сразу перешел к делу:
- Господин Петров я открою свое имя после того, как вы подробно
напишете мне о вашей работе в терроре. Интересовать меня будет все ваши
товарищи по борьбе с самодержавием, руководители, подчиненные, явки,
транспорт. Вы, конечно, понимаете что устраивать побег из каторжной тюрьмы -
дело противозаконное, я буду рисковать головой, если, поверив вам, пойду на
риск. Чтобы я смог вам поверить, надобно исследовать ваши показания,
соотнеся их искренность с документами архивов. Если результат будет в вашу
пользу, я выполню все о чем попросите. В случае же, если мы поймем что вы
вводите нас в заблуждение, что-то от нас таите, что-то недоговариваете вы,
конечно, знаете печальный опыт с бомбистом Рыссом, я возвращу вас в Саратов.
Оттуда будете этапированы в рудники. Сможете выжить - на здоровье я человек
незлобивый. Но когда поймете, что наступил ваш последний миг вспомните эту
комнату и наш с вами разговор последний и единственный шанс, второго не
будет.
- Я напишу все что умею, - ответил Петров, по-прежнему сдержанно хотя
глаза его лихорадочно мерцали и лицо было синюшно-бледным. - Не взыщите за
стиль это будет исповедь.
Через два дня когда Герасимову передали тетрадь, исписанную Петровым
данные из архивов подтвердили его информацию. Тем не менее приняв решение
начать серьезную работу, Герасимов поднялся на чердак сел к оконцу в
креслице заранее туда поставленное и приладившись к биноклю начал наблюдать
за тем, как себя ведет Петров наедине с самим собой.
Смотрел он за ним час, не меньше, тщательно подмечая, как тот листает
книгу (иногда слишком нервно, видимо что-то раздражает в тексте) как
морщится, резко поднимаясь с постели (наверное болит культя) и как пьет
остывший чай. Вот именно это последнее ему более всего и понравилось: в
Петрове не было жадности, кадык не ерзал по шее и глотки он делал
аккуратные.
Вечером Герасимов постучался в дверь комнаты (сказал филерам на замок
не запирать), услышал "войдите", на пороге учтиво поинтересовался:
- Не помешал? Можно? Или намерены отдыхать?
- Нет, нет, милости прошу.
- Спасибо, господин Петров. Давайте знакомиться: меня зовут Александр
Васильевич, фамилия Герасимов, звание - генерал, должность...
- Глава санкт-петербургской охраны, - закончил Петров. - Мы про вас
тоже кое-что знаем.
- В таком случае не сочтите за труд написать, кто в ваших кругах обо
мне говорил и что именно ладно?
- Знал бы где упасть, подложил бы соломки. Вот уж не мог представить,
что жизнь сведет именно с вами.
- Расстроены этим? Или удовлетворены?
- Про вас говорят разное.
- Что именно?
- Говорят, хам вы. Людей обижаете.
- Людей? Нет, людей я не обижаю. А вот врагов обижаю. Такова судьба:
или они меня, или я их...
- Это понятно, - кивнул Петров.
- Господин Петров, мы прочитали ваши записки. Они нас устраивают. Я
человек прямой, поэтому все сразу назову своими именами вы нам не врали.
Слава богу. Но вы не объяснили, что побудило вас обратиться в саратовскую
охранку с предложением стать нашим секретным сотрудником. Я хотел бы
услышать ответ на этот вопрос.
- Отвечу. Вам имя Борис Викторович Савинков говорит что-либо?
- И очень многое, - ответил Герасимов.
- Знакомы лично? Видали? Пользуетесь слухами? - продолжал спрашивать
Петров. - Что знаете конкретно?
- Многое. Знаю, где он жил в столице, в каких ресторанах гулял, у кого
одевался, с кем спал.
- Вот видите. - Впервые за весь разговор Петров судорожно сглотнул
шершавый комок, так пересохло во рту. - А я знал только одно: этот человек
живет революцией. Он виделся мне, словно пророк, в развевающейся белой
одежде, истощенный голодом и жаждой. Я был им болен, Александр Васильевич!
