жандармов незамедлительно пожалуют к нему - за архивами формулярами и
ключами.
Так и случилось назавтра в три часа, сразу после обеда, в кабинет без
звонка предваряющего визит, вошел Курлов и, широко распахнув объятия,
пророкотал:
- Поздравляю, Александр Василич, поздравляю, господин генерал для
особых поручений при главе правительства империи! Позволите по-старому,
по-дружески, "Ксан Василич", или теперь надо только по протоколу "ваше
превосходительство"?!
Герасимов от объятий уклонился, достал из кармана ключи и сказал:
- Вот этот маленький - от сейфа. Там надлежит хранить совершенно
секретные документы. Второй - от конспиративной квартиры, вам ее укажут
Павел Григорьевич.
- Пустяки какие, - ответил Курлов, стараясь скрыть растерянность, никак
не ожидал, что Герасимов ударит первым. - Можно б и обождать, я в это кресло
не стремился, не будь на то воля государя.
- Какие-нибудь вопросы ко мне есть? - спросил Герасимов, поднимаясь. -
Всегда к вашим услугам, Павел Григорьевич. А сейчас имею честь кланяться
мигрень...
Вечером в его пустую, гулкую квартиру, где не бывал с той поры, как
сбежала жена, позвонил адъютант:
- Александр Васильевич, простите, что тревожу. Я понимаю, в своей
нынешней высокой должности вы более не станете заниматься агентурной работою
но дело в том что в Петербурге объявился Александр Петров.... Прямиком из
Саратова... Бежал... Вас ищет повсюду... Что делать?
"УБЕЙТЕ ГЕРАСИМОВА!"
Петров сейчас был совершенно иным человеком - глаза казались двумя
угольками, левая рука дрожала, лицо обтянуто пергаментной кожей, на лбу и
переносье заметны два хрупких белых шрамика, - в карцере били по-настоящему
о том, что проводится операция, в Саратове не знал никто, полслова кому
шепни, завтра бы вся тюрьма шельмовала "хромого" провокатором, конец
задумке.
- Милостивый боже, - вырвалось у Герасимова, - эк же они вас...
- Я их не виню, - ответил Петров, странно посмеиваясь, рот его чуть
кривило влево, нижняя губа судорожно подрагивала, - на их месте я бы
поступал так же.
- Нет, - Герасимов покачал головой, - не верю. Вы же учитель, в вас
есть святое...
Петров снова посмеялся:
- Вот уж не думал, что вы станете бранить жандармов.
- Я не жандармов браню, Александр Иванович... Я возмущен теми, кто так
по- зверски обращался с больным человеком. Жандарм таким быть не может, не
имеет права, это садизм.
- А вы сами-то хоть раз в тюрьме бывали?
- От сумы да от тюрьмы, - Герасимов пожал плечами. - Пока бог миловал.
- Найдите время побывать. Нет ничего ужаснее русской тюрьмы, она родит
ненависть - ежечасно и каждоминутно. Наши тюрьмы пострашнее Бастилии,
Александр Васильевич...
- Жалеете о том, что приняли мое предложение?
- Ничуть. Даже еще больше убедился в правильности своего
первоначального решения если социалисты-революционеры сметут российские
бастилии, то какие-то еще взамен предложат? Думаете, Савинков простит кому
бы то ни было, что под петлею стоял?! Да он реки крови пустит! Реки!
Герасимов посмотрел на Петрова с искренней симпатией вздохнул и
хрустнув пальцами, сказал:
- Александр Иванович. Мне как-то даже совестно вам признаться... Я
теперь не служу в охране... Видимо, я не смогу более помогать вам...
- То есть? Как это прикажете понимать? - словно бы наткнувшись на
невидимую преграду, вздрогнул Петров. - Извольте объясниться, милостивый
государь! Я ни с кем другим отношений поддерживать не намерен!
Герасимов понял партию свою он ведет верно, Петров тянется к нему,
русский человек, - надо бить на жалость и благородство.
