здесь, - заметил Мачек. - блистательно издано. Нюрнберг всегда восхищал
меня своей полиграфией. Спасибо. Мне дорого внимание вашей родины к моему
соплеменнику.
- И текст удачен. Лейтмотив повествования в том, что несчастный Тесла
был вынужден уехать за океан, потому что на родине у него не было
возможности творить"
Мачек вздохнул.
- Он уехал, когда в Хорватии царствовали Габсбурги.
- Ох уж эти Габсбурги! - Веезенмайер тоже вздохнул. - Почему-то,
когда нападают на австрийцев в присутствии немца, считают, что это нас
обижает. Мы всегда проводили точную грань между венцами и берлинцами,
всегда повторяли и повторяем, что в ту пору в Австрии страдали не только
хорваты, но и германцы.
- Хорваты больше, господин Веезенмайер.
- Так же, как сейчас они страдают от сербов? Или тогда больше?
- Австрийцы конечно же культурная нация, и унижения, которые мы
испытывали при них, ранили наше национальное самолюбие. Но терпеть
унижения от народа, стоящего порядком ниже, чудовищно.
- Господин Мачек, позвольте быть совершенно откровенным. У меня есть
предложение, деловое предложение. Вы были заместителем премьер-министра в
кабинете Цветковича. Вы, как я слыхал, собираетесь войти в кабинет
Симовича. Я могу понять причины, по которым вы решитесь на этот акт
гражданского самопожертвования: видимо, хотите любой ценой удержать с
таким трудом недавно завоеванную автономию Хорватии.
- Правильно.
- Ну а если представить себе, что вы соберете своих загребских коллег
и они предложат вам не входить в кабинет Симовича? Вы откажетесь от
портфеля первого заместителя премьера?
- Что это даст?
- Представьте себе, что Берлин получает телеграмму первого
заместителя премьер-министра незаконно свергнутого кабинета Цветковича,
который просит фюрера ввести в Югославию войска, чтобы восстановить
власть, попранную путчистами. С точки зрения права" такого рода обращение
оправдано. С точки зрения конституции, тоже. Ведь Тройственный пакт не
расторгнут Белградом, следовательно, вы вправе обратиться за помощью к
союзнику...
Мачек пожевал губами.
- Основания для такого рода обращения, - продолжал Веезенмайер, -
очевидны: в стране поднимают голову большевистские агенты, представляющие
интересы третьей державы; улицы Белграда сотрясают демонстрации. Не
сегодня-завтра в стране может победить анархия, и тогда ситуация изменится
самым кардинальным образом - у вас уже не будет права обращаться к кому бы
то ни было.
- Мы не допустим победы анархии.
- Почему?
- Потому что сильны наши люди и слабы их.
- Вы сильны здесь, может быть. Но и они будут набирать силу.
Заметьте, демонстранты открыто идут под лозунгами коммунистов.
- Мы контролируем движение, господин Веезенмайер. Мы знаем о
коммунистах больше, чем они могут предположить.
- Хорошо. А британцы? Вы не допускаете возможность военного союза с
ними?
- Вам известны реальные силы англичан на Балканах?
- Известны. Но военный союз даже с символом силы будет расценен нами
как угроза рейху. И прольется кровь. А я не хочу крови. Поэтому я и пришел
к вам.
- Где гарантия, что армия не воспротивится вводу германских войск? Вы
можете дать такую гарантию?
- А вы?
- Я не могу.
- А если я дам вам такую гарантию?
- Тогда мы сможем вернуться к этому разговору.
- Господин Мачек, я шел к вам как к другу Германии.
- Если бы вы шли к недругу Германии, вас бы арестовали за такого рода
предложение.
- Но мне было бы легче работать дальше, заручись я вашим
принципиальным согласием. Естественно, вопрос о вашем назначении
премьер-министром был бы в этом случае решенным делом.
- Премьер-министром Хорватии?
- Югославии.
