уперев его в стремя, и прикидывал, что на привале надо будет сделать для
него петлю вроде тех, какими пользовались другие. Лук в налучи
покачивался слева при седле, справа висел берестяной тул с двумя
десятками стрел. Стрелы Волкодав тоже выбирал сам, следя за тем, чтобы
ушко у каждой было выкрашено в свой цвет, смотря по тому, каков
наконечник. Чтобы в бою можно было сразу выхватить нужную, не раздумывая
и не ошибаясь.
День миновал без каких-либо происшествий. Дорога, не нарушенная ни
переправой, ни буреломом, вилась между песчаных холмов, поросших добрыми
соснами. Ветер шевелил пушистые ветви, пятна света и тени плясали по
лесной траве, по вьюкам на телегах, скользили по лицу Тилорна. Некоторое
время тот напряженно хмурился, потом обрадовано заявил:
- Я уже различаю тени и свет! Даже очертания иногда! да.
- А я думал, тебя ослепили, - сказал Волкодав. Тилорн улыбнулся.
- Нет. Это от плохой еды и... м-м-м... переживаний. Ты же, друг мой,
кормишь меня столь незаслуженно хорошо, что я, чего доброго, не только
вновь стану видеть, но и растолстею...
Волкодав вдруг почувствовал себя так, словно это ему, а не Тилорну
предстояло вскоре прозреть. Необычное ощущение крепко засело в душе. И
до самого вечера, пока они не выехали на широкую поляну у озера и
Аптахар не распорядился устроить привал, Волкодав волновался неизвестно
о чем и все думал, что бы такое сделать, чтобы зрение поскорей вернулось
к Тилорну. Ничему-то он, старый пес, в жизни своей не научился.
На ночь телеги поставили в круг и на каждой с внешней стороны
укрепили по два щита. Посередине круга поставили палатку для Фителы.
Разложили костер и повесили над ним железный котел. Волкодав уже не
слишком удивился, когда Ниилит взяла большую деревянную поварешку и
принялась хозяйничать у котла.
Он натянул свой полог возле колеса повозки, постелил покрывало, потом
вынул из телеги Тилорна и, взяв на руки, унес его за пределы круга.
- Смех и грех, - молвил калека, управившись со своими делами и
пытаясь одернуть длинную рубаху. Ладони Волкодава обнимали его ребра,
без труда поддерживая тщедушное тело. - Смех и грех! - повторил Тилорн и
смущенно вздохнул. - Когда лежу или когда ты вот так держишь, ну прямо
сейчас горы сверну. А стоит попробовать... Поставь меня, пожалуйста, на
землю, друг Волкодав.
Волкодав, подумав, чуть-чуть развел ладони. Какое-то время Тилорн и
вправду стоял, шатаясь из стороны в сторону и поводя руками. Потом его
колени беспомощно подломились. Волкодав не дал упасть - подхватил и
понес обратно к костру.
- Не спеши, - посоветовал он Тилорну. - Куда торопишься?
- Мне так стыдно обременять тебя, - ответил тот. - Ума не приложу,
что бы мы без тебя делали, друг мой! Хотя, правду сказать, поначалу я
очень опасался за девочку...
Волкодав едва не споткнулся. Ему словно плеснули в лицо водой,
холодной и грязной.
- Что? - спросил он, надеясь ослышаться.
- Я обидел тебя? - что-то почувствовав, неподдельно перепугался
Тилорн. И торопливо принялся объяснять: - Я... ну ты же сам... ты -
молодой, сильный мужчина, а Ниилит, как я понимаю, очень красива... я же
тебя совершенно не знал... я боялся, что ты... Волкодав! Я обидел тебя?
Волкодав молча прошел между телегами, уложил ученого под полог, укрыл
шерстяным плащом. Тот все еще пытался что-то говорить и даже поймал его
за руку. Волкодав выдернул руку и, мало что видя перед собой, ушел на
другую сторону лагеря, к берегу озера, где паслись стреноженные кони. И
там долго стоял неподвижно, глядя на легкий туман, завивавшийся над
водой.
Далеко за озером, за лесами алели, рея в прозрачном воздухе, снеговые
зубцы гор. Их еще озаряли лучи солнца, ушедшего за горизонт. Волкодав
хорошо помнил, как его, напрочь отвыкшего от света, в лохмотьях, с
многолетними шрамами от цепей на шее, запястьях и лодыжках, вытолкнули
из пещеры на голубой горб ледника, под беспощадное морозное солнце, Вот
тебе твоя свобода, сказали ему. Иди. И он пошел, шатаясь, скользя босыми
ногами по плотному снегу, зажимая ладонью рану в боку...
За спиной прошуршали шаги. Волкодав узнал походку Авдики и не стал
оборачиваться.
- С девкой поссорился? - спросил молодой сегван и понимающе кивнул: -
Бывает.
- Бывает, - сказал Волкодав.
- Слушай, венн... - Авдика помедлил, отвел глаза, потом решился; -
Знаешь, я что-то так и не уразумел, как это ты меня ринул намедни у
Айр-Донна. Может, покажешь, если не жалко?
