возопит вместо нас. Возопит, призывая то, чего нет. Возопит, ненавидя бунты
и мятежи. Возопит, требуя хлеба. Пусть преисполнит значимости жнецов, или
жатву, или ветер, что гладит ниву, или любовь, или еще что-нибудь,
нуждающееся в постепенности и неспешности.
Но ты, грабитель, отправляешься в веселый квартал и затеваешь сложную
игру, надеясь заманить любовь и заставить ее отозваться, -- любовь
откликнется на простое прикосновение твоей жены к твоему плечу.
Согласен, лишь магия веками установленного уклада ведет тебя к поимке
добычи -- добычи, что ничем не похожа на ловушку, добычи вроде трепещущего
счастьем сердца; северяне ловят ее раз в году, с помощью запаха смолы,
украшенной елки и горящих свечек. Но я назову ложной магией, ленью и
непоследовательностью помешивание в твоем котле случайных травок в надежде
на чудо, которого ты не приготовил. Забыв сбыться, ты пытаешься назначить
встречу с самим собой. Не надейся. Бронзовые двери затворились перед тобой.
CLXXXIV
Мне было грустно, печалили меня люди. Каждый занят собой и не знает,
чего хотеть. Никакое добро тебе не в помощь, ибо ты попираешь его, желая
возвыситься. Да, дерево ищет в земле соков, чтобы питаться ими и преображать
в себя. Ты тоже питаешься. Но, кроме пищи, что может быть тебе в помощь?
Гордость питается невещественным, и ты нанимаешь людей, чтобы они
прославляли тебя. И они прославляют. Но хвала их тебе не в радость. Пушистые
ковры украшают дом, и ты отправляешься за коврами в город. Ты набил коврами
свой дом. Но и ковры тебе не в радость. Ты завидуешь соседу, у него не дом
-- королевский дворец. И ты отнимаешь у соседа дворец. Ты в него вселился.
Но того, что искал, не нашлось и во дворце. Есть должность, которой ты
домогаешься. Ты пустился в интриги. И вот она твоя. Но и должность похожа на
необжитой дом. Для того чтобы дом стал счастливым, мало роскоши, удобства,
безделушек, которые ты можешь разложить в нем, считая его своим. Да и что
значит "своим"? Ничего, коль скоро ты однажды умрешь. Важно вовсе не то,
чтобы был он твоим, этот дом, лучше был или хуже, важно, чтобы ты был из
этого дома, только тогда он покажет тебе дорогу, и твоему дому будет
принадлежать твоя династия, твой род. Радует не вещь -- дорога, которую она
тебе приоткрыла. Иначе как было бы просто хмурому бродяге-себялюбцу
порадовать себя изобильной, роскошной жизнью, ходи себе туда и сюда перед
королевским дворцом и тверди: "Я -- король. Вот он, мой дворец". Но и для
хозяина дворца дворец со всей его роскошью в эту минуту мало что значит. Он
занимает сейчас одну только комнату. И бывает, прикрыл глаза, зачитался или
заговорился, а значит, не видит и этой комнаты. Гулял по саду, он
поворачивается к дворцу спиной и не видит ни колонн, ни арок. И все-таки он
-- хозяин дворца, он гордится им и, возможно, чувствует себя облагороженным,
он хранит его в своем сердце, весь целиком: и тишину оставленной залы
совета, и мансарды, и погреба. Да, конечно, нищий может поиграть в замок --
что, кроме внутреннего мира, отличает его от короля? Нищий может вообразить
себя хозяином, важно расхаживать взад и вперед, словно бы облачив душу в
мантию. Но что толку в таких играх? Выдуманные чувства подточат, истреплют
мечту. Испугай я нищего кровавой резней, он забудет про игры, мантия упадет,
вмиг развеется и туманное счастье, навеянное песней.
Вещное ты в самом деле можешь присвоить, телесное переварить. Но
напрасно ты стараешься присвоить и переварить духовное. Честно говоря,
невелики радости от пищеварения. Да и не можешь ты переварить ни дворца, ни
серебряного кувшина, ни дружбы друга. Дворец останется дворцом, кувшин
кувшином. А друзья будут продолжать свою жизнь.
