поймать какую-нибудь станцию в общем
комм-диапазоне своего комлога, но эфир молчал. Слышалось только шипение
помех да отдаленный рокот электромагнитных импульсов. Она взглянула на
полковника.
- Когда начнется бомбардировка?
- Не знаю. Это зависит от того, насколько успешно флот ВКС будет
держать оборону.
- С обороной у них неважно, иначе разведчики Бродяг не уничтожили бы
"Иггдрасиль", - напомнила Ламия.
Кассад молча кивнул.
- Эй, послушайте, - вдруг произнес Мартин Силен, - а ведь мы окажемся
в самом эпицентре, ни дна ему ни покрышки!
- Вот именно, - подтвердил Консул. - Если Бродяги атакуют Гиперион,
чтобы воспрепятствовать открытию Гробниц Времени, как следует из истории,
рассказанной нам госпожой Брон, то Гробницы, да и весь этот район для них
основная цель.
- Они применят ядерное оружие? - нервно спросил Силен.
- Почти наверняка, - ответил Кассад.
- Я полагал, антиэнтропийные поля заставляют корабли обходить этот
район стороной, - заметил отец Хойт.
- Если в них есть экипаж, - произнес Консул. - Антиэнтропийные поля
не действуют на управляемые ракеты, самонаводящиеся бомбы и лучи "адских
плетей". По той же причине они не действуют и на механическую пехоту.
Бродяги могут забросить сюда пару-другую боевых скиммеров или
танков-автоматов - и смотреть потом издалека, как они изничтожают долину.
- Они не сделают этого, - сказала Ламия Брон. - Они хотят
контролировать Гиперион, но не уничтожить его.
- Я бы не стал рисковать, полагаясь на это предположение, - заметил
Кассад.
Ламия улыбнулась.
- Тем не менее именно это мы и делаем.
От сверкающей в зените огненной мозаики отделилась искра, которая
быстро превратилась в яркий оранжевый уголек, прочертивший небосклон
Полыхнуло пламя, и окрестности Башни огласил резкий визг раздираемого
воздуха. Огненный шар вырос в размерах и исчез за горами.
Спустя минуту Консул осознал, что у него перехватило горло, а руки
железной хваткой сжимают перила. Он шумно выдохнул. Ему показалось, что
все остальные тоже только сейчас перевели дыхание. Ни взрыва, ни
сотрясения почвы так и не последовало.
- Не сработало? - спросил отец Хойт.
- Скорее всего, это подбитый малый охотник ВКС, который пытался
достичь орбитального периметра или сесть в космопорте Китса, - деловито
ответил полковник Кассад.
- Но ему это не удалось, не так ли? - спросила Ламия.
Кассад промолчал. Мартин Силен, подняв полевой бинокль, осматривал
темнеющие пустоши в поисках тамплиера.
- Скрылся, - сказал он наконец. - Наш славный Капитан либо обогнул
холм, за которым лежит долина Гробниц Времени, либо повторил свой трюк с
исчезновением.
- Жаль, что теперь мы уже не услышим его историю, - сказал отец Хойт
и добавил, повернувшись к Консулу: - Но вашу мы услышим, не правда ли?
Консул вытер вспотевшие ладони о брюки. Его сердце бешено колотилось.
- Д-да, - с трудом произнес он, осознав только в этот миг, что
действительно решился. - Да, я расскажу свою историю.
С восточных склонов гор с ревом налетел ветер, и, откликнувшись ему.
Башня Хроноса загудела. Частота вены щек над их головами как будто
уменьшилась, но в насту пившей темноте каждая новая казалась ослепительнее
предыдущей.
- Пойдемте отсюда, - сказала Ламия, и, ветер тут же унес ее слова. -
Становится холодно.
Погасив единственную лампу, они сидели в темной комнате, которую
освещали теперь лишь разноцветные зарницы. У предметов внезапно появлялись
тени, исчезали и вновь возникали, окрашивая стены во все цвета радуги. На
несколько мгновений воцарялась темнота, а затем следовал новый залп.
