связей нет?
- У меня лично нет.
- Понятно. А у вас лично, - улыбнулся Веезенмайер, - есть связи с
теми, кто знает все о хорватских коммунистах?
Доктор Нусич вошел, держа в руках поднос, на котором были чеканный
кофейник и три маленькие чашки на серебряных подставках. Горьковатый
аромат турецкого кофе был густым и зримым, казалось, что воздух в комнате
стал коричневым.
- Не голодны? - спросил Нусич Веезенмайера.
- Нет. Спасибо. Я стараюсь поменьше есть.
- Зря. Организм сам по себе откажется от того, что ему мешает.
- Я бы съел кусок мяса, - сказал Грац. - Или сыра.
- У меня великолепный соленый сыр. Вам принести, господин
Веезенмайер?
Грац поморщился.
- Зачем спрашиваешь? Неси, и все. Буржуазная манера - угощать
вопросом. Хорваты угощают, не спрашивая...
- Неприлично навязывать еду, - сказал Нусич, выходя.
Грац проводил взглядом доктора.
- Что касается хорватских коммунистов, то здешние большевистские
агитаторы уже в тюрьме, их не выпустили, несмотря на амнистию...
- Я знал об этом в тот день, когда Мачек отдал приказ об аресте. Он
арестовал их, чтобы показать нам свою силу... Серьезные люди?
- Очень. Особенно Август Цесарец.
- Талантлив?
- Да. - Грац внимательно посмотрел на Веезенмайера. - Нет, - поняв
его без слов, сказал он, - Цесарец на контакт не пойдет. Он фанатик.
- Вы знаете, что Тельман не расстрелян?
- Почему?
- Будет очень славно, когда он обратится к немцам и скажет о правоте
фюрера. Поддержка бывшего врага подчас важнее, чем славословия друга...
- Цесарец не согласится...
- Попробовать можно?
- Можно. У нас надежные подходы к тюрьме.
- Майор Ковалич?
- Ого! Сам признался или он уже давно с вами?
- Ковалич действительно верный человек, - усмехнулся Веезенмайер. -
Попробуйте, а? Цесарец во-первых писатель, а уж во-вторых коммунист.
Творческий человек, если он талантлив, всегда сначала "я", а потом "мы".
Грац покачал головой.
- Я не верю, что он согласится...
- А остальные? Которые взяты с Цесарцем? Что это за люди?
- Кершовани и Аджия - профессора, публицисты, теоретики. К их слову
прислушиваются, и слава богу, что они лишены возможности говорить.
- Ну а Прица, например?
Лицо Граца стало презрительным.
- Он же серб. Серб, понимаете?
Веезенмайер медленно закурил, не отрывая глаз от Граца.
- Встречаемся завтра вечером. Здесь же. Да?
- Да. Погодите. Попробуйте сыр. Нусич скряга и дает домашним гроши на
еду. Но ему присылают с гор великолепный сыр пациенты, которых он спасал
от зубной боли.
После встречи с Грацем Веезенмайер вернулся в отель, где у него была
назначена беседа с Фохтом. Проинструктировав оберштурмбанфюрера на
ближайшие сутки, Веезенмайер поднялся к себе в номер, а Фохт отправился в
город.
Он пересек улицу возле стоянки, где бросил свой маленький ДКВ.
- Господин Фохт, - окликнул его человек, сидевший за рулем большого
синего "паккарда", - не откажите в любезности сесть на минутку ко мне в
машину.
- С кем имею честь? - спросил Фохт, хотя сразу узнал полковника
Везича: он только что внимательно разглядывал его фотографии, сделанные в
разные годы.
- Да полно вам, - сказал Везич. - У меня личный разговор. Хотите,
могу пересесть в вашу колымагу.
- Простите, но я не знаю вас.
- Знаете, знаете. Везич я, господи. Задержу на полчаса, не больше.
...Какое-то время Везич молча вел машину по маленьким улочкам
Загреба. Лишь выехав из центра, он обернулся к Фохту.
- Здесь никто не помешает - ни ваши, ни наши.
- Я с детства мечтал о таких романтических поездках, - сказал Фохт. -
Но никогда не думал, что соседство Турции может наложить столь Заметный
отпечаток на южнославянский характер.
