сбереженными с прошлого года и не потерявшими ни вида, ни вкуса. Ранней
зеленью, успевшей налиться соками в солнечных уголках, укрытых от ветра.
Рыбой девяноста девяти сортов и засолов. Грибами, засушенными на нитках
или выдержанных в бочках под гнетом. Копчеными гусями и живой птицей в
ивовых клетках. Пирогами, от одного запаха которых голова шла кругом...
Волкодаву до смерти хотелось накупить сразу всего и устроить пирушку,
побаловать Тилорна с Ниилит да и себя самого... Он все-таки опустил
руку, уже тянувшуюся к кошельку. Рановато вздумалось баловаться. Надо
будет завтра пойти на улицу кузнецов расспросить, не нужен ли кому
подмастерье-молотобоец...
Сольвеннские и сегванские лодьи стояли на песке, вытащенные за линию
прилива на дубовых катках. Для тяжелых кораблей, приходивших из
Аррантиады, был устроен настоящий причал из вбитых в дно свай, покрытых
добротной бревенчатой вымосткой. Аррантских кораблей было немало.
Благодарные мореходы даже воздвигнули на торговой площади бронзовую
статую своего Бога. Здоровенный мужик, всклокоченный и голый, попирал
гранитный валун, гневно замахиваясь гарпуном, зажатым в могучей руке.
Когда сольвеннские купцы ссорились с аррантскими. Медному Богу,
случалось, натягивали на голову мешок. А то и начищали иные части
изваяния до веселого солнечного блеска.
Сегодня подле Медного Бога вовсю стучали топоры: плотники возводили
посреди торга дощатый помост.
Ниилит любовалась парусниками, уверенно называя, откуда какой. Два
или три из них она уже видела дома и теперь радовалась им, точно старым
знакомым.
Волкодав обратил внимание на одно судно, недавно причалившее к
берегу. Команда снимала и сворачивала паруса, у борта суетились
грузчики, а по сходням спускались несколько мужчин в долгополых
одеяниях, сшитых из двух половин: справа серая ткань отливала краснотой,
слева - зеленью. У тех, что шли впереди, цвета одежд были поярче. У тех,
что держались сзади - побледней.
- Это, должно быть, с острова Толми, - сказала Ниилит. - Там живут
жрецы Богов-Близнецов.
...Однажды, когда Волкодав был маленьким, мальчиком, к ним в деревню
пришел высокий седобородый старик, назвавшийся Учеником Близнецов, и
попросил разрешения обосноваться поблизости.
"Старые люди не должны селиться одни, - сказала большуха. - Как
вышло, что ты живешь сиротой?"
Пришелец объяснил, что так велела ему его вера. Он собирался
выстроить в лесу шалаш или выкопать над берегом Светыни пещерку. Но на
другой же день начал кашлять и волей-неволей остался в большом доме, где
за ним присматривали старухи и ребятня. Когда же старик выздоровел,
наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело - дать гостю
уйти в метель и мороз, на верную погибель?
Волкодав отлично помнил его морщинистые руки, добрые глаза и длинную,
пышную бороду. Сколько было волосков в той бороде, столько же и
рассказов о Близнецах жило в памяти старика. Серые Псы слушали его с
любопытством, коротая за домашней работой зимние сумерки. Иногда же,
наоборот, жрец, просил их рассказать о своей вере. Однажды он попросил
мальчишек смастерить ему костяное писало и надрать гладкой бересты с
поленьев, приготовленных для очага.
"Зачем тебе?" - спросили его.
"Запишу ваши сказания", - ответил старик. Куда подевались те
берестяные листы, испещренные чужеземными письменами? В ночь разгрома
старый мудрец взывал к милосердию, творил священное знамение и пытался
прикрыть собой раненых и детей. Пока кто-то из комесов Людоеда не снес
ему мимоходом седую голову с плеч... Волкодав не стал рассказывать о нем
Ниилит.
...Сладкая булочка все-таки не пошла ему впрок. А ведь мог бы,
кажется, уже усвоить: стоит только пригладить на загривке вздыбленную
щетину, и сейчас же что-нибудь случится. Что-нибудь скверное.
Волкодав пребывал в таком неприлично добром расположении духа, что,
заметив впереди стайку мальчишек, азартно швырявших в воду камни, не
сразу разобрал, чем именно они занимались.
