А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,
По-детски легко улыбнешься хорошему сну,
Не зная, не ведая, что там тебе напророчат
Пришедшие властно судить молодую весну.
И так беззащитно-доверчива будет улыбка,
А сон - так хорош, что никто не посмеет мешать,
И, дрогнув в смущенье, хозяйки полуночи зыбкой
Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.
А с чистого неба льет месяц свой свет серебристый,
Снопы, и охапки, и полные горсти лучей,
Черемуха клонит душистые пышные кисти,
И звонко хохочет младенец - прозрачный ручей.
И что-то овеет от века бесстрастные лица,
И в мягком сиянии чуда расступится тьма,
И самая мудрая скажет: "Идемте, сестрицы.
Пускай выбирает сама и решает сама".
8. ПРОГУЛКИ ВЕРХОМ
Волкодав стоял на заднем дворе крома, на площадке для стрельбы из
лука, и бил в цель. Если не упражняться, любая сноровка забывается. Он
стрелял по-всякому: и просто так, и лежа, и навскидку с поворота, и
бросаясь кувырком через голову, и с коня, сидя на нем охлябь. А заодно
приучал Серка слушаться только коленей, голоса и свиста, без поводьев.
Увидев подошедшую кнесинку, он опустил лук и поклонился:
- Здравствуй, госпожа,
- Как твои раны? - первым долгом спросила она. - Заживают? Он
ответил:
- На мне быстро все заживает, госпожа.
- Ты хорошо стреляешь, - похвалила правительница и потянулась к луку:
- Покажи.
Это был могучий веннский лук, высотой до груди стоящему человеку,
спряженный добрым мастером из можжевельника и березы, оклеенный
сухожилиями и рогом и повитый сверху берестой. Он был способен стрелять
и в лютый мороз, и под дождем. Кнесинка взвесила его на ладони,
потрогала вощеную кожаную тетиву, и тетива негромко загудела. Страшное
оружие. Из таких вот и пробивают дубовую доску за двести шагов.
Девушка внимательно и с явным знанием дела осмотрела лук и не нашла
нигде кнесова знамени. Всю воинскую справу Волкодав покупал сам, за свои
деньги.
- Ничего в оружейной не берешь, - заметила кнесинка. - Что так?
- Я не витязь, госпожа, - сказал он. - Я не должен зависеть от вождя.
Кнесинка посмотрела на его руки и спросила:
- Ни щитка, ни перчаток не носишь... Не боишься пораниться ?
Неловко спущенная тетива в самом деле могла покалечить. Волкодав
сказал:
- В моем деле загодя не изготовишься, госпожа. Елень Глуздовна
попробовала натянуть лук и едва сдвинула тетиву. Чтобы удержать ее, как
полагалось, возле правого уха, требовалось усилие, равное весу взрослого
человека.
Она немного вымученно улыбнулась и спросила:
- А ножи метать умеешь? Волкодав кивнул:
- Умею, госпожа.
- Покажи.
Венн вытащил из ножен тяжелый боевой нож и наотмашь, не целясь,
запустил им в деревянный столб, сплошь разлохмаченный прежними бросками
упражнявшихся. Нож слетел с ладони, перевернулся и засел, войдя в дерево
на два вершка. Волкодав сходил за ним и пришел назад, пряча клинок на
место. Кнесинка задумчиво наблюдала за ним.
- Я не хочу, чтобы ты ссорился с Лучезаром, - сказала она погодя.
Волкодав ответил:
- Я не ссорюсь с твоим братом, госпожа. Она неожиданно попросила:
- Научи меня владеть оружием, Волкодав. Он подумал и осторожно
поинтересовался:
- Прости, госпожа, но ты ведь выросла при дружине. Как вышло, что ты
оружию не обучена?
Елень Глуздовна ничего ему не ответила. Только почему-то покраснела,
повернулась и молча ушла. Выбрав время, Волкодав в тот же день
расспросил Правого. Боярин строго посмотрел на него: что еще за
любопытство? - но затем, видно, рассудил, что телохранитель навряд ли
спрашивал ради пустой забавы. И поведал венну, что мать кнесинки была
знаменитой воительницей: государь Глузд поначалу состоял у нее простым
воеводой. Она погибла в бою с морскими сегванами, и Глузд, оставшийся
растить несмышленую дочку, поклялся, что не допустит для нее такой же
судьбы.