- Господин Веезенмайер, вас, как представителя Германии, интересует
государственное понятие, именуемое Югославией, а меня прежде всего
тревожит Хорватия. И потом, насколько мне известно, уже есть кандидатура
на пост хорватского премьера - Анте Павелич.
- Если вы получите гарантии от Берлина в том, что пост хорватского
премьера будет предложен вам, можно надеяться на то, что вы определите
свою позицию открыто?
- Я должен подумать. Давайте встретимся чуть позже. И меня очень
интересуют ваши гарантии по поводу армии...
Мачек выигрывал время. Ему надо было взвесить все "за" и "против".
Допустим, он обратится за помощью, а Гитлер тем не менее войска не введет?
Что если Рузвельт пригрозит ему войной? В конце концов именно из-за Балкан
началась первая мировая катастрофа. Что если Гитлер ограничится
дипломатическим скандалом? Остаться в памяти поколений человеком,
призвавшим иноземцев? Веезенмайер, конечно, серьезная фигура, но ведь в
Братиславу он прилетел уже после того, как Прагу заняли танки Гитлера. Он
разведчик. Пусть теперь вступают в действие политики и военные. Пусть ему,
Мачеку, напишет письмо фюрер. Или Риббентроп, на крайний случай. Пусть они
дадут ему гарантии. Тогда он решится на шаг, предложенный Веезенмайером. В
конце концов у них тоже нет иного выхода: им нужен повод, чтобы прийти
сюда. Не объявлять же Гитлеру войну Югославии только из-за того, что здесь
сменили одного премьера на другого! Нет, надо ждать. Гитлер может
воспользоваться его обращением для того, чтобы жать на Симовича. Мачек не
хочет быть картой в игре. Он сам хочет играть. А в игре нужна выдержка. Он
подождет.
Он уже пробовал ускорить события несколько дней назад, в ночь
переворота, когда поезд с принцем-регентом Павлом, ехавшим в Блед, был
блокирован в Загребе взводом парашютистов Симовича. Мачек, разбуженный
телефонным звонком, поехал на вокзал вместе с шефом полиции Велебитом. Он
потребовал встречи со свергнутым принцем-регентом.
- Ваше величество, - сказал Мачек, страшась своей решимости, - я
отдам приказ Велебиту, мы арестуем людей Симовича, и вы обратитесь к
народу по радио...
Павел хрустнул пальцами, тоскливо посмотрел в окно на занимающийся
весенний рассвет и спросил:
- А если Симович бросит десант на Загреб? Так хоть я имею гарантию от
его людей, что меня с семьей выпустят в Грецию... Рисковать, не имея
гарантий?
Мачек не выдержал взгляда принца-регента, ибо тот ждал - это было
видно - возражений; он ждал, что хорватский лидер даст ему гарантии, но
Мачек вдруг почувствовал огромное облегчение, холод в затылке сменился
спокойным теплом, которое разлилось по шее и плечам, и он, вздохнув,
согласился:
- Да, конечно, рисковать без гарантий неразумно.
Попытка Мачека, неожиданная для него самого, стать человеком
реактивного действия не состоялась. Воистину характер можно сломать -
изменить нельзя.
...Маленькие люди, попавшие в сферу большой политики, могут иногда
утвердить себя, причем только в том случае, если располагают фактором
времени. У Мачека времени не было. Но он не понимал этого, а такого рода
непонимание обрекало его на проигрыш. Хотя многие хорваты подшучивали над
весьма распространенным боснийским речением "има вакта" ("есть время"),
выражавшим склонность к неторопливости и лени, Мачек сейчас продолжал
мыслить и действовать точно в соответствии с этой фразой...
...Оберштурмбанфюрер Диц позвонил подполковнику Косоричу из
ресторана. Фамилию этого человека ему дал оберштурмбанфюрер Фохт.
