когда он проедет, мы сможем возобновить наше путешествие. Но экипаж
замедлил ход и остановился. Несколько завоевателей вышли из него. Они
неторопливо шли к нам, и их длинные руки болтались, как веревки.
- Кто здесь главный? - спросил один из них.
Никто не ответил: все мы путешествовали независимо друг от друга.
Через мгновение завоеватель нетерпеливо произнес:
- Нет главного? Ладно, тогда слушайте все. Дорогу нужно очистить.
Движется конвой. Возвращайтесь в Парлем и ждите до завтра.
- Но мне нужно быть в Эгапте к... - начал было Писец.
- Межконтинентальный мост сегодня закрыт, - отрезал завоеватель. -
Возвращайтесь в Парлем.
Голос его был спокоен. Вообще завоеватели отличались
уравновешенностью и уверенностью в себе.
Писец вздохнул, не сказав больше ни слова.
Страж отвернулся и плюнул. Человек, который бесстрашно носил на щеке
знак своей гильдии Защитников, сжал кулаки и едва подавил в себе ярость.
Измененные шептались между собой, Берналт горько улыбнулся мне и пожал
плечами.
Возвращаться в Парлем? Потерять день пути в такую жару? За что? За
что?
Завоеватель сделал небрежный жест, указывавший на то, что пора
расходиться.
Именно тогда Олмейн и проявила свою жестокость ко мне. Тихим голосом
она предложила:
- Объясни им, Томис, что ты на жалованьи у Прокуратора Перриша, и нас
двоих пропустят.
В ее темных глазах мелькнула насмешка. У меня опустились плечи, как
будто я постарел на десять лет.
- Зачем ты это сказала? - спросил я.
- Жарко. Я устала. Это идиотство с их стороны - отсылать нас обратно
в Парлем.
- Согласен, но я ничего не могу поделать. Зачем ты делаешь мне
больно?
- А что, правда так сильно ранит?
- Я не помогал им, Олмейн.
Она рассмеялась.
- Что ты говоришь? Но ведь ты помогал, помогал, Томис! Ты продал им
документы.
- Я спас Принца, твоего любовника...
- Все равно, ты сотрудничал с завоевателями. Есть факт, а мотив не
играет роли.
- Перестань, Олмейн.
- Ты еще будешь мне приказывать!
- Олмейн...
- Подойди к ним, Томис. Скажи, кто ты. Пусть нас пропустят.
- Конвой сбросит нас с дороги. В любом случае я не могу повлиять на
завоевателей. Я не состою на службе у Прокуратора.
- Я не пойду до Парлема, я умру.
- Что ж, умирай, - сказал я устало и повернулся к ней спиной.
- Предатель! Вероломный старый дурак! Трус!
Я притворился, что не обращаю на нее внимания, но остро ощутил
обжигающую обиду. Я в действительности имел дело с завоевателями, я на
самом деле предал гильдию, которая дала мне убежище. Я нарушил ее кодекс,
который требует замкнутости и пассивности как единственной формы
проявления протеста против завоевания Земли чужеземцами.
Это правильно, но жестоко было упрекать меня. Я не задумывался о
патриотизме в высшем смысле, когда нарушал клятву, я только пытался спасти
жизнь человеку, за которого чувствовал ответственность, более того, -
человеку, которого она любила. Со стороны Олмейн было гнусностью обвинять
меня в предательстве и мучить мою совесть из-за вздорного гнева,
вызванного жарой и дорожной пылью.
Но если эта женщина могла хладнокровно убить своего мужа, можно ли
было ждать от нее милосердия?
Завоеватели поехали дальше, а мы ушли с дороги и, спотыкаясь, побрели
обратно в Парлем - душный, сонный город. В тот вечер, как будто для того,
чтобы утешить, над нами появилось пятеро Летателей, которым понравился
город, и в эту безлунную ночь они скользили в небесах - трое мужчин и две
женщины, стройные и прекрасные. Более часа я стоял, любуясь ими, пока душа
моя, казалось, не взлетела ввысь и не присоединилась к ним. Их огромные
мерцающие крылья почти не заслоняли звезд, их бледные угловатые тела, -
руки прижаты к телу, ноги соединены вместе, а спина слегка выгнута -
выделывали изящные пируэты. Вид их возродил в моей памяти воспоминания об
Эвлюэлле, и меня охватило щемящее чувство.
