- Знаете что, Евгений Филиппович, одевайтесь-ка, милый друг, и
поезжайте домой к Лопухину. Адрес я вам дам. Я не верю Бурцеву. У меня такое
в голове не укладывается. Ну, жалься на правительство, брани Столыпина -
теперь это своим не очень-то возбраняется. но чтоб отдавать революционерам
коронного агента? Нет и нет, не верю!
- Я боюсь, - прошептал Азеф. - Я боюсь к нему идти, Александр
Васильевич... Я всего теперь боюсь, я раздавлен и сломан! Я погиб.
- Встаньте. Встаньте, Евгений Филиппович. Мне стыдно за вас. -
Герасимов отошел к сейфу, достал несколько паспортов - немецкий,
голландский, норвежский. - Берите все три. Абсолютно надежны. Дам еще три
русских. В деньгах вы не нуждаетесь. В крайнем случае исчезнете... Это
бедному трудно исчезнуть, а с деньгами - плевое дело.
...Дверь Лопухин открыл самолично, по случаю субботы горничную
отпустили к тетке, что жила на островах; увидав Азефа, не сразу его узнал,
потом, вглядевшись в отечное, желтое, залитое слезами лицо провокатора,
сделал шаг назад и демонстративно прикрыл рукой ту дверь, что вела в
квартиру.
- Что вам? - спросил брезгливо.
- Алексей Александрович, мне совершенно необходимо с вами объясниться,
- всхлипнул Азеф. - Найдите для меня хотя бы полчаса.
- Нет. Я занят, - отрезал Лопухин. - Если что-либо срочное, извольте
отправить письмо, я отвечу, если сочту возможным.
- Я не могу уйти, не объяснившись. Речь идет о моей жизни Вы
действительно встречались с Бурцевым?
Пьянея от неведомой ему ранее радости - ощущать себя самим собою,
Лопухин ответил:
- Да. Я с ним встречался
- И вы открыли ему все?
- Да. Это был мой долг. Понятный долг честного человека.
Азеф на какое-то мгновение стал прежним Азефом; тяжело засопел, плакать
перестал, расправил плечи.
- А каким вы были человеком, когда торопили меня, чтоб я вам Чернова
отдал с Савинковым? Чтоб петлю на их шеи поскорей накинуть? Честным
человеком?
- Вон отсюда, - сказал Лопухин, кивнув на входную дверь, которую Азеф
не догадался захлопнуть. - Вон!
- Да как вы...
- Вон, - повторил Лопухин и начал закрывать.
дверь, подталкивая ею плечо Азефа; тот обмяк, оттого что до ужаса четко
увидел проститутку Розу, которую он, облегчившись, так же брезгливо
выставлял из квартиры - в студенческие еще годы.
К Герасимову возвращался под дождем, пешком, не проверяясь, забыв про
постоянно грозившую ему опасность. Войдя в квартиру полковника, снова рухнул
в кресло, которое затрещало еще круче и обреченнее; закрыл глаза, потер
веки; в черно- зеленых кругах, как в каком-то ужасе, возникло лицо Каляева;
я убил его, услыхал он свой голос; и Фрумкину я убил, и Попову, и
Зильберберга, а он меня называл "дядя Ванечка"; ох, только б не думать об
этом, не я их - так они б меня убили. Жизнь - это борьба. Нечего слюни
распускать Ты ни в чем не виноват - уняли бы безумного Бурцева, и ты бы убил
царя, как пить дать, Герасимов этого же хочет, дураку видно...
- Ну как? - спросил Герасимов - Объяснились?
Азеф потер лицо мясистой, громадной ладонью и грубо ответил:
- "Объяснились"? Да он меня взашей прогнал. Зря я вас послушался.
Теперь мне спасения нет. Он им скажет, что я был у него, а ведь я сюда из
Берлина нелегально уехал, ЦК убежден, что я сейчас работаю в Берлине,
проверить - раз плюнуть...
Герасимов положил руку на оплывшее, по-бабьи жирное плечо Азефа и
сказал.
- Я поеду к нему сам. Обещаю договоримся миром.
- Нет Не договоритесь. - Азеф покачал головой. - Напрасно все это. Ни к
чему Только дерьма нахлебаетесь.
- Мы с ним друзья, Евгений Филиппович. Сослуживцы как-никак.