Так вот я, я -- механик: из нищего, что пытается походить на короля,
приглядываясь к дворцу или к чему-то лучшему, чем дворец, к морю или
лучшему, чем море, -- к Млечному Пути, но ничего не в силах присвоить,
окидывая мрачным взором пространство, -- из него я высвобождаю подлинного
короля, хотя на взгляд нищий остался нищим. Но ничего и не нужно менять на
взгляд, потому что одинаковы между собой и король, и нищий, одинаковы, когда
сидят у порога своего жилища мирным вечером, когда любят и когда оплакивают
утраченную любовь. Но один из них, и возможно, тот, что здоровее, богаче, у
кого больше и ума, и сердца, пойдет сегодня вечером топиться в море, и нужно
удержать его. Так вот, чтобы из тебя вот такого, каков ты есть, высвободить
иного, не нужно снабжать тебя чем-то зримым, вещным или как бы то ни было
тебя изменять. Нужно обучить тебя языку, благодаря которому ты увидишь и в
окружающем, и в себе самом такую нежданную, такую берущую за душу картину,
что она завладеет тобой и поведет, -- представь, ты мрачно сидишь перед
кучей деревянных финтифлюшек, не зная, что с ними делать, и вдруг прихожу я
и обучаю тебя игре в шахматы, -- каким сложным, стройным, увлекательным
языком начинаешь ты говорить.
Потому я и смотрю на людей в молчании моей любви, потому и не упрекаю
их за тоску и скучливость, они не виноваты, виновен скудный язык, который
каждый из них освоил. Я знаю, победителя-короля, что вдыхает знойный ветер
пустыни, отличает от нищего, что дышит тем же зноем, только язык, но я буду
несправедлив, если, не обучив нищего новому языку, стану упрекать его за то,
что он не дышит, как король, победой.
Я хочу дать тебе ключ, отпирающий пространство.
CLXXXV
И один, и другой, я вижу, толкутся возле житницы мира, возле собранного
меда. Они похожи на чужаков в некрополе, для них все мертво -- но город этот
жив и чудесен, только огорожен высокими стенами, -- а они похожи на
иноземцев, что слушают стихи на неведомом языке, на равнодушных, что глядят
мимо красавицы, за которую другой отдал бы жизнь, а этим и влюбиться лень...
Я научу вас укладу любви. Для любви необходимо божество. Я видел, как в
схватке из-за колодца воин, что мог бы выжить, позволил ночной темноте
задернуть свет жизни, потеряв лисенка, что долго жил его нежностью и сбежал,
повинуясь голосу природы. Воины, мои воины, однообразен ваш роздых,
однообразны тяготы. Чтобы отогреть вас, нужно, чтобы ночь стала ночью
возвращения, пригорок таил надежду, сосед оказался долгожданным другом,
барашек на углях -- торжеством в честь дня рождения, слова -- словами
песнопений. Нужен красивый город, или музыка, или победа, чтобы вы
преисполнились собственной значимости, нужно, чтобы я научил вас, словно
детей, складывать из ваших камешков победоносный флот, нужна игра, чтобы
ветер радости встрепенул вас, словно листву деревьев. Но вы в разладе с
собой, в отсутствии. Пытаясь найти себя, вы обречены находить пустоту. Что
вы, как не узел связей, привязанностей? Вот они истаяли, и вы смотрите на
пустынный перекресток. Не на что надеяться, если любишь лишь самого себя. Я
рассказывал тебе о храме. Камень служит не себе и не другим камням -- они
все вместе служат взлету души, что возвышает их и служит им. Может быть, ты
сможешь жить любовной преданностью королю, если станешь королевским
солдатом, ты и твои товарищи.
"Господи! -- молил я. -- Дай мне силу любить! Любовь -- узловатый
посох, что так в помощь при подъеме в гору. Помоги стать пастухом, чтобы
смочь их вести".
Я расскажу тебе, каков смысл сокровища. Он незрим и ничего не имеет
общего с вещностью. Видел и ты приходящего ввечеру странника. Он вошел себе
в харчевню, поставил палку в угол и улыбнулся. Его окружили завсегдатаи:
"Откуда путь держишь?" Ты понял, как могущественна улыбка?
