подталкивает другое, все в мире взаимосвязано, отдельность закончилась,
когда изобрели паровоз, это утопия - вернуть сказочное патриархальное
прошлое, всегда надо осваиваться в новых условиях, думая, как их
приспособить к себе, а не раствориться в них... Писатель, просто
фиксирующий происходящее вокруг него, никогда не станет великим, надо
навязывать окружающему свою мечту, а мечта всегда несет в себе добро>. -
<Гитлер тоже был бо-ольшим мечтателем...> - <Нет, Гитлер не был
мечтателем, Ванечка. Он был маниаком, кликушей. На определенных этапах это
угодно толпе, изверившейся в возможности найти выход из тупика добром,
разумом, анализом... Тогда главное - найти врага, чужака, от которого все
беды... Как ни странно, это очень объединяет середину, лишенную
собственной точки зрения... Отец верно говорил: <От фашизма - чьим бы он
ни был по национальной выраженности, - есть только одна панацея: культура,
причем не казенная, школьная, а широкая, демократическая>.
Кашляев прочитал мои наброски к материалу о Горенкове залпом:
- Но это же только часть, - задумчиво сказал он, - какое-то ощущение
айсберга, много недоговоренностей, линия уходит в вопросительные знаки.
- Собираю информацию, - ответил я. - Чурин, этот замминистра, от меня
прячется, пришлось базлать с Кузинцовым...
- А это кто такой?
- Помощник.
Кашляев удивился:
- Не твой уровень. Чем тебе интересен помощник?
- Интересен... Доктор наук, кстати говоря..
- Как его зовут?
- Федор Фомич... А что?
- Да ничего, фамилия больно расхожая... Кстати, мне неясно, какое
отношение ко всему этому делу имеет Каримов? Ты будь поаккуратней, все же
пока еще он премьер-министр автономной республики, возможны национальные
амбиции...
- По-твоему, критиковать надлежит только русских? Башкиры, евреи и
литовцы - неприкасаемы? Какой же мы тогда интернационал?
- Я тоже так считал... Пока не нагрелся.
- На чем?
- Руководителем ансамбля <Ритм> был Юозас Якубайтис, начался визг,
мол, шовинизм, и все такое прочее. Так что поаккуратнее с Каримовым, мой
тебе совет... Есть Горенков, им и занимайся..
- Он - звено в цепи.
- Какой цепи? - Кашляев пожал плечами. - Не буди химеру всеобщей
подозрительности.
- У меня факты. А как говорил наш великий кормчий, факты - упрямая
вещь.
- Я не вижу фактов. Я вижу фрагменты.
- Правильно. Ты видишь кирпичи, готовые к кладке, но еще многого не
хватает, и нет раствора... Я в поиске, забросил сети, на днях придут
ответы - с именами, телефонами, ссылками на документы... Отобьешь мне еще
пару дней свободы?
- Попробую. Но не обещаю: запарка в связи с конференцией, будет много
работы... Мой тебе совет, - повторил он, - обозначь тему, повесим дело на
прокуратуру, пусть они пишут развернутое объяснение, в конце концов, ты не
частный детектив...
Кашляев все же отбил мне еще один день; утро я провел у старика
Маркаряна - он передал мне целое досье: <подарок от старика молодому
волку, дерись, Ванюша, пока молод!> Когда мне исполнилось тридцать, я
сидел у иллюминатора АН-24, выбив командировку на БАМ; в небе сочинил
стихи: <Мне тридцать, мне тридцать, мне скоро шестьсот, минул мой
последний молоденький год...> А что, правда, после тридцати все мы едем с
ярмарки, Пушкин себя ощущал стариком, а сколько уже написал?! Писарев?
Погиб в двадцать три... Добролюбов? До тридцати не дожил... А Лермонтов?
Будь проклято мое разгильдяйство, не умеем мы работать, обломовы,
маниловы, только б облегчить душу в застолье, сплошные соловьи... Вот они,
издержки демократии: работай не работай, все равно зарплата капает, да и
народ у нас добрый - сегодня я тебя накормлю, завтра ты меня, так всю
жизнь можно просвистеть, никакого страха за завтрашний день.
