Он ощущал себя бесконечно большим, нежели все, кто присутствует в за-
ле, нежели то, чем был до сих пор он сам!
Он мог бы теперь с невероятной отчетливостью показать свою подлинную
жизнь, какой она наконец раскрылась ему от домика в Коксейде, этой
только что им описанной хижины с соломенной крышей и зеленой изгородью,
вплоть до настоящей минуты, включая двухкомнатную квартирку в первые го-
ды брака и табачно-сигарный магазин Берты де Гроте.
- Но поскольку кое-кто из вас, я сказал бы даже - большинство, зара-
ботал немалые суммы на спекуляциях с прибрежными участками, вы забыли,
господа, чем оправдано существование нашего города.
Сегодня вы хотите сделать из него нечто вроде столицы псевдогородов,
где живут лишь два летних месяца, но получают большие прибыли.
И вы не думаете, что всякий раз, когда на дюнах вырастает новая вилла
или гостиница, один мужчина или одна женщина по необходимости покидают
один из домишек, вросших в поля, и уходят жить на чужбину, меняя свой
наряд на мундир или становясь лакеями и служанками у чужих людей.
Эти изгнанники, не правда ли, тоже познают вкус больших заработков,
научатся иностранным языкам и новым манерам. Но неужели вы думаете, что
они когда-нибудь вернутся к родным полям?
Неужели вы не способны представить себе, что однажды в какую-нибудь
субботу не окажется никого, кто доставит на нашу главную площадь яйца,
птицу, овощи, и мы не услышим больше, как стучат по брусчатке наших улиц
копыта мощных сельских першеронов?
Перед Терлинком от столбика непорочного сигарного пепла поднималась
тонкая струйка голубого дыма.
Терлинк не торопился: как только голос его смолкнет, все кончится. Он
не говорил тех слов, какие хотел сказать, в какие облекались его мысли.
Это у него не получилось бы, и к тому же выразить он стремился не эти
мысли.
Об аэроплане и пейзаже, который открылся ему в день, когда он, Йорис,
поднялся в воздух, он упомянул, может быть, случайно, просто чтобы взять
разгон. Но это упоминание хорошо соответствовало сейчас тому, как он ви-
дел в эту минуту людей и вещи - нет, не только людей и вещи, но прошлое,
настоящее, будущее.
Все до последнего, кто был в зале, услышали, как голос его задрожал,
но так и не смогли ничего понять. Разве что встревожились, потому что
речь его не походила на ту, какую они ждали.
Он видел бесконечную вереницу грузовиков с зерном в мешках и монумен-
тальные возы соломы, блеющих овец и телеги с крестьянами в черном, сте-
кающиеся в город; видел человеческие жизни в их постоянном движении -
мальчиков, покидающих хижины и становящихся молодыми людьми, взрослых
мужчин, девочек, начинающих делать себе прическу и удлинять юбки, то ра-
достные, то мрачные крестные ходы, вливающиеся в церкви и выходящие из
них под равномерный гул колоколов.
- Сюда, в эту ратушу, господа, должны вести...
Казалось, он ищет кого-то глазами. Он действительно искал Ван де Вли-
та, оставшегося в своей раме над камином.
- Она всего лишь сборный пункт для сотен и тысяч этих хижин, и день,
когда вы, на свое несчастье, забудете об этом...
Почему нельзя материализовать видения, показать им все, что он видит,
включая г-жу Терлинк в постели, Марту, шныряющую в шлепанцах вокруг
сестры, и там, в Остенде, в самом конце насыпной прибрежной дороги, ком-
нату, где Лина, Манола и Элси... Он не закончил фразу, и кое-кто вос-
пользовался этим, чтобы переменить позу - расставить скрещенные ноги
или, наоборот, скрестить их. Все тоже знали, что это его последняя речь,
и с оттенком неловкости или сострадания вежливо ждали.
- Быть может, те, кто строил города, не отдавали себе отчета в этой
чудесной гармонии. Точно так же и человек, по мере того как развертыва-
ется его жизнь, сознает, что стремится к...
Терлинк заметил, что кто-то в первом ряду не слушает и читает лежащий
перед ним рекламный каталог. Двери больше не вздрагивали: тем, кто тол-
пился за ними, несомненно становилось скучно. Какой-то маленький стари-
чок зашелся в кашле, который никак не мог унять, и люди оборачивались,
чтобы посмотреть на него. И тут наступило молчание, такое долгое, что
каждый спросил себя, что сейчас произойдет.
Терлинк хотел бы столько сказать... Это был уникальный шанс собрать
воедино все, что он знал, чему научился, что наконец понял, все, что
чувствовал сейчас с такой остротой, от которой в груди у него словно ки-
пело. Он подавленно потупился, заметил свою все еще дымящуюся сигару,
схватил ее и притушил о закраину откидного щитка.
- Господа, я против выделения кредитов инициативной группе и в случае
иного решения отказываюсь нести ответственность за судьбы нашего города.
Вот! Он сбросил-таки с себя груз! И сел, равнодушный отныне к тому,
что подумают и предпримут члены совета.
- Господа, если никто не просит слова, я ставлю на голосование пред-
ложение финансовой комиссии. Сначала голосуем открыто. Кто против выде-
ления кредитов, поднимите руку.
Терлинк улыбнулся, чего с ним уже давно не случалось; в зале при-
сутствовали и такие, кто ничего толком не понял и, не зная, поднимать
руку или нет, ограничился невразумительным жестом.
- Повторяю: кто против выделения кредитов, то есть разделяет точку
зрения бургомистра Терлинка, поднимите руку.
В глубине зала поднялось несколько рук, но один из тех, кто проголо-
совал тем самым против, покраснел как рак, заметив, что все на него
смотрят.
- Кто за?.. Господа, предложение финансовой комиссии принято.
Г-н Команс повернулся к Терлинку, советники встали, и среди публики
за барьером поднялся негромкий гомон.
- Итак, я незамедлительно направлю королю прошение об отставке.
По чистой случайности как раз в этот момент Терлинк повернулся к уто-
пающему в своем кресле Леонарду ван Хамме, и тот почувствовал себя так
неловко под взглядом Йориса, что заговорил о чем-то с соседом. Улыбка
по-прежнему играла на бескровных, прикрытых рыжими усами губах Терлинка.
Чтобы внести хоть какой-то порядок в воцарившийся хаос, г-н Команс пос-
тучал по столу ножом для бумаг и фальцетом крикнул:
- Господа, заседание переносится.
Раздался характерный щелчок футляра, в котором Йорис носил свой ян-
тарный мундштук. Терлинк чуть не забыл на откидном щитке письмо прокуро-
ра, вынужден был вернуться за ним, и все уступали ему дорогу. То же про-
должали делать и тогда, когда он снова направился к двери, которую рас-
пахнул перед ним секретарь. Он шел медленно, как во время крестного хода
и, сам не понимая почему, испытывал чувство триумфа. В коридоре увидел
лицо Марии, но, не обратив на нее внимания, направился к себе в кабинет.
- Баас, идите скорее домой...
Он уже взялся за бронзовую дверную ручку. Ему хотелось распахнуть
дверь, попрощаться с Ван де Влитом.
- Хозяйка помирает.
Стоявшие рядом расслышали слова Марии. Их проводили глазами до лест-
ницы. Терлинк с непокрытой головой молча следовал за служанкой.
- Я вас уже больше пяти минут жду! Нам бы только не опоздать.
Сотрясаемая сухими рыданиями, Мария шла как бы толчками. Тем временем
зажглись фонари, во всех домах осветились окна.
Мария, уходя, не дала себе труда запереть входную дверь. Терлинк
проследовал через коридор, неторопливо поднялся по лестнице; взгляд у
него был рассеянный, потому что он думал слишком о многом сразу.
Он распахнул дверь и рухнул в густую тишину. Люди стояли, словно увя-
зая в скудном свете, который кое-где сливался с тенью. Марта с сухими
глазами, но покрасневшим носом жалась к кровати. Понурившийся доктор
Постюмес прислонился к камину. А у окна, выпрямившись, застыли две ста-
рухи, которые неизменно оказывались у смертного ложа каждого покойника в
городе, почему их и называли погребалыцицами. Позвала ли их Мария? Или
они воспользовались тем, что дом был открыт? Обе плакали, держа в руках
носовые платки. Они уже надели траур!