И только когда с воды долетел тонкий, жалобный визг, Волкодав
прищурился против света, мгновенно насторожившись. Вечернее солнце било
в глаза, но все-таки он разглядел: в десятке шагов от причала, осыпаемый
градом камней, барахтался лопоухий щенок.
Дальше все происходило гораздо быстрее, чем можно про то рассказать.
Волкодав сунул Ниилит завернутый в тряпку меч и, ни слова не говоря,
прыгнул вперед. Нелетучий Мыш подавился яблоком, выронил его, расправил
крылья и ринулся с руки Ниилит, но разорванная перепонка в который раз
его подвела. Мыш шлепнулся на деревянную мостовую и пронзительно
закричал, кляня свое увечье.
Причал между тем огласился истошным ревом. Волкодав расшвырял
малолетних палачей безо всякой пощады, а рука у него была тяжеленная.
Разогнав мальчишек, он быстро глянул вниз. Ленивые волны колыхались
между осклизлыми сваями. Там, где только что сучил лапками несчастный
малыш, расходились медленные круги.
Волкодав без раздумий прыгнул в холодную воду.
Косые лучи отражались от поверхности, почти не проникая в глубину, но
он рассчитал точно. Вытянутые руки почти сразу нащупали мягкое, еще
шевелившееся тельце. Оттолкнувшись ногами от каменистого дна, Волкодав
вынырнул, перехватил наглотавшегося волы щенка за задние лапки и сильно
встряхнул. Оживая, тот закашлялся и заплакал. Волкодав подплыл обратно к
причалу. Ему повезло - было время прилива, вода стояла высоко.
Рванувшись вверх, он ухватился свободной рукой за край настила,
подтянулся и вылез.
- А ну, подай сюда щенка!
Навстречу ему уже шел широкоплечий папаша одного из сорванцов. Сын
опасливо прятался за спиной разгневанного родителя. Левый глаз у нею
стремительно заплывал, зато правый смотрел на Волкодава с нескрываемым
злорадством. Грозный батюшка нередко охаживал наследника плеткой. Зато с
ним можно было ничего не бояться. И никого.
Двое стражников появились из собравшейся толпы и остановились
посмотреть, что происходило.
Волкодав отдал щенка Ниилит и стад отжимать подол рубахи.
- Много воли забрал, венн! - багровея лицом, зарычал мужчина и рванул
его за плечо, заставляя обернуться. - Не в лесу у себя!.. Не твой
псеныш, не тебе о нем и радеть! Подай сюда, говорю!
Довольно долго Волкодав молча смотрел на него. Потом улыбнулся. Он
знал, какая у него была улыбка. Иные люди задумывались, стоило ли
продолжать разговор.
- Своего сына, - сказал он набычившемуся сольвенну, - ты так
воспитал, что он горазд мучить всякого, кто слабей. Значит, пускай не
обижается, когда и с ним так же.
Мокрая одежда плотно облепила его плечи. Ему не пришлось стряхивать
чужую руку - мужчина убрал ее сам. Брехливый дворовый кобель, привыкший
лаять на всякого встречного-поперечного, разлетелся из-под ворот и
нарвался на молчаливого волкодава. Да. Связываться из-за паршивого щенка
с диким венном, покрытым шрамами и вдобавок явно способным сломать в
ладони подкову... Уязвленная гордость, однако, пересилила опаску:
- Ты-то в моем сыне не волен!
- Как я погляжу, это вправду твой сын, - сказал Волкодав. - Весь в
тебя. Наверное, ты хочешь вызвать меня на поединок?
И покосился на Ниилит, баюкавшую израненного щенка. Она, между
прочим, держала под мышкой его меч.
Вызывать его на поединок сольвенн не захотел. Повернувшись, он
зашагал прочь, пытаясь сберечь остатки достоинства под изумленным
взглядом сынка, которого, оказывается, начали с некоторых пор в
присутствии родителя безнаказанно обижать всякие проходимцы.
Было видно, что с каждым шагом обида нашептывала в ухо сольвенну все
громче, а осторожность - все тише. Отойдя на добрый десяток шагов, он
обернулся:
- В Самоцветных горах таких надо дер... ...Видоки утверждали потом,
будто венн покрыл разделявшее их расстояние одним звериным прыжком.
- Ххахх!.. - изумленно выдохнул краснолицый и, пролетев спиной вперед
полных полторы сажени, с плеском обрушился в воду. Стражники побежали к
Волкодаву, но, приблизившись, остановились - он не пытался улизнуть и
стоял спокойно, опустив руки. Сольвенн, отплевываясь, хватался за
скользкие сваи. Он был непременным участником кулачных потех, смыслил
кое-что в рукопашной и понимал, что должен был благодарить всех Богов
сразу.
- За что ринул доброго человека? - спросил Волкодава старший из
стражников. - Что он тебе такого сказал?
Волкодав ответил ровным голосом:
- Этот добрый человек сказал, что таких, как я, в Самоцветных горах
надо держать. Стражник обернулся к толпе:
- Верно, люди?
- Верно, - отозвалось сразу несколько человек, не иначе битых
когда-то краснолицым. Волкодаву показалось, что стражник вздохнул с
облегчением. Уж верно, ему не хотелось лишних хлопот.
- Ступай, парень, с миром, - проговорил он. Удар кулаком за подобное
пожелание в самом деле был наказанием невеликим. Ниилит отдала Мышу
яблоко, подобранное с мостовой, и подставила ладонь, но Мыш к ней не
пошел: еще не хватало, чтобы Волкодав опять что-нибудь учинил без него.
Настрадавшийся щенок всхлипывал и дрожал на руках у Ниилит. Волкодав
забрал у девушки меч, и, более не останавливаясь, они зашагали к
постоялому двору Любочады.
Ухмыляющиеся друзья извлекли краснолицего из воды. И он, недолго
думая, сорвал зло на сыне: наградил звонкой затрещиной по другой щеке.
Волкодав знал, что постыдно сорвался. Что было достаточно просто
растолкать недоносков, а бить совсем не обязательно. Но ничего с собой
он поделать не мог.
Для кого в одиннадцать лет ничего не значит плач раненого щенка, кто
способен весело швырять в него камень за камнем...
Дети. Голодные, вшивые, ободранные подростки, ползающие на
четвереньках по обледенелой горной дороге. Исцарапанные руки просеивают
каждый комочек породы, выпавшей из тачек и корзин взрослых рабов. Не
затерялся ли где крохотный обломок самоцвета, не прилипла ли невесомая
золотая пылинка?..
И другие дети. Совсем другие. Сытые, крепкие, разрумянившиеся на
морозе. В меховых сапожках, с длинными кнутами в руках. Такие же рабы,
как и те, вшивые. Каждый из юных надсмотрщиков знает, что, провинившись,
вполне может оказаться среди оборвышей. И те ему, скорее всего, в первую
же ночь выцарапают глаза. Каждый из полуголых знает: стоит как следует
захотеть - и он вполне может заработать меховые сапожки и кнут. Если,
конечно, допустят те, кто уже ходит с кнутами...
Немногие решают пробиваться наверх: одни быстро тупеют, обретая
скотское безразличие к происходящему, Других держит страх, третьих -
бессилие, четвертых - гордость и злоба...
В ту осень, как раз перед тем, как снег завалил перевалы, торговец
рабами привез на рудник двоих боннских мальчишек, одногодков, пытавшихся
дорогой вместе бежать. Один из них стал надсмотрщиком по кличке Волк.
Другого семь лет спустя прозвали Волкодавом...
Едва поставив ногу на нижнюю ступень исхода, Волкодав настороженно
замер. В их комнате что-то происходило. Сквозь поддверную щель проникали
отсветы неведомо кем зажженной лучины. Было видно, как двигалась шаткая
тень. Чуткий слух Волкодава различил какие-то вздохи...
Вокруг за добротными дощатыми столами вовсю ели и пили постояльцы и
просто захожие гости. Было там и трое охранников Фителы. Волкодав знал,
как мало это значило. В самой многолюдной и веселой толпе можно
безнаказанно похитить и убить человека, была бы сноровка. Никто и в толк
не возьмет...
Он удержал Ниилит за руку и жестом приказал ей оставаться внизу, а
сам пошел вверх по всходу - без видимой спешки, но совершенно бесшумно.
