бобров можно не принимать в счет.
- Считаем? Скорее вы юридически постановили, что бобров можно
уничтожать. И что значит вся эта болтовня об уникальности разумных
существ? Начиная от первичных клеток и кончая высшими формами для всех
существует одна шкала. Мы более развиты, чем шимпанзе, но является ли это
качественным скачком? Или же тот акт, что мы способны регистрировать наше
знание, чтобы использовать его в случае необходимости, так сильно меняет
положение дел?
- Сейчас я не буду вдаваться в философские дискуссии, - едко произнес
Раулинс. - Я лишь показал тебе, как вырисовывается ситуация... и как
сильно она касается тебя.
- Ладно. Как же сильно она касается меня?
- Бордман убежден, что мы в самом деле можем избавиться от этих
чудовищ из другой галактики, если докажем им, что мы ближе к ним по
развитию, чем все иные творения, находящиеся у них в рабстве. Если мы
как-то заставим их понять, что тоже обладаем чувствами, сомневаемся,
гордимся, мечтаем...
- "Разве у еврея нет глаз? - сплюнув процитировал Мюллер сцену из
"Венецианского купца" Шекспира. - Или же у еврея нет рук, ног,
внутренностей, мыслей, чувств, надежд?.. Или если ранишь нас, разве кровь
не течет?!
- Вот именно, именно этим способом.
- Способ не ахти какой, поскольку они не знают ни одного языка.
- Ты не понял? - спросил Раулинс.
- Нет. Я... Да, Господь милосердный, я понял!
- Среди многих миллиардов людей есть один человек, который способен
объясняться без слов. Он излучает свои глубочайшие чувства. Свою душу. Мы
не знаем на какой волне. Но, может быть, они знают.
- Поэтому Бордман и решил попросить тебя, чтобы ты еще раз кое-что
сделал на благо человечества. Чтобы ты полетел к этим чужим существам.
Чтобы позволил им принять то, что ты передаешь. Чтобы показал, что мы
нечто большее обычных животных.
- Так зачем нужны были все эти бредни о том, чтобы забрать меня на
Землю для лечения?
- Приманка. Ловушка. Как-то надо было выманить тебя из лабиринта.
Потом бы тебе объяснили, что к чему, и попросили бы о помощи.
- И признались бы, что исцеление ни одним из способов невозможно? И
рассчитывали бы, что я хоть пальцем шевельну ради спасения человечества?
- Твоя помощь могла быть и не добровольной, - сообщил Раулинс.
Теперь вся эта эманация излучалась с небывалой силой - ненависть,
горечь, зависть, страх, страдание, упрямство, ложь, отвращение, гордость,
отчаяние, злоба, безразличие, бешенство, смирение, жал кость, сожаление,
боль и гнев, весь фейерверк. Раулинс отшатнулся как опаленный. Мюллер
оказался в бездне одиночества. Ложь, ложь, лож, все что было - ложь! Он
весь кипел. Говорил немного. Но то, что он чувствовал, само хлынуло из
него стремительным, неудержимым потоком.
Он стоял между двумя выступающими вперед фасадами домов и медленно
приходил в себя. Потом спросил:
- Значит, Бордман сунул бы меня в пасть этим чужакам даже вопреки
моей воле?
- Да. Он сказал, что дело слишком серьезное, чтобы оставлять тебе
свободу выбора. Твое желание или нежелание не играли бы никакой роли.
Мюллер сказал утвердительно, с жертвенным спокойствием:
- И ты принимаешь в всем этом участие. Я только не понимаю, зачем ты
мне все это рассказываешь?
- Я отказался.
- Ну конечно же.
- Нет, в самом деле. Да, я принимал в этом участие. Шел рука об руку
с Бордманом... верно, я говорил тебе все эти враки. Но я не знал финала...
того, что у тебя не окажется выбора. Я должен был прибежать сюда. Я не
могу этого допустить. Я был обязан сказать правду.
- Как я признателен. Значит, теперь у меня есть альтернатива, так,
Нед? Я могу позволить увести себя отсюда и еще раз оказаться козлом
отпущения для Бордмана... или могу прямо сейчас, вот в эту минуту
отправиться на тот свет и послать ко всем чертям все человечество.