Пока Терлинк, остановившись посреди комнаты, раздумывал, что ему де-
лать дальше, одна из них пошла и закрыла дверь.
- Тереса! - тихонько окликнула Марта, склоняясь над сестрой. - Тере-
са, вот твой муж. Это Йорис. Ты меня слышишь, да?
Глаза у Тересы были закрыты, в лице ни кровинки, а по сторонам носа
пролегли тени, такие густые, что казались грязью.
Тереса еще дышала. Это было заметно, это чувствовалось, и присутству-
ющие невольно участвовали в ее усилиях, не отводя глаз от слегка взды-
мавшейся простыни и боясь, что она вот-вот перестанет колыхаться.
- Тереса! Твой муж...
Она знаком подозвала к себе Терлинка, и тот машинально повиновался.
Он понял также, что должен нагнуться, хотя так и не сообразил зачем.
Его злило присутствие посторонних за спиной, и он чуть было не обернул-
ся, чтобы сказать им это.
Но не успел. Веки жены дрогнули и несколько раз приоткрылись. Побе-
левшие губы тоже содрогнулись, чуть-чуть обнажив зубы, которые произво-
дили теперь впечатление не настоящих, а фарфоровых.
Он почувствовал, что держит в руке руку жены. Тереса не могла гово-
рить и лишь смотрела на него, напрягаясь всем существом, чтобы вложить в
свой взгляд некий вопрос.
На секунду почудилось, что она вот-вот заплачет. Что-то прошло, как
ветерок по воде, по ее лицу, которое слегка исказилось, а затем застыло,
хотя веки незрячих уже глаз так и остались открытыми.
Он не сразу решился отойти в сторону, и никто не осмелился побеспоко-
ить его. Он понял, понял значение взгляда! Разве всю свою жизнь он не
видел, как окружающие его обменивались такими же взглядами? Разве не с
помощью этой уловки они говорили друг другу то, что имели сказать?
Тереса задавала ему вопрос. Простой и банальный. Остался ли он бурго-
мистром или его свалили?
Терлинк не сомневался, что она имела в виду именно это. Он готов был
поклясться, что она только и ждала ответа, чтобы умереть, что она дожи-
далась конца заседания, как дожидались его другие в "Старой каланче" или
на главной площади.
Она знала, что...
- Отойдемте, Йорис.
Он дал отвести себя от кровати и увидел, как доктор Постюмес склонил-
ся над мертвой.
Терлинк не плакал. Не испытывал никакого желания это делать. Заколе-
бался было, но ненадолго. Услышав хриплые рыдания Марии за дверью, подо-
шел к двум старухам в трауре и невозмутимо объявил:
- А вас прошу уйти.
Вмешалась Марта:
- Но, Йорис, они нужны мне, чтобы...
Докончить фразу она не отважилась.
- Господин Терлинк! - запротестовала одна из них.
- Нет здесь господина Терлинка! Живо вон!
Он распахнул перед ними дверь и повернулся к врачу:
- Вы тоже, господин Постюмес.
- Я закончил и ухожу. Хотел бы, однако, принести вам прежде...
- Вы принесете мне счет с указанием вашего гонорара, и этого доста-
точно.
Неужели Марта и Мария не понимают, как ему не терпится оказаться у
себя дома, раз и навсегда закрыв двери для всех чужих; неужели они не
понимают, что эта потребность проистекает из того же принципа, что и его
речь днем, когда он набросал панораму и колоколен, и ратушной башни пос-
реди низких домов и полей, из того же принципа, что вся его жизнь, неже-
лание поместить дочь в лечебницу, отказ признать ребенка Марии и давать
ему деньги?
Любопытно все-таки: он угадывал смысл взглядов Марты, как раньше -
смысл взглядов жены. Это были те же самые взгляды. Она боязливо следила
за ним, напуганная его спокойствием.
- Что вы собираетесь делать?
Проще говоря, что он считает своим долгом делать.
- Скажите Марии, пусть сходит предупредит обойщика. Он наверняка уже
вернулся из ратуши.
- Вы не находите, Йорис, что с этим можно повременить до завтра?
- Нет.
Тересе не место в этой комнате, куда она попала лишь по случайности.
Она не должна оставаться среди пузырьков, белья, всего, что напоминает о
болезни. Да и сам Терлинк не хотел здесь оставаться.