- Что вы имеете в виду? Роскошь, храбрость, жестокость?
- Вы убеждены, что Турция - синоним жестокости? По-моему, Византию
характеризует усложнение самой примитивной хитрости.
- Занятная трактовка Византии. - Везич посмотрел на часы. - Я уже
отнял у вас девять минут. В моем распоряжении двадцать одна минута.
- Могли бы по дороге объясниться.
- Господин Фохт, чтобы не водить коня за хвост, хочу вам сказать, что
запись беседы, которую ваш агент проводил с майором Коваличем, у меня в
сейфе.
- Мой агент?
- Скажем, агент из вашей группы.
- Кто этот агент и чем занимается майор Ковалич?
- Вашего агента зовут Бранислав Йованович, он человек Евгена Граца, а
Ковалич ведает оперативной работой среди политических заключенных. Адрес
квартиры, где проходила беседа, нужен?
- Не обязательно.
- Если этот материал ляжет на стол министра внутренних дел, вас всех
вышвырнут из Югославии как шпионов. А газетчики напишут, что ваши
руководители поторопились: ведь в Словакию ваш шеф, доктор Веезенмайер,
приехал уже после того, как танки господина Гитлера заняли Прагу...
- Шантажируете?
- Это не деловой разговор. И потом вы не тот человек, чтобы вас
шантажировать. И я не такой человек. И характерами мы с вами отличаемся от
несчастного Косорича, не так ли? Хотите ознакомиться с его посмертным
письмом? Фотографии вашего сотрудника Дица и покойного Косорича подшиты к
делу.
- Вы уже начали дело?
- Начал.
- Но это в а ш е дело? Оно ведь не санкционировано свыше? Вы вправе
распоряжаться им так, как подсказывает здравый смысл?
- Именно. Поэтому я и хочу предложить вам помочь мне, господин Фохт.
- В чем именно?
- Я хочу знать цель вашей поездки в Югославию в то, какие инструкции
вами получены в Берлине.
- Будем считать, что разговор наш не получился.
- Этим вы даете мне полную свободу действий?
- Полную. Только советовал бы вам руководствоваться в своих действиях
немецкой пословицей: "Поспешай с промедлением".
- Я как-то больше тяготею к латыни.
- Вы имеете в виду "промедление смерти подобно"?
- Да.
- К вопросу о том, кто медлит, а кто спешит. Видимо, ваше ведомство
ознакомилось с тем, кто я есть, перед тем как выдать мне визу?
- Конечно.
- Теперь давайте рассуждать дальше: переговоры, которые ведутся в
Белграде и в Берлине по линии министерств иностранных дел, сейчас в самой
серьезной фазе. Вас об этом не информировали? Всегдашняя узость
бюрократических ведомств: "Это твое, а то мое". Переговоры идут, и это
очень серьезно. От них многое зависит в судьбе Балкан. Всякая попытка
ошельмовать меня и моего шефа будет рассматриваться Риббентропом как акт
вражды по отношению к рейху. Переговоры будут прерваны. И вина ляжет на
вас, полковник Везич. Позволят ли вам вершить судьбы войны и мира?
- А вопрос стоит о войне и мире?
- Бесспорно.
- И что же, с вашей точки зрения, более выгодно в данной ситуации -
война или мир?
- Для кого?
- Для Югославии.
- Политику Югославии определяют ее лидеры. Вот мы и хотим понять,
чего они хотят: и те, которые сейчас у власти, и те, кто в оппозиции,
тайной или явной.
- А что целесообразней для Германии?
- Это зависит от того, каковы намерения - мы имеем в виду истинные
намерения - Югославии.
Везич взглянул на часы.
- Мы уложились как будто?
- Как будто.
Через семь минут Фохт пересел в свою машину и сразу же отправился к
генеральному консулу Фрейндту, а оттуда в торговую фирму "Юпитер" (эта
организация была в свое время куплена ведомством Канариса, но сейчас по
договоренности Гиммлера с Кейтелем офицеры абвера, сидевшие "под крышей"
торговцев, оказывали самую широкую помощь Веезенмайеру и его людям).
А Везич поехал в резиденцию заместителя премьер-министра Мачека.