Волкодав пожал плечами. Ему было не жалко. Эта ухватка не входила в
число запретных, которые нельзя передавать стороннему человеку. Он
пересадил Нелетучего Мыша на холку своему коню, щипавшему травку
неподалеку. Конь повернул голову, незлобиво обнюхал Мыша, с которым
успел уже познакомиться, потом фыркнул и снова опустил морду к траве.
Цепляясь за шерсть, Нелетучий Мыш забрался ему в гриву и принялся
слизывать соль.
Авдика поднял копье и, как тогда в корчме, наставил его на Волкодава.
Венну почему-то вдруг померещилось в нем некое сходство с тем комесом,
которого он убил одиннадцать лет назад... Наверное, все дело было в
светлых волосах и в прическе.
- Смотри, - начал он объяснять. - Левой отводишь острие, вот так.
Правой перехватываешь оскепище...
Древко снова начало неудержимо выворачиваться из рук молодого
сегвана. Авдика попытался удержать, но вместо этого волей-неволей
побежал кругом Волкодава. Потом ноги выскочили из-под него. "Смерч
подхватывает и уносит соломинку". Авдика растянулся на земле, хохоча и
поминая трехгранный кремень Туннворна.
- Как, как ты меня? А ну, еще раз, - Волкодаву же показалось, будто у
края поляны остановился кроткий серенький ослик и с вышитого седла на
них с Авдикой зорко и пристально посмотрела смуглая седая старушка.
Кан-киро веддаарди лургва, мысленно сказал ей Волкодав. Именем
Богини, да правит миром Любовь. Вот видишь, Мать Кендарат, и у меня
теперь есть ученик...
Когда Ниилит позвала есть. Волкодав явился к костру с котелком - для
Тилорна. Юная стряпуха сварила густую похлебку из ячменя, заправив ее
салом, жареным луком и еще чем-то душистым, на саккаремский лад. Ниилит
позволили распоряжаться съестными припасами по своему разумению, и было
похоже, что жалеть о том не придется.
Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал приготовленную
снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся и
удовлетворенно кивнул. Аптахар же крякнул, провел рукой по усам и
потрепал Ниилит по плечу:
- Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу еще не ложился спать
голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до сих
пор не бывало!
- Смотри, избалуешь молодцов, - обращаясь к Ниилит, заметил купец. -
Этак они у меня, чего доброго, осетров и соленых орешков требовать
станут.
Ниилит заерзала на месте, моргая смущенно и немного испуганно. Как
следовало понимать эти слова - как похвалу или как упрек?.. Воины со
смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по старшинству,
начали опускать ложки в котел. Когда очередь дошла до Волкодава, он
наполнил свой котелок и отнес его Тилорну.
- Волкодав... - страдая, начал было тот, но ответа не дождался.
Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушел. Сел на свое
место и принялся за еду. Возможно, похлебка была в самом деле навариста
и вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.
Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая горбушка. Он
разломил ее и половину съел, половину отложил. После вечери они с Ниилит
мыли опустевший котел, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся
кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.
- Выкупайся, если хочешь, - предложил он Ниилит. - Я постерегу.
Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять все стало
тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.
- Спасибо, господин, - тихо поблагодарила она и ушла за куст
раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и
уставился в сгущавшуюся темноту.
Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок,
тому, что уцелел... тому, что оказался вдруг не один...
Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно
лягушонок, и ничуть не боялась темной воды с ее холодными ключами и
всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав,
стерег на берегу.
Теплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись
возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу -
пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в
кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами
и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных.
Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами
хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это
желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.
- Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог... - жалостно выводил
Авдика вельхскую балладу времен Последней войны.
Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые
удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Ее сложили рабы
в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.
О чем ты споешь нам, струна золотая?..
У каторжников, годами работавших под землей, никаких струн не было и
в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь
незачем.
О чем ты споешь нам, струна золотая?..
Здесь камень холодный безгласен и слеп.
Здесь вечная ночь, а зари не бывает.
Здесь тщетной, надежды прижизненный склеп...
Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной
молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а
мертвые, наоборот, уходили на свет. Только мертвые. И он, Волкодав.
Единственный. Черный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед
самым входом в пещеру...
В рудничном, отвале твой путь оборвется,
Где мертвые смотрят последние сны,
И горное солнце, холодное солнце
В слепые глаза поглядит с вышины...
Он вырвался, но от себя ведь не уйдешь. У того, кто семь лет пел
Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может,
бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце
радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Еще четыре года
после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать
воином. Убить Людоеда. И умереть. Все. Сколько ни вразумляла, сколько ни
отогревала его Мать Кендарат, ничего у нее так и не получилось.
Теперь... А теперь, наверное, было слишком поздно.
Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше
хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и
светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как
следует освоился с луком, оттянув тетиву до правою уха сперва четырьмя
пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из березы,
можжевельника и лосиных жил, был отменно силен. Его рога так и
выгибались вперед, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном
взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись
бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся
топором - тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный,
он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз
