красота которого не была такой привычной, как Парижа или Рима, но тем не
менее по-своему совершенно незабываемой.
Филеры, следовавшие за Лопухиным неотступно, не зафиксировали
каких-либо контактов "Француза" (такая кличка была присвоена бывшему
директору департамента полиции за его манеру весьма франтовато одеваться), в
Британском музее сделал заказ, выписав десяток американских журналов и книг,
связанных с валютно- финансовой системой Северо-Американских Соединенных
Штатов, вышел на Пиккадилли, внимательно посмотрел афишу театров, взял билет
в ложу на спектакль по пьесе Бернарда Шоу, вернулся в отель и больше из него
не выходил.
Назавтра с утра пошел в Британский музей, до двух часов работал, в три
часа отправился в банк Ллойда, заехав предварительно в отель, чтобы
переодеться в темный сюртук, как того требовал протокол.
Лишь на четвертый день филеры зафиксировали приход в отель "Канот"
Савинкова, главный бомбист, Чернов и Зензинов прибыли в Лондон, прочитав
коротенькое сообщение в "Гардиан" о прибытии вице-директора Петербургского
банка для "консультаций о координации совместных операций на Дальнем Востоке
и в Персии" - в свете недавнего англо-русского соглашения в Ревеле.
Савинков вошел в отель утром, швейцар провел его в холл, камин, кресла
вокруг столиков, картины французских художников (аляповатая мазня, сплошной
туман, ясное дело, импрессионисты, рисовать не умеют, выдрючиваются),
осведомился, что будет пить гость, выслушав заказ - херес и миндаль в соли,
- сдержанно поклонился, выплыл, Савинков подошел к портье в маршальской
фуражке, попросил соединить его с аппаратом "мистера Лопухина",
представился, сказал, что ждет внизу, будет весьма обязан Алексею
Александровичу, если тот уделит пять минут, чтобы договориться о встрече на
вечер.
Филер, знавший - с грехом пополам - язык, вошел в отель следом за
Савинковым, устроился за соседним столиком.
Лопухин спустился в холл, сразу же узнал Савинкова, впился в его лицо
своими пронзительно-черными глазами, заметно побледнел, Савинков, наоборот,
улыбнулся бывшему директору департамента полиции, протянул ему свою девичью
ладонь с безжизненно длинными пальцами, рукопожатие его тем не менее было
цепким и сухим.
- Алексей Александрович, - сказал он, - за вами поставлена слежка. Этот
господин, - Савинков кивнул на филера, - один из трех, кто вас постоянно
сопровождает. Впрочем возможно, это ваша охрана?
Лопухин резко оборотился, филер, замерев, сидел, уткнувшись в газету.
- В ресторан он за нами не пойдет, - усмешливо продолжил Савинков. - Их
же в черном теле держат, сплошная подотчетность у страдальцев, так что
давайте обговорим наш план за трапезой.
Как только бывший директор департамента полиции и бомбист,
приговоренный к повешению, покинули отель, филер пробкой выскочил из холла.
...Когда назавтра завершились официальные переговоры Лопухина, возле
банка его поджидал в кебе Зензинов, в прошлом террорист, ныне член ЦК,
отвечавший за финансы и нелегальную транспортировку в Россию партийной
литературы.
Он привез Лопухина не на Чаринг-кросс, справедливо полагая, что
Петербургу известен адрес явочной квартиры партии, а в район Хайгета, в
ресторанчик, который содержал симпатизант партии, выходец из Киева,
женившийся на англичанке. На двери висела табличка, уведомлявшая, что
ресторан откроется в восемь часов вечера, никого посторонних, таким образом,
не было, только секретари ЦК Чернов, Зензинов и Савинков, всех троих Лопухин
знал с девятьсот четвертого года, по фотографиям, ничуть не изменились,
только разве Чернов несколько осунулся; хотя неудивительно: партию обвиняют
в том, что одним из ее руководителей был полицейский провокатор, - это
косвенное обвинение и самого ЦК хороша революционная партия, которая
допустила в свои ряды агента, ну и атмосфера у революционеров, если они
многие годы жили бок о бок с предателем, напрочь отвергая все те обвинения,
которые выдвигались против Азефа в течение последних четырех лет.