- Вы "сослуживцы". - Азеф сухо усмехнулся. - А я "подметка". Что со
мной говорить? Отслужил свое - и в мусор, вон из дома...
- Я не узнаю вас. Евгений Филиппович. С таким настроением вам нельзя
возвращаться в Париж. Вам предстоит состязание, и вы обязаны его выиграть. И
вы его - с вашим-то опытом, с волей вашей - выиграете. Я в вас верю Обещаю
вам локализовать Лопухина. Слово чести.
...Назавтра, в ранние петербургские сумерки, когда шквальный ветер,
налетавший с залива, рвал полы пальто и нес по улицам мокрый снег с дождем,
Герасимов вылез из экипажа на Васильевском острове, рядом с особняком
графини Паниной, где жил Лопухин, и поднялся по широкой лестнице, устланной
красным ковром, на третий этаж.
Лопухин и на этот раз дверь открыл сам, горничная еще не воротилась,
кухарка готовила ужин, громыхая кастрюлями, звонка не слышала; Герасимова
поначалу не узнал - тот сильно похудел на водах, пальто висело на нем, лицо
осунулось, поздоровело; признав, искренне обрадовался:
- Ах, как это мило, что вы заглянули, Александр Васильевич, вот уж не
ждал! Не с посланием ли от Петра Аркадьевича?
До сих пор Лопухин затаенно верил, что Столыпин вот-вот пригласит его
вернуться; как правило, все уволенные с больших должностей уповают на чудо,
совершенно лишаются логики, живут грезами - вот что значит отойти от дела,
упустив из рук власть!
- Думаю, он заканчивает его обдумывание, - улыбнулся Герасимов. - Живем
в непростое время, огляд нужен, разминка.
- Раздевайтесь, Александр Васильевич, милости прошу к столу. Чайку? Или
спросить кофе?
- Молока, если разрешите. Держу диету. Молоко очень помогает похуданию,
должен заметить...
- Ах, суета сует и всяческая суета, - вздохнул Лопухин, вешая пальто
Герасимова на оленьи рога. - Все под богом ходим, сколько кому суждено,
столько и проскрипит, тощий не станет толстым, склонный к полноте не
похудеет...
Крикнув в темный, длинный коридор, который вел на кухню, чтоб сделали
английского чаю и подали стакан молока, Лопухин провел Герасимова в кабинет,
сплошь завешанный фотографиями, маленькими миниатюрками, акварелью,
карандашными рисунками, и усадил его в старинное кожаное кресло, стоявшее
возле камина.
- Ну, так с чем пожаловали? Я, признаться, поначалу решил, что вы от
премьера... Раньше-то он был для меня "Петя"... Как же власть воздвигает
границы между людьми! Мне передавали, что он несколько раз осведомлялся обо
мне, потому и решил, что вы, столь близкий к нему человек, пожаловали с
приятными известиями...
- Я по частному делу, Алексей Александрович, - ответил Герасимов, кляня
себя потом за то, что не оставил Лопухину хоть гран надежды, весь разговор
мог бы принять иной оборот, спас бы Азефа.
- Ну что ж, - ответил Лопухин с нескрываемым разочарованием, - к вашим
услугам.
Кухарка принесла чай и молоко, поставила стаканы на низкий столик,
выложенный уральскими самоцветами, и, пожелав гостю приятно откушать свежего
молочка, выплыла из кабинета.
- Я по поводу Азефа, - сказал наконец Герасимов, ощущая какое-то
тягостное неудобство.
Лопухин не донес чашку до рта, досадливо вернул ее на блюдце:
- Вот уж напрасно вы об этом мерзавце печетесь!
- Но этот, как вы изволили выразиться, мерзавец довольно долго работал
с вами, - достаточно резко возразил Герасимов.