- Кнес ее сам не учил и нам заповедал, - предупредил он Волкодава.
Тот кивнул:
- Спасибо за науку, боярин...
Ворчливый Крут отдал ему в учение двоих отроков, Лихослава и
Лихобора. Благо им, по сугубой незнатности их рода, посвящение в витязи
предстояло вовсе не обязательно. Близнецов так и прозывали: братья
Лихие. Славные парни дружно недолюбливали Лучезара, а посему особенность
новой службы пришлась им как раз по вкусу. Это ж надо - никто из дружины
был им теперь не указ! Даже бояре!
- Только я, - сказал Волкодав, и ребятам не захотелось с ним спорить.
Он же добавил: - И кнесинка, но только в том, что охранных дел не
касается.
Гораздо трудней показалась братьям другая наука: обращать внимание
лишь на то, что могло как-то коснуться госпожи, пропуская мимо ушей
ехидные замечания и даже прямые обиды, обращенные на них самих.
Каждое утро добрый Серко приносил Волкодава в крепость, и венн
спускал с отроков по сорок потов. Сперва они слегка дичились его, но
потом привыкли, зауважали и даже порассказали ему немало занятного.
Почему-то он испытал немалое облегчение, узнав, что Лучезар вовсе не был
кнесинке братом, ни родным, ни двухродным. Ее прабабушка доводилась его
прадеду сватьей. Лучезар, правда, при каждом удобном случае именовал
кнесинку сестрой, зато она его братом - никогда. А еще была у молодого
боярина одна странность. Временами он запирался у себя и не показывался
целые сутки, а то и двое. При этом Лучезар отговаривался нездоровьем,
но, скорее всего, именно отговаривался: телесной крепости в нем было на
троих.
Когда близнецы упомянули об этих странных отлучках, что-то сдвинулось
в памяти Волкодава, точно струна самострела, настороженного у звериной
тропы. Он сразу вспомнил походку Левого, так не понравившуюся ему в день
покушения, и спросил:
- А не бывает ли боярин, перед тем как запираться, раздражителен и
зол?
Братья переглянулись и разом кивнули льняными вихрастыми головами:
- Еще как бывает!..
Тогда Волкодав крепко заподозрил, что Левый был приверженцем серых
кристаллов, дарующих блаженство, дивные сны наяву... и шаркающую походку
после пробуждения. Он еще в Самоцветных горах насмотрелся на любителей
сладкой отравы. И знал, что она в конце концов творила с людьми. Он не
стал ничего говорить отрокам и так же подробно расспросил их обо всех
остальных обитателях крепости, до самого последнего конюха и раба.
Справный телохранитель должен знать все. И про молодую чернавку,
сошедшуюся с витязем, и про обиженного слугу, быть может, затаившего
зло. И про то, в каких местах кнесинка любит собирать грибы. И про
боярина, который, того гляди, совсем станет рабом серого порошка, - а
значит, и людей, его доставляющих...
По вечерам Ниилит лечила его своим волшебством, и через какое-то
время он с радостным удивлением обнаружил, что перестал кашлять.
Очень скоро Хозяйка Судеб вновь столкнула их с Лучезаром лбами.
Как-то утром, стоя на заднем дворе крома, Волкодав объяснял братьям
Лихим мудреное искусство внезапного боя: стоял, стоял человек
безмятежно... и вдруг взрывается вихрем сокрушительных и мгновенных
ударов. Видеть подобное отрокам раньше почти не приходилось. Волкодав
знал, что в дружинах таким боем гнушались. Братья Лихие тоже сперва
морщили носы, потом перестали. Удел витязя - честные битвы грудь на
грудь да гордые поединки. Телохранитель - дело иное. Ему лишь бы
соблюсти того, кого взялся охранять, живым и во здравии. А честь и славу
пусть добывают другие...
Мыш, сидевший на плече у Волкодава, вдруг забеспокоился и зашипел.
Венн оглянулся и увидел шедшего к ним Лучезара. За молодым боярином
следовало двое мужчин, которых он сейчас же узнал, а узнав -
насторожился. Один был тот черноволосый воин жрецов; похоже, они и
впрямь выгнали неудачника. Вышелушили, как рака, из полосатой брони. А
второй... второй был его тогдашний противник-сольвенн.