- Господин Лопухин, - сказал Чернов, подвигая гостю стакан с чаем, -
во-первых, мы благодарны вам за то, что вы решились на эту встречу.
Во-вторых, мы должны сразу же заявить, что являемся членами революционного
суда, который создан по решению ЦК для разбирательства обвинения Азефа в
провокации после того, как вы якобы встретились в поезде с Владимиром
Бурцевым. И, в-третьих, отдаете ли вы себе отчет в том, что ваши показания
могут быть преданы гласности и, таким образом, вы можете подвергнуться
гонениям в России!
- С Бурцевым я действительно встречался, - ответил Лопухин, словно бы
превозмогая самого себя. - Вы правы, в поезде он подсел в купе около
Кельна... Что касается моей судьбы после возвращения на родину, то пусть вас
это не обременяет, время обниматься и время уклоняться от объятий моя
забота, моя, не ваша. Словом, я готов ответить на вопросы. Приобщите,
кстати, к делу мое письмо Столыпину, я его отправил перед выездом.
- Благодарю, - ответил Чернов, сглотнув сухой комок в горле, было
видно, как он волновался, начиная разговор; какой-то момент Савинкову даже
казалось, что Виктор Михайлович был бы несказанно рад, откажись Лопухин
давать развернутые показания, тогда дело Азефа можно прикрыть за
недостаточностью доказательств. - Вы можете повторить под присягой, что член
ЦК и руководитель Боевой Организации Азеф был вашим агентом?
- Он не был агентом. Если бы он был агентом, я бы не стал открывать вам
его имя. Агент есть лицо, освещающее преступную, антиправительственную
деятельность запрещенных организаций. Ни одна политическая система не в
состоянии обойтись без такого рода институции. Я называю Азефа провокатором,
двойником, изменником вас он предавал тайной полиции, а сановников убивал,
чтобы держаться на плаву в вашей среде.
- Вы знали, что Азеф готовил акт против Плеве? Великого князя?
- Да, но он заверял, что это игра.
- Он вам сообщал об этом?
- Да.
- Вы можете представить суду хоть один документ, написанный им
собственноручно?
- Когда я прочитал первое разоблачение Бурцева, мне захотелось
пересмотреть личный формуляр Азефа в департаменте. Как вы понимаете, у меня
остались кое- какие связи. Мне удалось прийти туда ночью; открыл шкаф, где
хранились дела "коронной агентуры", Азеф относился к этой категории
провокаторов. Однако, к вящему удивлению, его дело исчезло, никаких следов.
Во всяком случае, я твердо помню, что получил от него письмо из Германии: "В
Россию едет Егор Сазонов для постановки акта, установите за ним самое
пристальное наблюдение".
- За Егором действительно смотрели с первой минуты, как он оказался в
России, - заметил Савинков, обернувшись к Чернову.
- Почему Сазонов не был арестован? - спросил Зензинов. - Если вы
получили сообщение, что едет опасный бомбист, отчего департамент, поставив
за ним слежку, не арестовал его? Вы знали, что он едет в Россию не в крокет
играть, а, жертвуя жизнью, взрывать бомбу, приводя в исполнение приговор над
одним из высших сановников царского правительства. Как же вы оставляли
бомбиста на свободе?
- Мы имели заверения от Азефа, что акт не будет приведен в исполнение.
Можно было арестовать одного человека, но мы бы упустили сеть. Вы ведь
никогда не действовали в одиночку.
- Вы знали от Азефа про всех участников акта?
- Это вы Азефа спросите. Он отдавал департаменту обычно три-четыре
имени, остальных предлагал искать самой полиции.
- Скажите, - спросил Савинков, - а Слетова он вам тоже отдал?
- Кого? - Лопухин наморщил высокий лоб, тронув холеным безымянным
пальцем чуть вдавленный висок. - Слетова? Боюсь ввести вас в заблуждение.