Не пускайся в путь, ища поющую лагуну дальнего острова -- готового тебе
подарка от моря, подарка, обшитого пенным кружевом, ты не найдешь ее, если
не превзошел морского уклада. Пусть даже я поставлю тебя на золото ее
песчаной короны. Бездумно проснувшись на груди возлюбленной, ты обретешь
одну возможность -- позабыть любовь. Получая подарки, ты пойдешь от забвения
к забвению, от смерти к смерти... О поющей лагуне ты мне скажешь: "Что в ней
такого, чтобы стоило в ней поселиться и жить?" Но во имя любви к ней экипаж
целого корабля готов пойти на смерть.
Спасти тебя не означает обогатить или облагодетельствовать тем, чем ты
сможешь воспользоваться. Нет, спасти -- значит подчинить тебя, словно
любимой жене, правилам игры.
Как ощутимо мне одиночество, когда пустыне нечем меня занять. К чему
песок, если не манит вдали недостижимый оазис, напоив все вокруг
благоуханьем? На что безграничная даль горизонта, если со всех сторон не
теснят племена варваров? На что ветер, если не шушукаются вдали враги? На
что дробная вещность, если нет больше картины? Но мы сядем с тобой на песок.
Я заговорю с тобой о пустыне, и ты увидишь такую вот картину, а не иную.
Изменится все вокруг, и ты изменишься, ибо каждый зависим от своей
Вселенной. Разве ты останешься прежним, если, сидя дома, узнаешь от меня,
что дом твой тлеет? Или услышишь вдруг шаги возлюбленной? Или поймешь, что
идет она не к тебе? Не говори мне, что я питаюсь иллюзиями, я не призываю
тебя поверить, призываю увидеть. Что такое часть без целого? Камень вне
храма? Оазис без пустыни? Если ты живешь в сердцевине острова и хочешь
узнать, что он из себя представляет, нужен я, который бы рассказал тебе о
море. И если живешь посреди наших песков, нужен я, чтобы рассказать тебе о
далекой свадьбе, необычайном приключении, освобожденной пленнице,
приближении врагов. Не говори мне, что счастливая свадьба в дальнем шатре не
бросила блик торжества и на твои пески, ибо кому известен предел ее
могущества?
Я буду говорить с тобой, следуя принятым у тебя обычаям, сообразуясь со
склонностями твоего сердца. Моим даром станет значимость окружающего тебя
мира, зримая сквозь него дорога и желание пойти по ней. Я -- король, я дарю
тебе розовый куст, только он и может тебя облагородить, ибо я потребую от
тебя розу. С этого мига ступень за ступенью строится лестница к твоей
свободе. Ты начнешь копать землю, рыхлить ее, будешь вставать на заре, чтобы
ее поливать. Ты будешь заинтересованно следить за тем, что рождается от
твоих трудов, оберегать свой куст от тли и гусениц. Как взволнует тебя
появившийся бутон, каким праздником станет раскрывшаяся роза. Ты сорвешь ее
и протянешь мне. Я приму ее из твоих рук, ты застынешь в молчании. Что тебе
делать с розой? Ты обменял ее на мою улыбку... Ты идешь домой, счастливый и
просветленный улыбкой своего короля.
CLXXXVI
Они не чувствуют, в чем смысл времени. Хотят рвать цветы, которые еще
не раскрылись, которые еще и не цветы вовсе. Или берут расцветший где-то
вдалеке, роза эта для них не венец долгого, кропотливого обряда -- а просто
вещь, пригодная для купли-продажи. Спрашивается, много ли будет от нее
радости?
А я? Я иду к далекому саду. В воздухе зыблется шлейф корабля,
груженного спелыми лимонами, каравана с ношей мандаринов, благоуханного
острова, что еще там, за морем.
Я не получаю готовое, мне дано лишь обещание. Сад, словно страна, что
предстоит завоевать, юная жена, что впервые в твоих объятьях. Сад
открывается мне. Там, за невысокой оградой, земля, родящая мандарины и
лимоны, земля, по которой буду ходить я. Но ничто на земле не вечно,
исчезает аромат мандаринов, лимонов, улыбка. Но я -- знающий, для меня все
исполнено значимости. Я жду часа сада, как дожидаются часа свадьбы.
А они не умеют ждать, вот почему у них нет доступа к поэзии, время для
них враг, а оно омолаживает желания, украшает цветок, вынашивает яблоко. Они