Консул порылся в своей сумке и вынул странного вида прибор, размерами
чуть побольше стандартного комлога, с необычным орнаментом и
жидкокристаллическим дисплеем на передней панели, какие можно увидеть
разве что в исторических голопьесах.
- Секретный мультипередатчик? - сухо спросила Ламия Брон.
Консул хмуро улыбнулся:
- Это старинный комлог. Его привезли с Земли во время Хиджры. - Он
достал из нагрудного кармана стандартный микродиск и вставил его в гнездо:
- Как и отец Хойт, я должен сначала рассказать историю другого человека,
чтобы вы смогли понять мою собственную.
- Дерьмо на палочке, - ухмыльнулся Мартин Силен. - Неужели в этой
компании только я смог сразу рассказать собственную историю? И долго мне
придется...
Реакция Консула изумила даже его самого. Он вскочил, сгреб щуплого
поэта в охапку и, с размаху ударив его о стену, схватил за шею и прошипел:
- Еще одно слово, стихоплет, и я тебя убью.
Силен начал было сопротивляться, но Консул сдавил ему горло и так
выразительно на него взглянул, что тот притих. Лицо его побелело.
Полковник Кассад, не говоря ни слова, осторожно развел их в стороны
и, прикоснувшись к висевшему на поясе "жезлу смерти", предупредил Силена:
- Свои замечания держите при себе.
Тот, массируя шею, молча отошел подальше и плюхнулся на ящик. Консул
прошел к двери, сделал несколько глубоких вдохов и вернулся к поджидавшим
его паломникам.
- Извините меня. Просто дело в том... Никогда не думал, что способен
на такое.
Небо в дверном проеме побагровело, затем раскалилось добела.
Несколько секунд спустя снова наступила темнота.
- Мы понимаем, - мягко сказала Ламия Брон. - Все мы испытывали нечто
подобное.
Консул потеребил нижнюю губу, прочистил горло и наконец уселся рядом
с древним комлогом.
- Запись не такая старая, как сам прибор, - пояснил он. - Она сделана
около пятидесяти стандартных лет назад. Я кое-что добавлю от себя, когда
она закончится - Он помолчал, будто собираясь сказать еще что-то, потом
покачал головой и включил антикварный прибор.
Изображения не было. Голос несомненно принадлежал молодому человеку.
Он звучал на фоне бриза, шелестевшего то ли травой, то ли ветками
кустарника, а вдали шумел прибой.
По мере того, как нарастал накал космической битвы, небо полыхало все
яростней. Консул сжался, словно ожидая сокрушительного удара. Но удара не
последовало. Он закрыл глаза и вместе с остальными стал слушать.
ИСТОРИЯ КОНСУЛА: ВСПОМИНАЯ СИРИ
Я взбираюсь по крутому склону холма к гробнице Сири в тот самый день,
когда на отмели Экваториального Архипелага возвращаются острова. Погода
дивная, но я ее за это ненавижу. Небо безмятежно, как в легендах Старой
Земли, отмели пестрят круглыми пятнами ультрамаринового цвета, с моря дует
легкий бриз, шурша красноватой ивнянкой.
А мне хотелось бы, чтобы небо затянули облака и этот день был
сумрачным. Чтобы стоял густой туман, от которого по корабельным мачтам в
гавани Порто-Ново стекали бы капли воды, и пробудился от сна ревун маяка.
Или задул яростный морской самум, который прилетает из холодных южных
широт и гонит перед собой плавучие острова и пасущих их дельфинов, пока те
не укроются от него под защитой наших атоллов и скалистых берегов.
Любая скверная погода лучше этого теплого весеннего дня, когда солнце
сияет на таком синем небосводе, что хочется бегать вприпрыжку и кататься
по мягкой траве, как я бегал и дурачился когда-то вдвоем с Сири на этом
самом месте.
Да, на этом самом месте. Я останавливаюсь, чтобы оглядеться.
Солоноватый южный бриз гонит по траве легкую рябь, и она кажется шкурой
неведомого зверя. Я прикрываю рукой глаза и всматриваюсь в горизонт, но
там ничего нет, ничто не движется. Волнение усилилось, и за лавовым рифом
на морской глади появились небольшие барашки.