- Русская нация - не устоявшаяся, в отличие от саксов и латинян, -
сердито повторил приват-доцент Родыгин, - это говорю я, русский, до
последней капельки русский.
Он то и дело раскланивался со знакомыми, и Штирлиц с усмешкой
наблюдал, как злился Зонненброк, считая неуважительной такую манеру вести
беседу. Но Ивана Антоновича Маркова-второго это не смущало, он, как,
впрочем, и большинство из тех, кто по предложению Зонненброка пришел
сейчас в дом генерала Попова, слушал самого себя, говорил для себя и занят
был более всего самим собою.
- Неустоявшаяся нация не могла бы сотрясать континент! - сказал
Марков-второй. - Индусы и всякие там арапы воистину не устоялись; и поныне
бродят, как брага; а мы...
- Будет вам, - перебил его Родыгин, "сделав ручкой" лейб-гвардии
корнету Василию Макаровичу фон Розену, - статистика вас опровергает. У
русской нации генофонд подвижный, а посему огромное количество флюктуаций
при рождении. Из десяти немцев - пусть наши германские друзья не сердятся
- рождается пять умственно крепких особей, пять средних и ни одного
идиота. На миллион - один гений. А русскую семью отличает громадная
отклоняемость от среднего уровня, - он взял Маркова-второго за лацкан
пиджака и приблизил к себе, - либо гении, либо идиоты. Поэтому в России
всегда было трудно гению и легко идиоту - общенародное сознание-то
ориентировалось на человека слабого, который сам не пробьется, силенок
мало. Отсюда русский культ богоматери, которая спасет и прикроет. В
отличие от готического культа воспарения вверх нас отличает культ земли,
культ прикрытия малого великим.
- Иоанн Грозный и Петр Великий - это тоже "малое"?
- Господи, Иван Антонович, - поморщился Родыгин, - не путайте божий
дар с яичницей. Вы говорите об аристократах духа. Все они - даже при том,
что княгиня Ольга была псковитянка, - все они, как правило, по крови
европейцы. Только смешанная кровь и могла придать фактурность нашей хляби,
нашему гениальному славянскому болоту.
- Европейская кровь - слишком общее понятие, - заметил Зонненброк, -
вы же сами говорили об "устойчивости" саксов и латинян. Но помимо саксов и
латинян существует еще такая кровь в Европе, как германская...
- Я предпочитаю оперировать категорией духа, а не крови, - ответил
Родыгин. - Латиняне и саксы - нации металлические, их дух ковкий, быстро
восстанавливаемый. Возьмите итальяшку: то он, как петух, распушит перья -
и в атаку, а то бежит в панике, ну, думаешь, не очухается, а он, глядишь,
отряхнулся и снова на рожон прет. А германо-славянский дух кристалличен,
ковке не поддается. Он верен себе, противится динамике, изменению,
пластике. Консервативный у нас дух, понимаете, в чем фокус весь.
- Я бы все-таки не объединял германский я славянский дух воедино, -
сказал Зонненброк, - это несоизмеримые понятия...
- Отчего же, - перебил его Штирлиц, - соизмеримые, вполне
соизмеримые. Продолжайте, пожалуйста, господин Родыгин, это крайне
интересно, все, что вы говорите.
Штирлиц взглянул на Зонненброка, словно говоря: "Слушай, слушай
внимательно, спорить потом будешь..."
Здесь, в доме генерала Попова, где собрались белогвардейцы, те, кто
уповал сейчас на Гитлера как на единственно серьезную антибольшевистскую
силу, надо было слушать все и всех. Штирлиц умел слушать и Друзей и
врагов. Конечно же врага слушать труднее, утомительнее, но для того, чтобы
враг говорил, он должен видеть в твоих глазах постоянное сочувствие и
живой, а отнюдь не наигранный интерес. Понять противника, вступая с ним в
спор резкий и неуважительный, нельзя, это глупо и недальновидно. Чем
точнее ты понял правду врага, тем легче тебе будет отстаивать свою правду.
- И славяне, и германцы - великие мистики, - продолжал между тем
Родыгин, - а ведь ни англичане, ни французы таковыми не являются, хотя у
