- На то он и Розенгольц, - усмехнулся Виктор Никитич. - Меня это не
удивляет... Однако я не лишаю его права на покаяние, которое всегда
искренне... Но мы ныне лишены этой привилегии, слишком много людишек
расплодилось, особенно чужих, далеких нам пород, вот что тревожно... А
покаяние возможно только в пустынном одиночестве... Курортник, уплывший в
море на маленькой лодочке, тоже одинок, но в его душе живут все те, кого
он любит. А вот когда наступает душевное одиночество, когда ты - злыми
чарами - отторгнут от того, кто создал нас, тогда начинается трагедия...
Это особенно приложимо к нам, художникам: талант развивается в пустынном
уединении, только характер - в схватке с себе подобными.
Слушая его, я еще больше заряжался верою в то, что делаю. Я мечтал
писать одиночество и ветер, но порою заключения Русанова тревожили меня
своей ограниченной жестокостью.
Не скажу, чтоб я был постоянно спокоен все то время, что работал в
команде Русанова, внутри что-то жало, но я получил право на ту работу, о
которой мечтал, однако.все кончилось, когда ко мне пришел Иван Варравин...
VI
_____________________________________________________________________
<Главное управление уголовного розыска,
полковнику Костенко В. Н.
Рапорт
Покинув квартиру, Завэр отправился в библиотеку Ленина, где
заказал книгу о ювелирах Европы. Сделав ряд выписок, он спустился в
буфет. Позвонив по телефону, разговаривал с некоей Глафирой
Анатольевной в течение пяти минут, рассказывая, в частности, о
ювелирных аукционах в Швейцарии, где <Фаберже> стал цениться еще
выше. Пообещав составить список наиболее уникальных бриллиантов и
провести сравнительную экспертизу с нашими ювелирными изделиями,
заверил: <Ах, о чем вы, Глафира Анатольевна, я это делаю без всякой
корысти, и не унижайте меня, пожалуйста! Позвольте старому ветерану
ощущать свою нужность перестройке, я живу ей, как и вся страна!>
После этого, купив винегрет и чашку кофе с молоком, он
позавтракал и поехал на Киевский вокзал. Возле пригородных касс, во
время покупки билета, к нему подошел неизвестный мужчина - крупного
телосложения, в сером костюме, блондин с голубыми глазами, нос
прямой, подбородок волевой, чуть выпирающий, особых примет на лице
нет. Поскольку у касс было много народа, нам не удалось
сфотографировать предметы, которыми обменялись Завэр и неизвестный.
Однако бесспорно то, что Завэр передал предмет в форме конверта.
Неизвестный же отдал ему предмет значительно больший по объему,
напоминающий книгу, который Завэр быстро положил в свой портфель.
Неизвестный с Завэром ни о чем не говорил и, выйдя из толпы,
отправился к стоянке такси, сел в автомобиль ММТ 42-19 и поехал на
Фрунзенскую набережную, дом 42. Попросив такси его обождать, вошел в
подъезд. Наши сотрудники сразу же вошли во двор, установив, что
черный ход из этого подъезда заколочен. В течение часа мы ожидали
неизвестного, однако он не появлялся. Тогда я принял решение
проверить подъезд. Было установлено, что дверь на чердак легко
открывается и по чердаку можно пройти к другим подъездам, которые
имеют черный ход во двор.
После двенадцати часов наблюдения за подъездом мы пришли к
выводу, что неизвестный нами упущен.
Капитан Коровяков>.
VII Я, Иван Варравин
_____________________________________________________________________
- Здравствуйте, это из редакции... Не могли бы соединить меня с
товарищем Чуриным?
- У товарища Чурина совещание.
- Когда позвонить?
- Около часа.
- Это как понять <около>? Без десяти? В час десять?
- Около часа. Это все, что я могу вам сказать, товарищ.