Так в детстве болеют Айвенго или Робин Гудом! А когда меня в Париж привезли,
когда начали таскать по революционным салонам, чтобы я демонстрировал свой
протез, когда встретился с Борисом Викторовичем, пообщался с ним, так даже
сон потерял с отчаяния.. Это он здесь подвижник террора, а там ходит по
кабакам с гвоздикой в петличке фрака и табун влюбленных дурочек за собою
водит, попользует и бросит, хоть на панель иди... Разве может человек идеи в
Петербурге быть одним, а в Париже прямо себе противоположным? Мы здесь
ютимся в сырых подвалах и счастливы, ибо верим, что служим революции, а
Чернов на Ваграме целый этаж занимает, семь комнат, барский апартамент! Вот
поэтому, вернувшись в Россию ставить террор на Волге, попав к вам в руки, я
в одиночке отчетливо вспомнил Париж и моих товарищей по борьбе. Вспомнил,
как они меня по десять минут разглядывали, прежде чем заказывать ужин, как
вино пробовали, что им лакей поначалу наливал в рюмку для дегустирования, и
сказал себе: "Эх, Санька, Санька, дурак же ты на самом деле! Ты этим барам
от революции ногу отдал, а теперь голову хочешь положить за их роскошную
жизнь?!" Вот, собственно, и все... Попросил ручку и написал письмо в
охрану...
Герасимов накрыл своей ладонью пальцы Петрова.
- Александр Иванович, не казните себя. Лучше поздно, чем никогда. Я рад
знакомству с вами. Спасибо сердечное за предложение сотрудничать с нами.
Давайте думать, какую сферу работы вы намерены взять.
Петров ответил не задумываясь.
- Я бы хотел бороться против боевой организации эсеров.
- Это очень опасно, Александр Иванович, вы же знаете, чем может
кончиться дело... Если революционные баре поймут вашу истинную роль -
патриота державы, ставшего на борьбу против новых жертв, сплошь и рядом ни в
чем не повинных, - дело может кончиться казнью.
- То, к чему я пришел, окончательно. Согласитесь вы с моим предложением
или нет, но я все равно сведу с ними счеты.
- Хорошо, Александр Иванович, ваше предложение принято. Теперь давайте
думать о главном как вас вытащить из тюрьмы? Вы же до сих пор сидите в
карцере саратовской каторжной для ваших друзей и знакомцев. Как будем решать
вопрос с побегом?
- Думаю, всю нашу группу надо пускать под суд. Получим ссылку на вечное
поселение, а уж оттуда обратно, к вам... Полагаю, коли сошлют в селение, где
нет политиков, это можно будет провести в лучшем виде, с вашей помощью.
- Ни в коем случае, - отрезал Герасимов. - С вами по делу идут
Гальперин, Минор, Иванченко, букет террористов... Они тоже могут податься в
побег, и тогда возможны новые жертвы. Нет, это не годится, пусть маленькие
Савинковы получат свое сполна... А вот если вы попробуете симулировать
сумасшествие...
- Как так? - не сразу понял Петров.
- Я дам вам книжки по психиатрии... Почитаете пару-тройку дней,
вернетесь в саратовский карцер и сыграете придурка... Просите свидания с
вашей женою - королевой Марией Стюарт... Жалуйтесь, что вам мешают закончить
редактирование Библии...
- Только Бартольда освободите, - задумчиво сказал Петров, - мне без
него трудно... Он ведь как нянька мне... Хоть и барин, но человек чистейшей
души, последнюю гривну отдаст товарищу, хоть сам голодать будет.
- С Бартольдом, думаю, вопрос решим. В конце концов он не террорист,
его действительно можно отправить на административную высылку...
- Спасибо. Поймите, это не прихоть, это для нашего дела нужно, одному
бежать - всегда подозрительно...
- Бартольд согласился помогать вам в вашем новом качестве?
Петров даже взмахнул руками.
- Господь с вами! Что вы! Он наивный человек, взрослый ребенок!
- Хорошо, Александр Иванович, считайте, что этот вопрос улажен.
- А как быть со мной? - Петров вдруг усмехнулся, обнажив прекрасные,
словно белая кукуруза, зубы. - Ну, потребовал я, чтобы Марию Стюарт впустили
в камеру, ну, отказали мне, а что дальше?