- Александр Иванович, милый мой, сильный и добрый человек, не только
вы, но я тоже жертва обстоятельств... Думаете, у меня мало врагов? Думаете,
меня не ели поедом за то, что "либерал и слишком добр к революционерам"?! А
я просто справедливый человек. Кто таких любит? Теперь шефом жандармов
России стал генерал Курлов...
- Это который в Минске по народу стрелял?
- Не требуйте ответа, Александр Иванович... Не ставьте меня в трудное
положение...
- Погодите, погодите, - не унимался между тем Петров, - но ведь этого
самого Курлова, я слыхал, хотели под суд отдать, после спрятали где-то в
полиции, на третьеразрядной должности, а потом сделали начальником тюремного
управления, моим палачом! Это тот?! Нет, вы мне ответьте, вы ответьте мне,
Александр Васильевич! Лучше, если мы все с вами добром обговорим, чем ежели
я сам стану принимать решения, у меня теперь часто сплин случается, куда
поведет - не знаю, не надо меня бросать одного.
- Да, Александр Иванович, это тот самый Курлов. Мне стыдно говорить об
этом, но врать не смею...
- А вас куда? И вовсе отправили на пенсию?
- Хуже. - Герасимов грустно усмехнулся. - Меня повысили, Александр
Иванович...
- И кто же вы теперь?
- Генерал для особых поручений при Столыпине.
- Ничего не понимаю! - Петров нервически рассмеялся. - Так это же
хорошо! При Столыпине, как его непосредственный помощник, вы куда как больше
можете сделать!
- Это вам кажется, Александр Иванович, - возразил Герасимов, кожей
почувствовав, что пора начинать работу. - Это кажется любому нормальному
человеку, далекому тайн нашей бюрократии. Отныне я лишен права встречаться с
моими друзьями... Вроде вас... С патриотами нашей национальной,
государственной идеи... С вами теперь должен встречаться тот, кого назначит
Курлов. Сам он такого рода встречами брезгует, видите ли...
- То есть как это?!
- А очень просто! Всякий, кто когда-то был с бомбистами, а потом, поняв
гибельность крови для родины, решил стать на путь эволюционной борьбы за
обновление, - для него палач и христопродавец. Вот так-то. Лучше уезжайте за
границу, Александр Иванович... У меня остались подотчетных две тысячи,
возьмите их, приведите себя в порядок, вы издергались совсем, и
устраивайте-ка свою жизнь подальше от наших держиморд...
- Сдаться?! - Петров снова наткнулся на что-то невидимое. - После всего
того, что пришлось пережить? Да вы что?! Как можете говорить такое?!
- А что же, врать вам прикажете?! - Герасимов вел свою партию точно,
ощущая, как каждое слово, любая интонация ложатся в душу Петрова. - Я вас
пригласил к сотрудничеству, я обрек вас на муки, я не смею рисковать вами -
и так слишком горька ваша чаша!
- Нет, нет, нет! - Петров затряс головой, губы снова поползли влево,
уродуя красивое, одухотворенное лицо. - Это все ерунда собачья! Бред и
вздор! Я сам пришел к вам. Я знал, на что иду! Я пришел, чтобы бороться с
жестокостью и развратом. Но я не различаю Курлова и Савинкова, они мазаны
одним миром!
Вот оно, подумал Герасимов, ощутив огромную усталость, руки и ноги
сделались мягкими, словно при сердечном приступе, вот она, победа, венец
задумки, то, что и требовалось доказать.