- Он со мною не работал Он предавал своих друзей департаменту и за это
брал деньги. Он расплачивался за свое богатство головами людей, которые ему
верили... Я никогда не забуду, как он выдал мне своего ближайшего друга
Хаима Левита: "Тот готовит акт, очень опасен, ему не место на земле". Левита
взяли и привезли в департамент. Я специально пошел на допрос: худенький
такой, шейка тоненькая, глаза горят, бросил химический факультет
университета во имя революции, а был, судя по оставшимся публикациям,
талантлив, профессура в нем души не чаяла... Как сейчас его помню, знаете
ли. Я спросил: "Кто вас мог предать Левит?" А он ответил с презрением:
"Среди революционеров предателей нет!" - "Ну, а как же вы тут очутились? Кто
из ваших знал, где находится динамитная мастерская? Мы же вас с поличным
взяли, Левит. А это значит, что вы подпадаете под юрисдикцию военного суда И
приговор будет однозначным - казнь. Вы это понимаете?" - "Прекрасным образом
понимаю". - "Кто приходил к вам в мастерскую семь дней назад? Жирный,
высокий, со слюнявым ртом?" Тут бы ему и дрогнуть, я ж ему спасательный круг
бросил! Назови руководителя - ему петля, тебе каторга, а там, глядишь, за
молодостью лет и помилуют. Так ведь нет, перекосился, будто от удара, и
ответил: "На все дальнейшие вопросы провокационного характера отвечать
отказываюсь..." И ни слова больше не проронил... Повесили несчастного юношу,
а вы, изволите ли видеть, пришли хлопотать за пособника палачей...
- Нас с вами называли палачами, - заметил Герасимов. - Кровавыми
царскими палачами. Ну, да бог с ним, перенесем и такое... А вот жизнь-то вам
Азеф спас, Алексей Александрович. Ведь на вас был акт запланирован. Но он не
дал его совершить.
- Полагаете, из благородных соображений? - осведомился Лопухин. -
Рыцарь? Да он сам этот акт против меня ставил, чтобы выклянчить себе больший
оклад содержания!
- За риск положено платить.
- Он работал без риска! Повторяю, он расплачивался головами своих
друзей.
- Его друзья были нашими врагами, Алексей Александрович... И продолжают
ими быть поныне...
- Моими? - усмешливо переспросил Лопухин. - Нет, теперь они не являются
моими врагами Ваши? Да, бесспорно Когда вас вышвырнут с государственной
службы, а это может произойти в любую минуту, они перестанут считать вас
своим врагом Вы думаете, что Азеф не имел никакого отношения к убийству
великого князя Сергея? Он поставил этот акт, он! У меня брал деньги, чтобы
спасти несчастного, отдал полиции почти всех боевиков, но трех, самых
отважных, приберег: "мол, я о них ничего не знал, ваши филеры прошляпили, не
тем маршрутом великого князя повезли!" Ложь все это! Ничего мои филеры не
прошляпили! Он двойник! Мерзкий провокатор! Он всегда и всех предавал!
- Алексей Александрович, я что-то не возьму в толк вы действительно
намерены публично подтвердить работу Азефа на тайную полицию?
- Публично я ничего делать не намерен. Но если мне покажут какие-то
документы, а они, судя по всему, у Бурцева есть, я роль приписного шута,
который тупо повторяет то, что печатают наши официозы, играть не стану.
- Погодите, Алексей Александрович, погодите. Вы намерены открыть
революционерам имя вашего сотрудника?
И тут Лопухин ударил:
- Вашего, Александр Васильевич, вашего...
Герасимов поднял глаза, в которых было горестное понимание той обиды,
которая постоянно точила сердце Лопухина, если бы я мог открыть ему все про
себя, он бы пощадил Азефа, но разве скажешь?
- Алексей Александрович, вы понимаете, что ваши показания - даже
доверительные, а отнюдь не публичные - означают вынесение Азефу смертного
приговора? А ведь у него жена, двое маленьких детей. Каково им будет, об
этом вы подумали?
- А он вспоминал про семью, когда покупал себе на департаментские
деньги роскошных кокоток?! Он вспоминал про семьи тех, кого отправлял на
виселицу? Он целовал Фриду Абрамович в лоб обнимал, как сестру, а накануне
сказал нам, где ее брать с поличным, чтоб сразу под петлю. А у Фриды этой
мать парализованная. умерла от голода через три месяца после того, как
казнили дочь. А Каляев? "Мой сын, мой сын". Нет Александр Васильевич, и не
просите!
- Скажите, вы с Бурцевым виделись?
- Я слышу в вашем вопросе интонации допроса, - сухо заметил Лопухин. -
Или я ошибаюсь?
- Помилуйте, Алексей Александрович! Как вы могли такое подумать?!
Просто я не могу не констатировать, что ваши показания революционерам, в