Воздухоплаватели описали в небе последний круг и улетели. Вскоре
взошли ложные луны. Я зашел на постоялый двор. Через некоторое время
Олмейн попросила разрешение зайти.
Чувствовалось, что она раскаивается. В руках она держала
восьмигранную флягу зеленого вина, явно не талианского, а чужеземного
происхождения, купленного за огромную сумму.
- Прости меня, Томис, - сказала она. - Вот. Я знаю, ты любишь это
вино.
- Лучше бы мне не слышать тех слов и не пить этого вина, - ответил я.
- Ты знаешь, я становлюсь очень раздражительной в жару. Извини,
Томис. Я бестактная дура.
Я простил ее в надежде, что в дальнейшем наше путешествие будет более
спокойным. Мы выпили почти все вино, и она ушла в свою комнату. Пилигримы
должны вести целомудренный образ жизни.
Долгое время в лежал без сна. Несмотря на примирение, я не мог забыть
обидных слов, которыми Олмейн попала мне в самое больное место: я
действительно предал людей Земли. До самой зари я вел диалог с самим
собой.
- Что я совершил?
- Я сообщил завоевателям о некоем документе.
- Они имели моральное право познакомиться с ним?
- Он рассказывал о достойном стыда обращении наших предков с их
соплеменниками.
- Что плохого в том, что они его получили?
- Стыдно помогать завоевателям, даже если они находятся на более
высоком моральном уровне.
- Небольшое предательство - это серьезное дело?
- Не бывает малого предательства.
- Наверное, данный вопрос следует расследовать в комплексе. Я
действовал не из-за симпатии к врагу, а желая помочь другу. Но я ощущаю
свою вину. Я задыхаюсь от стыда.
- Это упрямое самобичевание отдает грешной гордыней.
Когда наступил рассвет я встал, обратил свой взор на небеса и
попросил Волю помочь найти мне успокоение в водах возрождения в Ерслеме,
где закончу свое паломничество. Затем я пошел будить Олмейн.
3
В этот день Межконтинентальный мост был открыт, и мы присоединились к
толпе, которая тянулась из Талии в Эфрику. Второй раз в своей жизни я
переправлялся по Межконтинентальному мосту: год назад - это казалось так
давно - я шел здесь, направляясь в Роум.
Для Пилигримов есть два пути из Эйроп в Ерслем. Идя северным путем,
надо пересекать Темные земли восточной Талии, садиться на паром в Стамбуле
и идти по западному побережью континента Эйзи в Ерслем. Я бы предпочел
именно этот путь, ибо, познакомившись со многими великими городами мира, я
никогда не был в Стамбуле. Но Олмейн там уже побывала, когда проводила
исследования в свою бытность Летописцем, и ей город не понравился. Поэтому
мы и пошли южным путем - через Межконтинентальный мост вдоль берега
великого озера Средизем, через Эгапт и пустыню Аобау в Ерслем.
Истинный Пилигрим всегда передвигается пешим ходом. Но это не очень
нравилось Олмейн, и она бесстыдно навязывалась тем, кто имел какой-либо
транспорт. Уже на второй день нашего путешествия она упросила богатого
купца, который направлялся к побережью, подвести нас. У него и в мыслях не
было пускать в свой роскошный экипаж кого бы то ни было, но он не смог
устоять перед глубоким музыкальным чувствительным голосом Олмейн, хотя и
исходил этот голос из-под маски Пилигрима.
Купец путешествовал в роскоши. Для него словно не произошло никакого
нашествия на Землю, и не было упадка за последние столетия Третьего Цикла.
Управляемый им наземный экипаж был длиной в четыре человеческих роста, а
по ширине в нем могли комфортабельно разместиться пять человек. Внутри
пассажир чувствовал себя удобно, как в утробе матери. Установленные в нем
несколько экранов при включении показывали, что происходит снаружи.