- Вот еще двое телохранителей для сестры, - сказал Лучезар, обращаясь
к Правому, который редко пропускал случай взглянуть на Волкодава и
отроков. - Воины что надо и к тому же не галирадцы. Ни с кем здесь, в
городе, сговариваться не начнут.
Крут нахмурился и спросил черноволосого:
- Как звать тебя? И почему с проповедниками за море не уплыл?
- Звать меня Канаон, сын Кавтина, а род мой - воины, - ответствовал
тот. Судя по акценту, его родиной был Нарлак, лежавший к северо-западу
от Халисуна, за горами, которые сольвенны называли Замковыми, а венны -
Железными. - Проповедники меня отрешили, - продолжал Канаон, и было
похоже, что он на них по-настоящему обозлился. - В семи городах мечом за
их веру стоял, мил да хорош был. Ан стоило один раз оплошать...
Он посмотрел на Волкодава и сразу отвел глаза.
- А ты? - повернулся Правый к сольвенну.
Парень назвался птичьим именем - Плишкой. По его словам, он был
сиротой и вырос батраком у земледельца-сегвана, потом сбежал от него и
сделался наемником. И вот уже семь лет странствовал по белу свету,
зарабатывая мечом. При этом он нажил какие-то неприятности от Учеников
Близнецов и тогда на площади собрался было поквитаться, но не совладал.
А когда те уже уехали, увидел Канаона, чуть не плачущего в корчме. Былые
противники хлебнули вместе пивка и тут же уговорились держаться друг
дружки. Так, вместе, и пришли они к боярину Лучезару, ибо прослышали,
что госпоже кнесинке могут пригодиться наемные телохранители...
Складно, подумал Волкодав. Складно и славно. Ишь ведь, у Правого уже
и брови от переносицы в стороны расступились. Да. Жили-были два хоробрых
воителя и ратилисъ честно, а потом взяли да побратались. Чего тут не
понять!
Крут повернулся к нему:
- Ты-то что скажешь, венн?
Волкодав пожал плечами, гладя повисшего на рубахе Мыша, и равнодушно
ответил:
- Скажу, что, пока я при кнесинке, этим двоим подле нее не бывать.
Плишка и Канаон растерянно переглянулись: ничего подобного они,
похоже, не ждали. Рука Лучезара опустилась на меч.
- А не много на себя берешь, венн? - заворчал Крут.
Волкодав спокойно сказал:
- Ты меня спросил, я ответил.
- Чего боишься?.. - осведомился Крут. Плишка хмыкнул:
- Боится, кнесинка нас вперед него жаловать станет. Канаон
заулыбался: мужественное, темное от загара лицо, голубые глаза, белые
зубы из-под черных усов. Красивый малый, уж что говорить. Да и Плишка
был хорош собой, гораздо хорош. Волкодав сказал:
- Один из них побил другого, а я побил победителя.
- Ну и что? - фыркнул Крут. - Если ты их побил, они, по-твоему, плохо
дерутся? Отроками, небось, только двор не метешь...
- Может, дерутся они и неплохо, - сказал Волкодав. - Но к госпоже,
покуда жив, я их не подпущу.
- Обижаешь, венн, - покачал головой Плишка. - Смотри, каяться не
пришлось бы.
- А ты молчи, тетеря! - рявкнул вдруг Правый. - Поговори мне тут!
Канаон вполголоса пробормотал по-сольвеннски нечто, касавшееся
башмаков и пояска бабушки Волкодава. За подобные слова у веннов вызывали
на поединок, и все это знали. Братья Лихие не отрываясь смотрели на
наставника. Волкодав стоял, как глухой.
Лучезар слушал разговор, постепенно белея от бешенства. Рука его
танцевала по рукояти меча, но дальше этого дело покамест не шло. Не ему,
дружинному воину, прилюдно задираться с бывшим рабом...
- Пошли! - коротко бросил он наемникам. И те удалились следом за ним,
нехорошо оглядываясь на Волкодава. Когда же скрылись, на него напустился
Крут:
- А теперь, парень, сказывай толком! Почто обидел добрых людей?.. - И
свирепо оглянулся на замерших рядом близнецов: - Брысь!..
Лихобор и Лихослав по привычке дернулись с места, но потом