После второй встречи с Маркаряном, бесед в Академии архитектуры
(выяснилось, что именно Чурин подписывает заказы художникам на оформление
новых объектов), разговоров по телефону с Каримовым (он мне дал свой
домашний номер, <жена не так страшна, как секретарь, у тех врожденный
инстинкт охранения шефа, звоните в любое время>), я пришел к Кашляеву и,
разложив блокнот (коплю на карманный диктофон, только покупать надо с
мини-кассетами, а они дорогие, фарцовщики дерут по-черному, сорок рублей
за штуку), рассказал ему всю версию будущего материала.
Слушал он меня внимательно, даже несколько затаенно, поинтересовался,
в какой мере надежны статистические выкладки о той прибыли, что дал
эксперимент Горенкова, спросил, не было ли в деле анонимок, на основании
каких улик его посадили, и в общем-то концепцию мою одобрил.
- Только свободных дней я тебе больше не дам, - добавил он. -
Вкалывай здесь, запарка, надо читать полосы.
Полосы так полосы; я работал в своем закутке после восьми, когда в
редакции оставался только дежурный заместитель главного, отдел информации,
секретариат и <свежая голова>; сладкое время для сочинительства, чашка
кофе, тишина, ожидание завтрашнего шквала новостей, раньше такого никогда
не было, газету лениво просматривали, теперь начали читать по-настоящему,
ощущение постоянной нарзанности, словно бы покрыт пупырышками, бегун перед
стартом, одно слово - жизнь...
...Маркарян позвонил утром, когда я, прочитав нашу полосу, норовил
вернуться к горенковскому делу; в это как раз время заскочил Кашляев -
надо свести воедино наши с ним правки, - а старик Маркарян бубнил в
трубку:
- Запиши фамилию: Русанов, Виктор Никитич... На него впрямую не
выходи, но присмотрись через архитекторов и реставраторов...
- Как, как?! - переспросил я - в трубке что-то трещало. - Виктор
Никитович, говоришь?
- Да. Только ты о нем особливо не распространяйся, ребята из
<Времени> считают, что он завязан на строительную мафию - кому дать заказ
на роспись здания, кого - по разным причинам - отвести.
...Кашляев дождался, пока я кончил говорить со стариком, - мою правку
принял рассеянно, хотя было о чем спросить, но не стал, ушел к себе, а
меня вскоре вызвали на пятый этаж. Вернувшись, я удивился: блокнота со
всеми записями по делу Горенкова, Каримова, Кузинцова на столе не
оказалось, хотя я вышел всего на двадцать минут.
Я посмотрел в столе, портфеле, - блокнота не было.
Что за чертовщина, подумал я, куда он мог деться? Спустившись в
секретариат, я поглядел там, поспрошал девушек, не оставлял ли ненароком
блокнотика; потом отправился по коридорам; в отделе информации Коля
Сидоров сказал, что ко мне заходил Кашляев: <Больше у тебя никого не было,
дверь у меня постоянно отворена, я бы запомнил, зайди кто чужой>.
Не знаю, что меня подтолкнуло, но я отправился к Лизе Нарышкиной.
После того как мы расстались, наши отношения приобрели новое качество, в
них появилась та прочность, какой раньше, странное дело, не было; она - по
моей просьбе - позвонила Кашляеву, чтобы тот зашел с материалом: <Десять
минут я тебе обещаю, - улыбнулась она мне, - он не вырвется, я его
задержу>.
...В кабинете Кашляева на столе лежал плоский <дипломат> с номерным
кодом-защелкой. Я попробовал открыть ее - не поддалась, заперто. В
редакции запирать <дипломат>? Да еще на код? Зачем? Я достал из кармана
перочинный нож, чуть нажал на винт, прокатал цифры, услышал легкий щелчок,
открыл крышку и увидел свой блокнот. Секунду я раздумывал, потом позвонил
Лизавете и попросил задержать <пациента> еще на десять минут.
- Ладно, - ответила она, - сделаю.