...Уговорились, что Петров с Бартольдом отправятся в Париж через два
дня; переход границы Герасимов страхует своими прежними связями, - в этом
смысле страшиться нечего, "но опасайтесь Бурцева, прежде всего этого
человека опасайтесь, Александр Иванович. Он берет под рентген-лучи каждого,
кто бежит из каторжных централов. Говорят, он даже Савинкова допрашивал о
его спасении из севастопольской тюрьмы, что случилось за пять часов перед
повешением, - слишком уж неправдоподобно. Продумайте линию защиты. У вас
есть алиби - Бартольд. Он устроил вам побег, это хорошо, но недостаточно
Бурцев умеет копать, как никто в Европе. Я сделаю так, что на связь к вам
приедет мой офицер, назовется Дибичем. Он из тех, кого бомбисты не знают,
Дибич будет субсидировать вас необходимыми средствами и поддерживать связь
со мною. В случае, если он не понравится вам - я допускаю и такое, -
запомните адрес, по которому можно писать мне: Итальянская, три, присяжному
поверенному Рохлякову. Адрес этот знаете только вы. И я. И больше никто, ни
одна живая душа, берегите его как зеницу ока - последняя надежда, крайний
случай. И все это время - месяца три я буду на лечении - обратите на то,
чтобы подойти к руководству партии. Теперь последнее, самое, пожалуй,
неприятное если жизнь сведет с Савинковым, - хотя, говорят, он совершенно
отошел от террора, - протяните ему руку первым. Да, да, Александр Иванович,
молю вас об этом. Вы не представляете себе, как Савинков падок на
театральность. Он с объятиями к вам бросится. Не отвергайте, не уклоняйтесь,
- время обниматься. Сделайте так, чтобы он сделался вашим импресарио. Он
опозорил себя карточной игрой, связями с падшими женщинами, но он
единственный в партии подвижник террора, живая история борьбы с
самодержавием..."
На этом расстались, обговорив пароль и место встреч для "Дибича",
которого Герасимов отправит в Париж следом за Петровым.
Сергей Евлампиевич Виссарионов, исполняющий обязанности вице-директора
департамента полиции, сошелся с Герасимовым в конце девятьсот седьмого года,
когда стал чиновником для особых поручений при Петре Аркадьевиче, до этого
он- выпускник Московского университета - служил по судебному ведомству и
прокуратуре в свои сорок два года имел полную грудь звезд и крестов, ибо
никогда не высовывался, но при этом в любое время дня и ночи был готов дать
необходимую справку, памятью обладал недюжинной страсть к изучению права
подвигла его на удержание в голове практически всех параграфов многотомных
законов империи, поэтому-то фамилия его всегда, хоть порою и в последний
момент оказывалась вписанной в наградные листы.
Выслушав аккуратную, точно дозированную информацию Герасимова, запомнив
и оценив слова генерала, что "ситуация известна Петру Аркадьевичу",
Виссарионов, подвигавши без надобности перья и бумаги на маленьком,
несколько даже будуарном столе, ответил в обычной своей доброжелательной
манере:
- Александр Васильевич называйте имя офицера, завтра же вышлем в Париж!
Ваша просьба носит для меня совершенно особый характер.
- Нет, Сергей Евлампиевич, господь с вами, я не смею никого называть!
Кроме как псевдонима "Дибич", я ничего называть не смею! Кому, как не вам,
знать своих сотрудников?! И потом, вы говорите - просьба... Не просьба это,
а наше общее дело. Петров может превратиться в такого сотрудника, который
станет нам передавать из Парижа уникальные сведения, вы же знаете, как падки
эсеры на романтические фокусы а он, Петров этот, романтический герой чистой
воды... Правда, я не очень уверен в его психической полноценности, вероятно,
он несколько свернул с ума в карцерах, но ведь мы имеем возможность
перепроверять его, а то и вовсе отказаться от услуг, если поймем, что он нам
гонит липу или, того хуже, работает под диктовку господ бомбистов.
- Как вы относитесь к подполковнику Долгову? - спросил Виссарионов
после краткого, но видимого раздумья.
- Долгов? Не помню.
- Да ну?! Вячеслав Михайлович, из томского жандармского управления...
Он уж три месяца как к нам переведен, вы с ним встречались...
- Высокий брюнет?
- Именно! А говорите, "не помню"...
Долгов оказался высоким, черноволосым человеком с непропорционально
длинными руками, быстрыми, бегающими карими глазами и резким, командным
голосом (когда-то служил в пехоте, гонял роту, видимо, с тех пор наработал
эту привычку, - пока-то до мужичья докричишься).
- Слушаю, Сергей Евлампиевич, - сказал он, замерев на пороге, на
Герасимова даже не глянул. - Приглашали?
