костюме, но очень дорогой сорочке настоящего китайского шелка:
- Я американец, сеньор Оссорио. Мое имя нет смысла называть, - он
говорил очень тихо, мешая себе сигаретой, которую не выпускал изо рта. -
Кроме неприятностей оно никому ничего не принесет, в первую очередь вам. С
тех пор, как наши войска высадились в Нормандии, нас особенно интересует
все о нацистах в Латинской Америке... Мы допускаем, что в последние месяцы
битвы удары против наших транспортных судов могут значительно увеличиться,
подводные лодки нацистов - смертники Гитлера, некие камикадзе, но без
поддержки здешних немцев они ни на что не способны. Нам было бы легче
спасти тысячи жизней американцев, да и немцев, кстати, если бы вы помогли
нам с теми материалами, которыми обладаете...
- Вы обратились не по адресу, - ответил Оссорио. - Я бывший сенатор,
с вашего позволения. Я не вправе распоряжаться теми материалами, которые
были в моем распоряжении раньше...
- Через несколько месяцев они будут интересовать только историков, -
ответил американец. - Мы все равно победим. Да, ценою больших жертв, да,
ценою жизней молодых парней, сражающихся за демократию, то есть за то, что
и вы цените превыше всего, сеньор Оссорио...
- Став членом сената, джентльмен, я дал присягу на верность этой
стране. Я останусь ей верен, кто бы ни правил Аргентиной в настоящее
время... Лидеры - преходящи, народ - вечен.
- Красиво сказано, - согласился американец. - Не смею настаивать,
сенатор... Что же касается преходящих лидеров... Что ж, мы уважаем мнение
собеседника, право на личную точку зрения есть основа основ демократии.
Простите, что потревожил вас... Просить о встрече по телефону - значило бы
нанести вам ущерб, только поэтому я пошел на этот балконный разговор,
поймите меня верно... Всего вам лучшего...
...После того, как Перон объявил войну Японии (Германии не стал), -
за несколько дней до того, как русские захватили рейхстаг, - Оссорио
впервые подумал, что он тогда, на балконе, проявил человеческое малодушие;
впрочем, поправил он себя, оно неотделимо от гражданского; помоги я
американцам, мне бы не было так совестно думать, что я - пусть и косвенно
- виноват в десятках жертв; тот американец прав, материалы только тогда
важны, когда они могут спасти людей; я смалодушничал...
Второй раз он подумал об этом, когда узнал, что люди Перона дали
политическое убежище десяткам тысяч нацистов, особенно военным и деятелям
науки, создававшим военную промышленность Гитлера.
Однако сделать он уже ничего не мог: Перон победил на выборах, стал
президентом и не считал долгом скрывать свое отношение к тому, что
произошло в Европе: "Трагедия немцев касается и нас, будем делать выводы
на будущее".
Оссорио тогда понял, что такое п у с т о т а, ощущение собственной
ненужности; запершись дома, он начал писать исследования, посвященные
истории наиболее интересных районов Буэнос-Айреса, потом увлекся
музыкальной религией народа, танго; из дома выходил редко, только на
дневную прогулку перед обедом.
Во время одной из таких прогулок к нему подошел человек рабочего
кроя, сказал, что он представляет немецких антифашистов, ему известно, что
господин Оссорио обладает материалом, бесценным для Нюрнбергского
трибунала; поначалу сенатор д р о г н у л, - он внимательно следил за тем,
что происходило в поверженном рейхе; однако немец, почувствовав, видимо,
что сенатор готов к разговору, нажал; в том, как он говорил, в том, что он
ни разу не оглянулся, хотя любой антифашист обязан был понимать особое
положение, в котором очутился Оссорио, было что-то слепое, устремленное,
жестокое.
Оссорио п р о в е р и л с я: слежки не было; это убедило его в том,
что немец не прост, возможна игра.
- Все документы в сенате, - ответил он трафаретной фразой, - ничем не
могу быть вам полезен, очень сожалею.
После этого он старался не выходить из дома, почувствовав кожей
сгущавшуюся опасность: но почему они стали жать на меня именно сейчас,
через полтора года после окончания войны?
Елена сказала ему: "Милый, твоя раздражительность совершенно понятна,
это следствие слома того ритма, к которому ты привык за многие годы. Ты
живешь на нервах! Давай посоветуемся с надежным человеком, может быть,
стоит попринимать какие-то успокоительные пилюли". - "Родная, страх не
лечат". - "Нам нечего бояться!" - "Я боюсь за тебя и внуков. Постоянно,
Елена. Каждую секунду". - "Ну, это ты сам себя изводишь. Боятся только те
люди, которые чувствуют за собою хоть какую-то вину".
Доктора звали дон Антонио Ларигес; седоголовый старик с длиннющими
пальцами, которые жили своей особой жизнью, словно бы отдельно от него
самого; когда он выстукивал Оссорио, его прозрачная кисть казалась
гипсовым слепком десницы великого музыканта или ваятеля.
- Скажите, сенатор, вам бы не хотелось уехать в Европу? На год,
полтора? - спросил дон Антонио, кончив осмотр пациента. - Сердце у вас
хорошее, немного частит, но это вполне поправимо... Печенка в пределах
нормы, легкие чистые, почки тоже совершенно нормальны... Переутомление,
болезнь середины двадцатого века... Это еще только начало, дальше такого
рода болезнь приведет к взрыву сердечно-сосудистых заболеваний и раку,
поверьте моему чутью... Уезжайте в Париж, этот вечный город вернет вам
спокойствие...
Оссорио улыбнулся:
- Доктор, поскольку я традиционно исповедую идею и норму жизни
христианской демократии, моя совесть не позволяла мне брать взятки. Мне не
на что ехать в Париж. Я не коррумпирован, доктор. Я жил тем заработком,
который получал в сенате.
- Хорошо, тогда, в конце концов, можно уехать в деревню. Сеньора
говорила, что у вас есть маленькая ферма на юге...
- Ощущение оторванности от жизни будет там еще более гнетущим...
- Ну, хорошо, - дон Антонио вздохнул, - вы относитесь к породе
самолеченцев, вы знаете свой организм, относитесь к нему как к некоему
механизму... В чем вы сами видите выход из нынешнего депрессивного
состояния?
- В торжестве справедливости, - ответил Оссорио. - А поскольку я
понимаю, что сие от меня зависит в весьма незначительной степени, я
пребываю в состоянии известной растерянности...
...Доктор Гуриетес, возглавлявший маленькую амбулаторию для
сотрудников аргентинского филиала ИТТ, был знаком с Оссорио шапочно: за
два месяца перед переворотом он вместе с директором филиала Арнолдом был у
сенатора на приеме, - американцы добивались права организовать медицинское
обслуживание работников фирмы по нормам и законам Соединенных Штатов.
"Мы не можем разрешить вам д р а з н и т ь аргентинцев, - ответил
тогда Оссорио. - Я считаю, что ваша медицина шагнула далеко вперед,
обогнав все страны мира; если вы намерены поделиться с нами своим опытом в
лечении тех болезней, которые являются бичом для наших людей, тогда мне
будет легче поддерживать вас. Если же вы намерены создать государство в
государстве, мы на это не пойдем, опасная вещь". - "Может быть, наоборот,
- возразил генеральный директор Арнолд, - государство в государстве есть
некий стимулятор мыслей и поступков?" - "Если бы не было оккупации вашими
войсками Никарагуа, если бы вы не поддерживали Трухильо, если бы ваши
канонерки не высаживались на Кубе, если бы вы не поддерживали монстров в
Мексике, тогда было бы легче, сеньор Арнолд. Наш континент - от границ
Техаса и до Огненной Земли - говорит на одном языке, нельзя не учитывать
настроения людей".
Доктор Гуриетес, увидав Оссорио на улице, поинтересовался, отчего
сенатор так бледен, затащил в кафе выпить чашку экспрессо, чуть не
насильно взял руку сенатора, долго слушал пульс, потом спросил:
- Вам известно, что в каждой китайской аптеке сидит доктор? Когда
приходит человек, жалующийся на боль под лопаткой, тяжесть в затылке или
ломоту в пояснице, лекарь слушает его пульс в течение двух-трех минут и по
пульсу, только по пульсу, ставит диагноз! Причем, как правило,
безошибочный! Я-то вообще считаю, что глаза пациента и его пульс могут
сказать врачу - если только он не полнейший коновал - куда больше, чем
данные анализов. При нашем испанском врожденном борделе сестры милосердия
могут перепутать пробирки, не там поставить запятую или вообще написать ту
цифру, которая им более всего нравится, ведь у каждого человека есть своя
любимая цифра, я, например, поклонник шестерки... Вы мне не нравитесь,
сенатор. Вы же никогда не пили и не курили, вели вполне размеренный образ
жизни... А после того, что началось, когда к власти пришел Перон с его
лозунгами, столь близкими доктрине генералиссимуса Франко, каждый
интеллигент потерял почву под ногами: очень трудно жить в условиях, когда
одураченный народ славит того, кто его дурачит, ощущая при этом свое
полнейшее бессилие хоть как-то изменить ситуацию.
Этот человек прочитал мои мысли, подумал тогда Оссорио, вот что
значит настоящий врач; прежде всего психолог, остальное приложится; в
документах, фиксирующих смерть, никогда не употребляли того слова, которое
могло определять летальный исход, - "тоска"; сколько миллиардов погибли
именно от этого неизлечимого заболевания! Тоска и алкоголизм - болезни
социальные, их можно излечить изменением общественного климата, все
остальное - вздор и чушь, припарки из настоя полыни, которые предлагают
словно панацею тому, кто умирает от пулевого ранения в живот...
- Ну, а что вы мне можете посоветовать, сеньор Гуриетес?
- Не знаю, - ответил тот с обезоруживающей искренностью. - Просто не
знаю. Вы человек азартный?
- В работе - да.
- Ну, азартность и проявляется именно в работе. Если больной жрет,
как лошадь, или пьет, словно у него не внутренности, а бездонная бочка,
это не азарт, а скотство. Охоту любите?
- Ненавижу.
Гуриетес удивился:
- Отчего?
- Не знаю... В этом какое-то неравенство...
- Езжайте в Игуасу, пойдите в джунгли и попробуйте добыть ягуара,
тогда вы поймете, что такое неравенство... Вы повторяете хрестоматийные
истины, сенатор... Рыбалка?
- Это слишком тихо... И не видно борения...
- Хороший тунец показал бы вам, что такое борение... Я в прошлом году
путешествовал в Чили, Пуэрто-Монт, меня вывезли на рыбалку, поразительное
впечатление... Слушайте, у меня есть идея... Отправляйтесь-ка в горы,
встаньте на лыжи, те минуты, которые вы потратите на то, чтобы покорить
к р у т я к, поставят вас лицом к лицу с риском, вы хозяин ситуации,
захотели - спустились, испугались - нашли другой склон... Могу устроить
поездку, не очень дорого, вернетесь совершенно успокоившимся... По-моему,
это единственное средство обрести бодрость духа. Берите ручку,
записывайте... Барилоче...
...Звонок в дверь, особенно в утренние часы, когда Оссорио выключал
телефон и садился за пишущую машинку, показался ему странным.
Он накинул халат, подошел к двери, посмотрел в глазок: незнакомая
зеленоглазая женщина стояла на площадке, то и дело бросая взгляды в пролет
лестничной клетки.
- Кто здесь? - спросил Оссорио.
- Пожалуйста, откройте, сенатор, я прилетела из Барилоче, мне
необходимо сказать вам несколько слов...
...В жизни каждого человека бывают такие минуты, когда происходит
некий внутренний взрыв; поскольку самое понятие взрыва есть следствие
соединения двух веществ, таящих в себе несовместимость, нарушение баланса,
то и поступок, определяющий новое качество личности, проистекает из
мгновенного столкновения веры и подозрительности, добра и вражды, озарения