- Сири, - шепчу я, сам не зная зачем.
В ста метрах от меня стоят люди. Они остановились отдохнуть, но глаз
с меня не спускают. Траурная процессия растянулась больше чем на километр
- до белых домиков на краю города. В первых рядах я вижу седую голову
моего младшего сына. На нем синий, вытканный золотом мундир Гегемонии. Я
знаю, что должен подождать его и идти с ним вместе, но он, как и другие
престарелые члены Совета, не может поспеть за широкими шагами моих
молодых, натренированных на корабельной службе ног. Однако этикет требует,
чтобы я шел вместе с ним, с моей внучкой Лирой и с моим девятилетним
внуком.
К черту этикет. К черту их всех.
Я поворачиваюсь к ним спиной и взбегаю по крутому склону холма. Все
же на рубашке у меня проступают пятна пота, прежде чем я добираюсь до
округлой вершины холма и вижу гробницу.
Гробницу Сири.
Я останавливаюсь. Ветер здесь прохладный, хотя солнце греет вовсю.
Гладкие белые стены мавзолея ослепительно сверкают. У закрытых дверей
выросла высокая трава. Вдоль покрытой гравием узкой дорожки на черных
флагштоках развеваются выцветшие памятные флажки.
Я нерешительно обхожу гробницу и приближаюсь к обрыву в нескольких
метрах за ней. Трава примята - туристы, которым ни до чего нет дела,
раскладывали на ней одеяла. Из идеально-круглых и идеально-белых камней,
которыми была отделана дорожка, сложено несколько площадок для костров.
Я невольно улыбаюсь. Я давно уже знаю, какой отсюда открывается вид -
широкая дуга естественной дамбы, очерчивающая внешнюю часть гавани, низкие
белые дома Порто-Ново, яркие корпуса и мачты катамаранов, покачивающихся
на якоре. За зданием Городского Собрания молодая женщина в белой юбке идет
Но галечному пляжу к воде. На мгновение мне кажется, что это Сири, и
сердце начинает бешено колотиться. Я уже почти готов замахать ей рукой, но
она не обращает на меня внимания. Молча я гляжу, как далекая женская
фигурка сворачивает в сторону и исчезает в тени старого сарая для лодок.
Поодаль, в восходящих потоках над лагуной, раскинув широкие крылья,
кружит царь-ястреб; его чувствительные к инфракрасным лучам глаза
высматривают среди дрейфующих синих водорослей тюленей-лысунов или еще
какую-нибудь поживу. Природа глупа, думаю я и сажусь на мягкую траву. И
день сегодня не такой, каким должен быть, и вот теперь эта птица,
бестолково ищущая себе добычу в загрязненных водах, из которых та давно
ушла.
Я вспоминаю другого ястреба - в ту ночь, когда мы с Сири впервые
поднялись на вершину этого холма. Я помню сияние лунного света на его
крыльях, странный, тревожный крик, который эхом отразился от скалы и
словно пронзил темноту над освещенной газовыми фонарями деревней там,
внизу.
Сири было тогда шестнадцать... даже меньше... и в лунном свете,
игравшем на крыльях ястреба, ее обнаженное тело казалось молочно-белым, а
легкие тени только подчеркивали нежную округлость полудетской груди. Когда
ночную тишину вдруг прорезал крик птицы, мы, словно чувствуя свою вину,
взглянули вверх, и Сири сказала:
- То соловей - не жаворонок был, что пением смутил твой слух
пугливый.
- Что-что? - переспросил я. Сири было меньше шестнадцати. Мне -
девятнадцать. Но ей уже были ведомы благородная неторопливость книжных
страниц и размеренные монологи на театральных подмостках под ночными
звездами. Я же знал только звезды, больше ничего.
- Не грусти, молодой корабельщик, - прошептала она и потянула меня к
себе. - Это просто-напросто охотится старый ястреб. Глупая птица. Где ты,
корабельщик? Вернись. Ты меня слышишь, Мерри?