Двенадцать лет назад Косорич, тогда еще молодой подпоручик королевской
армии, проходил практику в Гейдельбергском университете. Он познакомился
там с двумя почтенными профессорами, которые устраивали для него
увлекательные охоты, приглашали в театры и картинные галереи, водили на
семейные обеды. Эти господа, коллеги полковника Вальтера Николаи, шефа
распущенной после Версаля военной разведки рейхсвера, продолжали тем не
менее думать о будущем Германии и налаживать контакты впрок, особенно с
молодыми офицерами из соседних стран. Прощаясь со своим новым славянским
другом, они открыто представились как его коллеги, военные, и попросили об
одной лишь услуге: в случае, если к нему, Косоричу, приедут их друзья,
пусть он найдет возможность помочь им.
В поезде Косорич мучительно вспоминал свое знакомство с германскими
офицерами день за днем, но ничего такого, что могло бы скомпрометировать
его воинскую честь, ни в поведении новых знакомых, ни в своем собственном
не находил. Как и всякий человек, он был склонен к самовыгораживанию в
значительно большей мере, чем к самообвинению.
"В конечном счете, я оказался звеном, пролетом, что ли, в том
мостике, который рано или поздно придется перебрасывать от победителей к
побежденным, - размышлял Косорич. - Если я расскажу моему командованию об
этих встречах, на меня будут смотреть С недоверием и продвижение по службе
задержится, а в двадцать семь лет уже поздно менять профессию. А что я,
собственно, открыл немцам? Ничего я им не открыл". По прошествии пяти лет
он забыл об этих своих гейдельбергских знакомых. Напомнили ему о них в
начале тридцать третьего. Веселый журналист из мюнхенской газеты привез
великолепное издание Дюрера и рекомендательное письмо от профессора
славистики Зибера - того самого Зибера, который при последней их встрече
представился полковником генерального штаба.
"Мой дорогой Косорич, - писал Зибер, - я знаю, что в вашей
новой, столь высокой для молодого офицера должности вы загружены
работой с утра и до вечера, поэтому я не вправе отрывать вас
просьбами, которые могут помешать вам. Но если у нас найдется
полчаса, чтобы рассказать моему приятелю из крупной и влиятельной
газеты о новых книгах, особенно по народной живописи, о премьерах в
театрах и вообще о культурной жизни в Югославии, мы были бы вам
весьма и весьма признательны. Я пользуюсь случаем, чтобы передать вам
привет от нашего общего друга Карла Ф. Грюсенбаха, который сейчас
работает в нашем посольстве в Лондоне".
Журналист из мюнхенской газеты действительно интересовался новостями
культурной жизни "развивающейся славянской страны", говорил умно и весело,
но за день перед отъездом на родину попросил Косорича показать ему
побережье, во время поездки интересовался вовсе не красотами
Средиземноморского побережья, а портами, возводившимися неподалеку от
итальянской границы. Вел он себя так, что эту его заинтересованность в
оборонных объектах можно было расценить как журналистскую всеядность.
Однако, сделав несколько снимков, он сел в машину рядом с Косоричем и
спросил, не нарушает ли каких-либо запретов. И вместо того, чтобы
отшутиться, Косорич ответил, что конечно же нарушает и вообще надо все это
делать осторожней, а потом казнил себя за такой ответ, поняв запоздало,
что, так ответив, он возвел себя в новое качество - к а ч е с т в о
с о о б щ н и к а. После этого его не беспокоили еще три года, до тех пор,
пока к нему не приехал племянник профессора Зибера. Тот ничего не
фотографировал, зато провел два вечера, беседуя с Косоричем по самому
широкому кругу вопросов. "Таким военным, как вы, - сказал на прощанье
племянник Зибера, - хочется помогать: вы истинный офицер!" И
действительно, после этой беседы Косорич резко пошел вверх по служебной
лестнице и получил назначение в Генеральный штаб.
...Когда к нему позвонил человек с немецким акцентом, передал привет
от профессора Зибера и попросил назначить время и место для встречи,
Косорич какое-то мгновенье колебался, но потом он решил, что тот интерес,