- Дальше придется стоять на своем. Бить, видимо, станут. Мы ведь в
Саратов о нашем уговоре ничего не сообщим, пусть думают, что не сошлись, а
то вмиг Бурцев объявится. Так что держитесь. Орите во все горло, пугайте
тюрьму, слух пойдет, как вас мытарят, товарищи начнут кампанию за
освобождение, переведут в госпиталь, а там, думаю, сами оглядитесь. Тем
более что через пару месяцев Бартольда можно будет под залог выпустить. Вам
играть придется, Александр Иванович, играть по серьезному. Ну, подробности
мы оговорим, когда вы почитаете книжечки.
Через неделю из Саратова телеграфировали, что "интересовавшее
департамент лицо, по возвращении к месту заарестования, впало в мистическую
депрессию. Возможна симуляция нервного заболевания, чтобы избегнуть суда. В
отправке в психиатрическую лечебницу отказано. Принимаем меры, чтобы
выяснить объективное состояние интересующего лица собственными силами. Нет
ли каких дополнительных указаний?"
Герасимов ответил, что "означенное лицо" его не интересует, скорее
всего он действительно ненормален психически, "внимания к нему впредь
проявлять не намерен в силу его неуравновешенности, а также малой
компетентности".
Долгие недели над Петровым издевались в карцере, однако линию он держал
твердо, хотя и поседел от избиений и голодовок. Лишь когда начались обмороки
(однажды с потерей пульса), тюремное начальство распорядилось, чтобы
полутруп был отправлен в психиатрическую лечебницу.
Через семь дней после этого в лечебницу с передачей для "убогого"
Петрова пришла девушка, назвавшая себя Раздольской Евгенией Макаровной, была
на связи с Бартольдом, "бежавшим" из ссылки, в куске сыра была записка: "Ищу
контактов с врачами, держись, вытащу!"
Прочитав эту записочку, Петров - впервые за последние месяцы - уснул и,
не просыпаясь, спал девятнадцать часов кряду.
Когда об этом сообщили в Петербург, в психиатрической лечебнице работал
провизор, заагентуренный охранкой, освещал настроения врачей, Герасимов
облегченно вздохнул план близок к осуществлению, доктор Погорелов давно
симпатизировал революционерам и вел как раз то отделение, где лежал Петров,
подсказать - через третьи уста - Бартольду, что именно к этому лекарю и
следует подойти, труда не составляло.
...Весь день Герасимов изучал сообщения из Парижа, готовил развернутый
план для внедрения Петрова в высшие ряды партии эсеров, придумывал формы
связей, которые ни в коем случае не будут раскрыты Бурцевым, настроение было
приподнятое, чувствовал грядет новая удача, коронное дело, залог будущего,
поработать бы с Петровым лет десять, а там и пенсия, стриги себе купоны со
счетов в банках!
Звонок Столыпина был словно гром среди ясного неба, до этого никогда
сам не звонил в охрану в случае крайней нужды с премьером связывал
секретарь, да и такое было раза два, не больше.
- Александр Васильевич, - глухо кашлянув, сказал Столыпин, - я бы
просил вас приехать ко мне незамедлительно.
- Что-нибудь случилось? - осведомился Герасимов, ощутив тянущую ломоту
в загривке.
- Да, - ответил премьер. - Случилось.
ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (VIII)
"...Совершенно не могу уснуть, час назад убрали от нас лампу, совсем
уже светло, птицы громко поют, время от времени каркает ворона. Мой товарищ
по камере спит неспокойно. Мы узнали, что утверждены два смертных приговора,
сегодня ночью приговоренных не увели, значит, уведут завтра. У каждого из
них, вероятно, есть родители, друзья, невеста. Последние минуты... Они
здоровы, полны сил и бессильны. Придут и возьмут их, свяжут и повезут на
место казни. Вокруг лица врагов или трусов, прикосновение палача, последний
взгляд на мир, саван, и конец. Лишь бы скорее, лишь бы меньше думать, меньше
чувствовать, блеснет мысль: да здравствует революция, прощайте навеки,
