в заключении героев, а равно подлых и обыкновенных людишек, что творится в
душе приговоренных, которых ведут к месту казни, - тогда жизнь этого дома и
его обитателей стала бы величайшим оружием и ярко светящим факелом в
дальнейшей борьбе И поэтому необходимо собирать и сообщать людям не простую
хронику приговоренных и жертв, а давать картину их жизни, душевного
состояния, благородных порывов и подлой низости, великих страданий и
радости, несмотря на мучения, воссоздать правду, всю правду, заразительную,
когда она прекрасна и могущественна, вызывающую презрение и отвращение к
жертве, когда она сломлена и опустилась до подлости. Это под силу только
тому, кто сам много страдал и много любил, только он может раскрыть этот
трепет и борьбу души, а не те, кто пишет у нас некрологи.
...Всем радомчанам смертная казнь заменена каторгой. Меня уверяли, что
заменят и Ганке. Несколько дней тому назад к ней в камеру перевели другую
женщину. С этих пор хохот и пение в течение целого дня без перерыва
разносятся по всему коридору.
...Рядом со мной уже два дня сидит товарищ из Кельц. В четверг
слушалось его дело - приговорен к смерти, замененной пятнадцатью годами
каторги, через две недели будет слушаться другое его дело - об убийстве двух
стражников. До него несколько дней сидел товарищ из Люблина. Ему сообщили,
что его узнал провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве
почтальона и пяти солдат. Виселица верная. Говорят, что этот провокатор
выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями и показаниями,
что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить. У радомчан
было за это время еще два дела, два раза их приговаривали к смерти и оба
раза заменяли каторгой.
...Вчера заковали четырнадцать человек, один из них по дороге в
кузницу, горько улыбаясь, сказал: "Последние свободные шаги"
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую обвиняла в предательстве.
Должно быть, лгала.
...Сегодня во всех камерах закрыли окна и накрепко забили их гвоздями.
Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни деревьев,
ни ласточек.
...К нам проникло известие о том, что охранка подослала сюда шесть
шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась слежка. Бывало,
что обнаруживали действительных провокаторов, но бывало также, что
подозрение падало на людей, возможно, ни в чем не повинных. Создается
атмосфера недоверия, портящая совместную жизнь, каждый по мере возможности
замыкается в себе.
Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по
камере (редко кто сидит один, большинство сидят по трое и больше), что цель
этого становится очевидной дать возможность неразоблаченным шпикам узнать
как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окне бесспорно
уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я
крикнул в окно "Товарищ! Гуляющий с тобой - известный мерзавец, провокатор"
На следующий день они уже гуляли каждый отдельно.
Сегодня убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованны.
Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была
освобождена прушковскими социал-демократами. Когда ее после этого
арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали сама ездила с жандармами
и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под
вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская).
Почему она предавала? Кто ее знает? может быть, избивали, а возможно, она
действительно сумасшедшая. Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре
надо мной. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это
сделать. Возможно, вначале она попытается защищаться, утверждать, что все
это ложь. Она, вероятна, будет бороться хотя бы за щепотку доверия. Но
заслуженный удел ее - позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на
долю человека..."
ДРУГ СУПРОТИВ ДРУГА (II)
Переписку между Лондоном и Петербургом о предстоящем визите английского
короля Эдуарда Седьмого в Россию Герасимов теперь читал в тот же час, как
только она выходила из канцелярии министра иностранных дел Извольского. Он
ясно понимал, как важен этот визит, - Столыпин не обманул, действительно
намечалось сближение с Британией. Из беседы с Петром Аркадьевичем - однажды
засиделись до трех утра - сделал вывод, что поворот этот не случаен;
инициатором его были люди, опасавшиеся германофильства государыни, ее
растущего влияния на августейшего супруга, в критической ситуации дело может
кончиться ее регентством, что значило бы окончательное растворение России в
германском духе.
Оценив происшедший поворот, присмотревшись, не поломает ли государь
новый курс Столыпина, полковник сделал надлежащие выводы и переориентировал
своего маклера тот теперь играл на бирже с ощутимым успехом, потому что
ставил лишь на компании и банки, связанные с английскими интересами.
Читая телеграммы, Герасимов потешался над просьбой Эдуарда VII
организовать его визит в Петербург так, "чтобы я мог побольше увидеть",
знал, что по этому вопросу непременно вызовет Столыпин; вот он, реальный
шанс, - окончательно доказать всем и вся, что его, Герасимова, слово в деле
политической полиции империи непререкаемо.
Петр Аркадьевич действительно его вызвал, ознакомил с шифротелеграммой
английского МИДа, копию которой Герасимов прочитал еще вчера; полковник,
однако, сделал вид, что изучает документ с видимым интересом; аккуратно
спрятав очки в тонкой золотой оправе в серебряный футлярчик, ответил:
- Этого делать никак невозможно, Петр Аркадьевич.
- Опасаетесь бомбистов? Но они же у вас в кулаке, Азеф бдит.
- Вместе с Азефом бдят директор полиции Трусевич, начальник царской
охраны Спиридович и министр юстиции Щегловитов, - усмехнулся Герасимов. Если
бы только Азеф и я, тогда б хоть на Путиловском заводе можно было принимать
монархов.
Посмеялся и Столыпин, потом, никак не форсируя давешний разговор по
поводу задумки, которая побудит государя не обращать внимания на критику
сановников по поводу его, премьера, активности против общины, спросил:
- Готовы отстаивать вашу точку зрения перед государем?
- Готов, Петр Аркадьевич. Если вы считаете это целесообразным, готов.