Голос у секретаря был несколько раздраженный, хотя я чувствовал, как
женщина борется с характером; мне казалось, что она вот-вот сорвется на
привычный крик в коммунальной кухне. Смешно, у нас количество коммуналок
все же уменьшается, а в Нью-Йорке стремительно растет: на летучке наш
собкор рассказывал, что теперь многие жители Манхэттэна, где небольшая
двухкомнатная квартирка стоит не менее шестисот долларов в месяц, пускают
квартирантов - все не так много платить.
Около часа секретарь ответила (<секретарша> - гнусно, продолжение
одностороннего <ты>, барское неуважение к профессии), что товарищ Чурин
отъехал в Госплан, но если у меня срочное дело, можно позвонить его
помощнику, товарищу Кузинцову, он не откажется помочь, любит прессу.
Очень хорошо, что он любит прессу, подумал я, только перед тем, как
просить Кузинцова посодействовать мне в организации встречи с его боссом,
надо поехать в <Экономичку> и поговорить со стариком Маркаряном.
Когда я был совсем молодым (по-моему, молодость кончается в двадцать
шесть лет, возраст гибели Лермонтова), у меня была дурацкая привычка идти
напролом; я был убежден, что система вопросов, подготовленная накануне
беседы с интересовавшим тебя человеком, позволит принять абсолютно точное
решение. Пару раз я крепко срезался - расписал прохиндея как борца за
справедливость, а честную женщину, но, видно, закомплексованную (когда
пила чай, локти держала чуть не у пупка, свидетельство закрытости, не
руки, а какие-то роботы), высмеял как ретроградку; с тех пор я на всю
жизнь сделал вывод: только избыточная информация, собранная по крупицам, а
не рожденная собственными эмоциями, может быть основой для мало-мальски
серьезного анализа.
К сожалению, у нас нет справочников, типа американских <Ху из ху>*,
поэтому приходится искать знакомых интересующего тебя человека.
Подкрадываться, щупать с разных сторон, довольствоваться намеками;
впрочем, умеем читать между строк, понимая молчание собеседника - наша
горестная привилегия, традиция, будь она неладна! Когда я готовил материал
о том, как местная власть душит частника (откуда у нас это дикое слово?
Без части нет общего; частное - это личное), кто-то посоветовал пойти в
<Экономичку> к Маркаряну: человек, который обладает феноменальной памятью,
аналитик, неудачник пера, но как никто другой знает хитросплетения связей
в нашем чиновном мире.
_______________
* <Кто есть кто>.
И на этот раз он встретил меня хмуро, повторил, что без взятки
разговаривать не станет, надоело донкихотствовать; я пригласил его в кафе
- он берет только <арабика> со сливками - и рассказал кое-что о Горенкове,
заместителе министра Чурине и его помощнике Кузинцове.
- Погоди, сынок, - остановил меня Маркарян, когда я начал углубляться
в суть дела. - Погоди... Как этого Чурина зовут?
- Арсений Кириллович. А что?
- Для начала тебе надо понять, как Чурин переехал в Москву? Мы же
дети Византии, Ваня. Нас нельзя рассчитывать, исходя из
западноевропейского прагматизма... Перемещения у нас таинственны... В
подоплеке их может быть вражда или, наоборот, симпатия... Представьте
себе, что Чурин стоял поперек пути своего прежнего начальства... Молодой,
сорок семь, в соку, инженер, грамотный строитель, со своим мнением...
Новые времена - не ровен час, громыхнет на партконференции по боссу, не
отмоешься, повалит. Что делать? Повышать, двигать в Москву, нажимать на
все кнопки, вводить в действие связи, хвалить врага на каждом углу,
ратовать за продвижение растущего кадра в центр... Это - один путь.