Кого-то я приказал задержать на границе, потому что Азеф сообщил, что едет
курьер с грузом динамита.
- Это Слетов, - тихо заметил Чернов. - Брат моей жены. Азеф называл его
"Лелюшок". Вам известно, что его забили почти до смерти во время допросов?
- Если бы мне доложили это, я бы предал ответственных лиц суду.
- Как вы объясните то, что Азеф, являясь, по вашим словам,
провокатором, продолжал получать оклад содержания в департаменте даже после
того, как поставил акт против члена царствующей династии Сергея и министра
внутренних дел Плеве? - спросил Зензинов.
- Он дал сведения, и эти сведения были правильны. Он выдал нам имена
бомбистов, их маршруты. Если бы великий князь Сергей и его охрана, не
подчинявшаяся департаменту, выполняли все наши указания, трагедии бы не
случилось.
- Случилась бы, - ответил Савинков. - Азеф лично расставил участников
акта по точкам, все варианты были предусмотрены.
- Что ж, этими словами вы лишний раз подтверждаете, что он был
провокатором, агентом-двойником, - спокойно возразил Лопухин. - Я знал имена
большинства боевиков, Азеф писал из-за границы, кто из вас отправляется в
Россию, приметы, манеру говорить, одеваться, вести себя в обществе. Только
несовершенство нашей секретной службы, полнейший бордель, царящий в империи,
хаос, неразбериха, трусость и боязнь принимать самостоятельные решения
привели к трагедиям. Если бы такой информацией обладала здешняя полиция, все
бомбисты были бы схвачены загодя.
- Сколько вы платили Азефу? - спросил Чернов.
- Постоянно оклада мы ему не платили Он получал деньги в зависимости от
эффективности работы; порою требовал две тысячи, иногда заведующий
заграничной агентурой Ратаев отправлял ему пятьсот, семьсот, семьсот
пятьдесят рублей... В среднем он получал что-то около тысячи в месяц.
- А кто выдал Савинкова в Севастополе? - спросил Зензинов.
- Он же, Азеф... Я тогда уже был уволен из департамента, перевели
эстляндским губернатором, но до меня дошло, что Савинкова отдал
Филипповский. Чернов и Зензинов переглянулись; Савинков, хрустнув пальцами,
опустил тяжелый подбородок на впалую грудь, поджал губы, закурил, сказал,
что хочет выпить.
Зензинов ушел на кухню и вернулся с бутылкой виски и кувшином холодной
воды. Савинков налил полстакана виски, медленно выцедил, к воде не
притронулся и, не поднимая головы, глянул на Лопухина:
- Бога ради извините... Азеф для меня ближе брата... Был ближе брата.
По возвращении в Петербург Лопухина арестовали, предъявили ордер
судебной палаты - обвинение в разглашении служебной тайны, основание
сообщение парижской прессы о том, что ЦК эсеров назначило суд над Азефом,
обвиняя его в провокации; главным свидетелем обвинения назван именно он,
Лопухин.
Азеф теперь не выходил из дома; любимую свою, толстую немочку, отправил
из Парижа в Берлин, с тоской смотрел из окна на бульвар, на голые стволы
платанов, на женщин, что несли в сумках длинные батоны, на бистро напротив
его подъезда, куда то и дело заходили веселые люди, о чем-то
переговариваясь, раскованные, быстрые в движениях, ловкие...
Когда девочка, в которую он был влюблен, назвала его "бегемотом" и
рассмеялась ему в лицо в ответ на робкое предложение гимназиста сходить в
синема, он впервые сказал себе: "Я стану таким человеком, которому не будет
мешать внешность. А таким человеком является тот, кто обладает властью и
деньгами". Неужели судьба определяется уже в детстве, подумал Азеф с
горечью, неужели человек с младенчества несет в себе мистическую
предопределенность всей жизни?!
Колокольчатый звонок в прихожей раздался вечером, когда стемнело уже,