- Нет, не говори так! - взволнованно вскрикнул Раулинс.
- А почему? Выбор-то у меня такой, раз уж ты по доброте душевной
открыл мне глаза на происходящее, я могу выбирать то, что мне по вкусу. Ты
вынес мне смертный приговор, Нед!
- Нет!
- А как это иначе назвать? Я должен позволить снова собой
воспользоваться?
- Ты мог бы... сотрудничать с Бордманом, - сказал Раулинс и облизнул
губы. - Я знаю, это звучит по-дурацки, но ты мог бы показать ему, какого
склада ты человек. Забыть о своей обиде. Поставить другую щеку. Помнить,
что Бордман же не все человечество. Существуют миллиарды ни в чем не
повинных людей...
- Господи, прости им, ибо они не ведают, что творят.
- Вот именно!
- И каждый из этих миллиардов людей бросился бы бежать от меня, стоит
только к нему приблизиться.
- Ну и что? Здесь ничего не поделаешь! Но ведь все эти люди такие же,
как и ты!
- И я один из них? Только они почему-то не думали об этом, когда
отвернулись от меня!
- Ты мыслишь не логично.
- Да, я мыслю не логично. И по другому не собираюсь. Если даже
допустить, что я полетел бы как посол к этим радиосуществам и мог бы тем
хоть чуточку повлиять на судьбы человечества... во что, впрочем, я никогда
не поверю... то я с величайшей радостью отказываюсь от этой чести.
Благодарю, что ты предупредил меня.
Теперь, когда я наконец-то знаю, что вам от меня нужно, я нашел
решение тех вопросов, которые постоянно задавал себе. Я знаю тысячи мест,
где смерть приходит мгновенно и, вроде бы, безболезненно. Так что пусть
Чарльз Бордман договаривается с этими иногалактянами сам. А я...
- Дик, прошу тебя, не двигайся, - сказал Бордман, стоя в каких-то
тридцати метрах от Мюллера.
12
Как это все неприятно и, однако, необходимо, думал Бордман, ни
сколько не удивленный тем, какой оборот приняли события. В своем первичном
анализе он предусматривал два одинаково правдоподобных варианта: или
Раулинс согласится ложью выманить Мюллера из лабиринта, или Раулинс
взбунтуется окончательно и выложит ему всю правду. Он был готов как к
одному, так и к другому.
Из зоны "Ф" он пришел в сердце лабиринта вслед за Раулинсом, чтобы
овладеть ситуацией, пока это еще возможно. Он знал, что самоубийство может
оказаться одной из реакций Мюллера. Мюллер ни в коем мере не покончил бы с
собой от отчаяния, но разве не мог бы сделать это из мести? С Бордманом
пришли Оттавио, Дэвис, Рейнольдс и Гринфилд. Хостин и остальные дежурили в
наружных зонах. Люди Бордмана были вооружены.
Мюллер повернулся. Лицо его выражало удивление.
- Прости, Дик - сказал Бордман. - Но мы вооружены и вынуждены
поступать так.
- У тебя что, совсем нет совести? - спросил Мюллер.
- Там, где речь идет о безопасности Земли - нет.
- Это я уже давно понял. Но я все-таки думал, что ты человек, Чарльз.
Жаль, я не знал тебя лучше.
- Я бы предпочел, чтобы не возникало такой необходимости. Но что
поделаешь, если я не вижу другого выхода. Пойдем с нами.
- Нет.
- Ты не можешь отказаться. Парнишка объяснил тебе всю ситуацию. Мы и
так виноваты перед тобой больше, чем можем искупить. Дик, не стоит
увеличивать счет. Прошу тебя.
- Я не улечу с Лемноса. Я не считаю, что у меня есть какие-то
обязанности перед человечеством. Я не стану выполнять ваше задание.
- Дик...
Мюллер сказал:
- В пятидесяти метрах к северу от того места, где я стою, есть яма,
полная огня.. Я пойду туда. И через десять секунд не останется никакого
Ричарда Мюллера. И его несчастное существование подойдет к концу, а Земля
станет ничем не хуже, если бы он вообще не получил своих неприятных
качеств. С какой стати мне позволять, чтобы меня для чего-то там
использовали?
- Если ты хочешь умереть, - сказал Бордман, - то почему бы тебе не
отложить это на пару месяцев?