Второй: министр действительно был заинтересован в толковом заместителе,
перетащил его в первопрестольную, дал самый боевой участок... А сколько
лет министру? Каково его положение в Совмине? Что пишет о нем пресса? Это,
так сказать, основоположения. Без понимания этого фундамента ты не
разберешься с тем, отчего Чурин отдал на закланье человека, вытащившего
отрасль из прорыва, того, кому надо присваивать Героя, а не в карцер
купорить... А может, этот самый Горенков ему не отдал...
- Нет, - я даже отодвинулся от Маркаряна. - Нет, такого быть не
может!
- Все может быть, Ваня. Все. Запомни, пока государство платит
работнику не процент от той прибыли, что он принес обществу, а за
занимаемый стул, может быть все. Заместитель министра - бедный человек,
Ваня, он получает не более пятисот рублей, столько же, сколько хороший
сталевар или шахтер... А за дубленку жене ему надо отдать, как и всем, -
тысячу... Может, Горенков этот самый не пригласил товарища Чурина стать
соавтором изобретения, всяко может быть, не ярись, не надо, слушай
старика... Еще вот что... Горенков был единственным в отрасли? Или еще кто
проводил такой же эксперимент?
- Единственный, - ответил я. - И с ним эксперимент закончился.
Маркарян удовлетворенно кивнул и заказал себе еще один кофе:
- Очень важная информация, Ваня. Ответь мне в таком случае: кому мог
угрожать успех его эксперимента?
- Рустем Исламович Каримов прямо говорит: <Бюрократии...>
- Каримов? Это Предсовмина?
- Да.
Маркарян недовольно поморщился, отсёрбал серыми, нездоровыми губами
курильщика пену с кофе и заметил:
- Не надо дозировать информацию, Ваня. Мне неинтересно фантазировать.
Надо выдавать полный залп, все, что у тебя есть. Тогда будем на равных.
- Каримов считает, что сейчас выстроился коррумпированный блок
бюрократов; министерства не намерены без боя сдавать позиции, любая
инициатива должна быть ими рассмотрена и утверждена.
- Вот что, Ваня... Ты не ходи к Кузинцову... Или если уж идти, то
по-хитрому: <Пишу статью о вашем шефе, человек отвечает за огромный
участок народного хозяйства, строительство - наш прорыв, что думает о
будущем тот, от кого зависит реформа и перестройка...>
- Хочу жить не по лжи, Геворк Аршакович...
- А я, выходит, только и мечтаю существовать как Змей Горыныч?!
Почему вы, молодые, так горазды на обиды?
- Я же правду сказал...
- Думаешь, твоя правда не может обидеть собеседника? Не обижает
только абстрактная правда. А она отстаивается по прошествии времени,
единственно истинный критерий правды - годы, Ваня... Кто сказал, что
журналистика бескровна? Я сломан оттого, что начинал в ту эпоху, когда
ценилась эластичность совести. Я был полон идей, как и ты, ярился на
бардак, тупость, страх, а сделать ничего не мог... И нечего валить на
цензуру - внутри каждого сидел цензор, это самое страшное... А сейчас,
когда настало то время, о котором все мечтали, я оказался пустым, меня
выжгло изнутри... Ваше поколение еще не до конца сломано, ты в газете
шесть лет, из них два года упало на гласность, вам потомки памятник
воздвигнут в центре столицы: <Правде - от благодарных сограждан>... А
мы... Удобрение, коровяк. Я бы не смог себя переступить, я бы не пошел на
комбинацию во имя правды... Ты - можешь. Пока что - во всяком случае...
Попробуй переть на Чурина, но, думаю, тебя к нему не пустят. Тогда хитри с
Кузинцовым. И - набирай информацию, Иван, дои его... А я постараюсь тебе
помочь через друзей... Нас начнут гнать метлою года через три, когда
сровняется шестьдесят, и, кстати, правильно будут делать, но пока мы
готовы служить вам, вроде бы как замаливать собственные грехи.
Назавтра секретарь сказала, что товарищ Чурин эти два дня будет занят
на научной конференции, затем он выезжает на Украину, так что лучше бы мне