Температура здесь никогда не отклоняется от заданной. Краны подавали
прохладительные и крепкие напитки. Можно было получить любые пищевые
таблетки, амортизирующие диваны предохраняли пассажиров от дорожной
тряски. Около главного сидения стояла подставка с мыслешлемом, но я так и
не мог понять: вез ли купец с собой законсервированный мозг для памяти о
городах, которые он проезжал.
Это был пышный, крупный человек явно любящий свою плоть. Кожа у него
была оливкового цвета, волосы густые и черные. Глаза темные, взгляд
внимательный и проницательный. Как мы узнали, он торговал продуктами из
других миров. Сейчас он ехал в Марсей, чтобы ознакомиться с грузом
галлюциногенных насекомых, только что прибывших с одной из дальних планет.
- Вам нравится моя машина? - вопрошал он, видя, как мы с восторгом все
разглядываем.
Олмейн вперила свой взгляд в толстое покрывало, отороченное парчой с
бриллиантами. Она была явно изумлена.
- Она принадлежала Графу Перриша, - продолжал он. - Да-да, именно
Графу. Вы знаете, его дворец превратили в музей.
- Знаю, - сказала Олмейн.
- Это была его колесница. Ее должны были поставить в музей тоже, но я
перекупил ее у одного жулика-завоевателя. Вы ведь не знали, что и у них
водятся жулики, а?
От звучного хохота купца чувствительное покрывало на стенах машины
свернулось в кольцо.
- Это был мальчик-приятель Прокуратора. Да-да, у них тоже есть такие.
Он искал корешки, которые растут на одной планете в созвездии Рыб. Корешки
эти усиливают мужскую потенцию. Он узнал, что я единственный поставщик
этих корешков на Земле, и мы с ним заключили сделку. Конечно, машину нужно
было слегка переделать. Граф держал четверых ньютеров, которые питали
двигатель своим метаболизмом. Ну, знаете, какая-то разница температур...
конечно, это прекрасный способ передвижения, если ты имеешь возможности
Графа, ведь для него в год требуется слишком много нейтрализованных, и я
подумал, что это не для моего статуса. Кроме того, могли быть неприятности
с завоевателями. Поэтому я снял кабину для ньютеров и поставил стандартный
мощный двигатель. Вам повезло, что вы попали сюда. Но это только потому,
что вы Пилигримы. Обычно я никого не беру: люди завистливы, а завистливые
люди опасны. Но вас двоих послала мне Воля. Вы направляетесь в Ерслем?
- Да, - кивнула Олмейн.
- Я тоже когда-нибудь посещу его, но не сейчас. Нет, спасибо, не
сейчас. - Он самодовольно похлопал себя по животу. - Конечно, я туда
пойду, когда мне понадобится. И это угодно Воле. А вы давно стали
Пилигримами?
- Нет, - ответила Олмейн.
- Многие после завоевания стали Пилигримами. Я их не виню. Каждый
по-своему приспосабливается к изменяющимся временам. Послушайте, а у вас
есть эти маленькие камни, которые получают Пилигримы?
- Да, - ответила Олмейн.
- Можно мне взглянуть? Меня они всегда привлекали. Был один торговец
из Мира Черных звезд - такой тощий подонок с кожей, как жидкая смола, -
так он предложил пять квинталов [около пятидесяти килограммов] этих
камней. Сказал, что они настоящие, что дают настоящее общение - такое, как
у Пилигримов. Я отказался, я не собираюсь дурачить Волю. Некоторые вещи
нельзя делать даже ради прибыли. Но потом я подумал, что нужно было взять
один камень как сувенир. Я никогда его не касался. - Он протянул руку
Олмейн. - Можно взглянуть?
- Нам не позволено давать звездный камень кому-либо в руки, - сказал
я.
- Я никому не скажу, что вы мне позволили.
- Это запрещено.
- Послушайте, здесь же никого нет, это самое уединенное место на
Земле и...
- Простите, но то, что вы просите, невозможно.
Его лицо потемнело. Но купец, уступив сопротивлению, оставил свои
попытки.
Моя рука скользнула в карман, и я ощутил холодную поверхность