- Нет, я не собираюсь работать на вас.
- Но это не детство. Последний грех, в котором бы я мог тебя
заподозрить.
- Детством с моей стороны была мечта о звездах, - сказал Мюллер. - Я
здесь попросту ни при чем. Что касается меня, Чарльз, это пусть эти
иногалактические выродки тебя хоть живьем съедят. Ведь тебе не захотелось
бы стать рабом, верно? Что-то в моем мозгу будет продолжать существовать,
что-то будет кричать, молить об освобождении, но радио не перестанет
диктовать тебе, что надо поднять руку, как поставить ногу. Жаль, что я до
этого не доживу и не увижу. Но что бы там ни было, я иду к огненной яме.
Ты не хочешь пожелать мне счастливого пути? Подойди, дай я коснусь твоего
плеча. Прежде чем меня не станет, позволь я покажу тебе мою душу. В первый
и последний раз. И перестану надоедать всем вам. - Мюллер дрожал. Лицо его
лоснилось от пота. Верхняя губа вздрагивала.
Бордман предложил:
- По крайней мере, прогуляемся со мной в зону "Ф". Там посидим
спокойно, поговорим, коньячком побалуемся.
- Посидим? - Мюллер рассмеялся. - Да ты же сбежишь. Не выдержишь.
- Мне надо поговорить с тобой.
- А я с тобой разговаривать не желаю! - категорически заявил Мюллер.
Он сделал один неловкий шаг в северо-западном направлении. Его
крупное сильное тело казалось сейчас вялым и скорчившимся, словно мышцы
напрасно работали под оболочкой опавшей кожи. Но он сделал следующий шаг.
Бордман наблюдал. Оттавио и Дэвис стояли от него по левую руку,
Рейнольдс и Гринфилд - по правую. Между Мюллером и ямой огня. Раулинс,
всеми забытый, стоял как раз напротив этой группы.
Бордман почувствовал пульсацию в висках, что-то там приливало и
отливало, щекотало его извилины. Он был страшно утомлен и одновременно
ощущал небывалый подъем, какого не было с ним со времен молодости. Он
позволил Мюллеру сделать третий шаг к гибели. А потом небрежно щелкнул
пальцами.
Гринфилд и Рейнольдс кинулись на Мюллера.
Они налетели словно коты и ухватили его за локти. Немедленно лица
того и другого посерели от воздействия эманации. Мюллер, сопя, дергался и
вырвался. Но уже Дэвис и Оттавио подскочили к нему. Теперь, в сгущающихся
сумерках, все вместе они выглядели как группа Лаокоона - Мюллер, самый
высокий из них и видимый только наполовину, пригнувшийся от этого
неожиданного груза. "Было бы лучше, если бы они применили парализатор, -
подумал Бордман. - Но в отношении людей это бывает рискованно.
Дефибриллятора у нас с собой нет".
Еще минута, и они поставили Мюллера на колени.
- Обезоружьте его! - распорядился Бордман. Оттавио и Дэвис держали
Мюллера. Рейнольдс и Гринфилд обшарили его карманы. В одном из карманов
Гринфилд нашел смертоносный шар с окошком.
- Вроде бы больше у него ничего нет при себе, - сказал он.
- Тщательно проверьте.
Они проверили. Мюллер тем временем с застывшим лицом и окаменевшими
глазами сохранял неподвижность. Так же человек засыпает под топором
палача. Наконец Гринфилд снова поднял глаза.
- Ничего, - доложил он. Мюллер сказал:
- В одном из верхних коренных зубов с левой стороны у меня
вмонтирована доза карнифагина. Я считаю до десяти, потом раскусываю ампулу
и распыляю ее на вас.
Гринфилд сразу же потянулся к лицу Мюллера.
- Оставь его в покое, - сказал Бордман, - он шутит.
- Откуда мы можем знать... - начал Гринфилд.
- Оставьте его. Отойдите! - Бордман махнул рукой. - Станьте вон там,
на расстоянии десяти метров от него. Не подходите, если он не будет
шевелиться.
Они отошли, явно довольные тем, что могут покинуть зону наиболее
сильного излучения. Бордман, стоящий от него в пятнадцати метрах, ощущал