Я сбегал к себе, взял камеру, заряженную пленкой <400> - хоть в
темноте снимай, - перещелкал свой блокнот, проглядел его еще раз, чтобы
навсегда вбилось в память, захлопнул крышку <дипломата> моего босса и
поставил прежние цифры.
Вернувшись в свой закуток, я набрал телефон Гиви Квициния; он работал
в седьмой юридической консультации, вел дела, связанные с защитой бандитов
и щипачей.
- Старик, ты мне нужен, - сказал я. - Сейчас. Немедленно. В редакции.
- Что-нибудь случилось?
- Да.
- Но ты был трезвым?
- Старик, я продал мотоцикл, все страшнее, чем ты думаешь.
...Перед началом летучки Кашляев заглянул ко мне:
- Слушай, может, ты выправишь письма строителей - я в запарке, а на
летучку нельзя не идти...
- У меня блокнот пропал, - сказал я, не глядя на него: в такие
моменты человека можно и не наблюдать, ты его кожей чувствуешь...
Кашляев спокойно ответил:
- Возьми у меня.
- Что?!
- У меня их в столе полно...
- Ты не понял: пропал блокнот со всеми материалами по делу Горенкова.
- Да ладно тебе, - он махнул рукой. - Разбери ворох гранок, что
валяется на столе, кому он нужен...
- Я перебрал все, - ответил я. - Все, понимаешь? А без этого блокнота
мой материал горит синим огнем. Там имена, цифры, факты.
Кашляев присел на подоконник (отчего-то он очень любит это место,
часто устраивается возле открытого окна, страшно смотреть - откинется
назад, и все), потер виски тонкими пальцами с коротко обгрызанными
ногтями, сосредоточенно о чем-то задумался, а потом сказал:
- Главное - сохраняй спокойствие. В крайнем случае, я выбью тебе
повторную командировку в Загряжск...
- Крайний случай имеет место быть прямо сейчас, - ответил я. - Или
материал будет, или на нем надо ставить точку. По моей вине. Из-за
паршивого разгильдяйства. Оправдания себе я не вижу...
Кашляев сорвался с подоконника, бросил на ходу, чтобы я ждал его,
<Иду к главному>; вернулся через двадцать минут всклокоченный, бледный:
- Мы, отдел, скинемся! Ты сможешь полететь в Загряжск! Я первым дам
тебе четвертак.
Он сказал это с неподдельной искренностью, глядя мне в глаза - само
товарищество и честность, - и в этот именно миг мне стало так страшно, как
никогда в жизни не было.
Х
_____________________________________________________________________
<Главное управление уголовного розыска,
полковнику Костенко В. Н.
Рапорт
В 19 часов 52 минуты ювелир Завэр вышел от Глафиры Анатольевны
Руминой, тещи журналиста Ивана Варравина, и отправился к кассиру
универмага Тамаре Глебовне Аристарховой, где провел сорок три минуты.
После этого он, по-прежнему не входя ни с кем в контакт, сел на
троллейбус и возвратился домой, в то время, как Аристархова поехала с
реставратору Русанову Виктору Никитовичу. Встреча продолжалась
тридцать одну минуту, после чего Аристархова возвратилась домой, а
Русанов, взяв такси, отправился к Кузинцову Ф. Ф., в квартире
которого провел десять минут, не отпустив при этом водителя
двенадцатого таксопарка Никулькова П. Н.
Старший лейтенант Ступаков Н. А.>
XI Гиви Квициния
_____________________________________________________________________
С Варравиным он подружился при весьма трагических обстоятельствах:
пришла анонимка, а время было такое, что этот фольклор высоко ценился и
был весьма лакомым; анонимщик писал, что следователь районного управления
внутренних дел Квициния помогает своим единокровцам в <кепи-аэродромах>
налаживать подпольные связи с рыночными перекупщиками фруктов.
Еще до начала разбирательства (анонимочка была разослана в пять
адресов - управление кадров милиции, горком партии, редакции, все как
полагается) Гиви Квицинию от работы в отделе отстранили. Он не мог взять в