...Визит к монарху был организован так, чтобы об этом не знал никто,
кроме премьера и генерала Дедючина; из-за интриг, немедленно начавшихся в
столице после первой аудиенции, данной Николаем полковнику, генеральские
погоны до сих пор зависли, зачем подставлять Герасимова лишний раз, и так у
него предостаточно врагов ненавидят тех, кто умеет работать, бездельников
осыпают крестами, не страшны, люди без собственного мнения, скоморохи,
веселят самодержца, говорят с ним по-простому, так, чтобы все было понятно,
не надо вникать, шуты со звездами, осыпанными бриллиантами, - явление,
вполне обычное при абсолютизме.
В Царское Герасимов приехал под вечер, государь принял его в кабинете,
был несколько раздражен чем-то, той задушевной беседы, которой так сладостно
гордился Герасимов, не получилось.
- Его величество король британский, наш кузен Эдуард, привык у себя в
Лондоне повсюду свободно ходить, - досадливо морща мягкое, без выражения
лицо, говорил Николай. - Потому и здесь, в империи, он захочет вести себя
так же. Он решит посетить театры, балет, отправится гулять по улицам,
наверняка выскажет пожелание посмотреть биржу, заводы, верфи. Значит, я буду
обязан по протоколу всюду его сопровождать. Я готов, конечно. Однако хочу
спросить ваше мнение я могу?
- Нет, ваше величество, - ответил Герасимов, как-то по-новому
рассматривая лицо Николая, безжизненное, словно маска, какая-то вещь в себе,
ни единый мускул не дрогнет, и глаза потухшие.
- Ну, вот видите. Если он решится гулять по столице один, это вызовет
толки. Снова начнутся разговоры о нестабильности, станут печатать
антирусские гнусости... Поэтому будет лучше, если он не приедет в Петербург.
Встречу проведем в другом месте. Обдумайте, как это лучше сделать.
- Мне следует снестись с министерством иностранных дел?
- Решите этот вопрос с Петром Аркадьевичем, - еще более раздраженно
ответил государь. - Мне невдомек, как решаются дела такого рода.
- Разрешите, ваше величество, изложить мой план, который будет
гарантировать абсолютную безопасность августейшей семьи?
В глазах государя мелькнула какая-то живинка, видимо, испугавшись, что
его собеседник заметил это, он сразу же отвернулся к окну.
- Да, пожалуйста, но лишь вкратце.
А ведь я на голову выше его, подумал Герасимов, масенький у нас
самодержец, хлипкий. Засандалить в него пару пуль, - завтра б стал самым
знаменитым человеком мира, во все б исторические учебники вошел. А что?
Сговориться б заранее со Столыпиным, убрать Дедюлина со Спиридовичем, на
коня, - и был таков! Что там всякие Робеспьеры да Кромвели?! Ге-ра-си-мов!
Ух, прогремело б! Или зарезать. Вообще никакого шума. Под мышки взять, за
стол оттащить, посадить на стул, мол, работает венценосец, хрена б догнали.
Назавтра - республика, меня чествуют спасителем нации, герой освободительной
борьбы... Эх, с Азефом бы такое дело провести, Столыпин не пойдет,
силен-силен, а в самом нутре - слабак, постоянно оглядывается, хитрит с
самим собою, боится открыто ощериться.
- Самым надежным местом встречи я полагаю Ревель, ваше величество.
- Почему? Там же инородцы. Русские люди на своего государя руку никогда
не поднимут, только инородцы.
- Это, конечно, так, ваше величество, вы совершенно верно изволили
заметить, - кивнул Герасимов, подумав, что Каляев, Савинков, Сазонов,
Никитенко с Наумовым, не говоря уж про Халтурина и Софью Перовскую, были
чистокровными русскими, - но Ревель можно блокировать со всех сторон, да и
гавань там прекрасная, британскую эскадру разместим в полнейшей
безопасности, как и фрегат вашего императорского величества. Встреча пройдет
на воде, минимум спусков на сушу. Две великие морские державы встречаются на
воде, вполне подлежит толкованию в прессе. В этом случае, даже если бы
бомбистам и удалось проникнуть в Ревель, - хотя практически я такую
возможность исключаю, - то уж на корабли доступ им совершеннейшим образом
закрыт.
- Изложите ваши соображения Петру Аркадьевичу, - заключил Николай,
заметив кого- то в окне, и чуть склонил голову, дав понять, что аудиенция
окончена.
Выслушав Герасимова, не перебив ни разу, Азеф вздохнул.
- Да знаем мы о предстоящем визите, Александр Васильевич, знаем самым
прекрасным образом.
- Откуда же?! - Герасимов искренне изумился. - Об этом здесь известно
всего десятерым да и в Лондоне стольким же!
- Повторяю, этот вопрос обсуждался на заседании ЦК неделю назад. И было
принято решение готовить акт.
- Ничего не получится, - неотрывно глядя на уродливое лицо друга,
сказал Герасимов. - Встреча будет не здесь, а в Ревеле.
- Ну и что? - Азеф пожал плечами. - Мы рукастые. Найдем людей на флоте.
Думаете, флот простил царю "Потемкина"? Казнь лейтенанта Шмидта? А Никитенко
чего стоит? Вся пресса на ушах стояла, - "жертва полицейской провокации". А
ведь именно он, Никитенко, моего друга Савинкова из-под петли спасал, на
шлюпчонке через Черное море вывез... Словом, я против акта не возражал. Не
мог снова кто-то против меня плетет, с подачи старой змеи Бурцева...
- Задушим, - усмехнулся Герасимов- Долго ли умеючи?
