заместитель помощника директора
по коммерческой продукции,
"Твэнти сенчури Фокс",
Голливуд,
США.
Ночью Штирлиц прочитал письмо Роумэна, проутюжив его всего лишь один
раз; строчки, написанные крутым почерком Пола, были видны отчетливо,
читалось легко, без очков:
Дорогой друг!
Я соответствующим образом проинструктировал человека, который
отправился в Европу.
Думаю, он найдет возможность поработать в архивах по тем позициям,
которые Вы обозначили. Он и все мы приложим максимум сил, чтобы снабдить
Вас материалами уликового характера (если, конечно, они сохранились) еще
до начала нового тура переговоров "Дженерал электрик" с людьми Перона. Те
каналы связи, которые мы оговорили на крайний случай, остаются в силе.
Теперь о том, что делаю я.
Все мои усилия направлены на то, чтобы найти "Пепе" и встретиться с
его боссами, предварительно собрав нужную информацию.
Вы говорили, что Мюллер обладает ключом и шифром к сейфам, где
хранятся сотни миллионов нацистских денег. Могу ли я оперировать этими
суммами и вышеупомянутой фамилией, если мой план удастся и я смогу выйти
на тех людей, которые нас интересуют? Если "да" - сообщите условной
открыткой по известному Вам адресу. Телефоном моего друга пользоваться
нельзя - по понятным Вам причинам.
Я согласен с Вами, что с Риктером беседу проводить еще рано. Убеждены
ли Вы в том, что он напишет Вам те данные, которыми можно оперировать в
сенате, конгрессе и в нашей прессе? Без этого нас обвинят в диффамации, -
в этом смысле моя страна совершенно особая, требуются неопровержимые
доказательства вины... Впрочем, я сразу вспомнил несчастного Брехта, и мне
стало не только горько, но и смешно. Тем не менее учтите это соображение.
Форма уликового документа должна быть абсолютной.
Я начал наводить справки о Вилле Хенераль Бельграно. Вся информация,
которую можно получить, будет нами собрана и отправлена Вам.
Что касается "пустого гроба" Мюллера, то эту новость я передам в
Лондон, Майклу Сэмэлу, не сейчас, а в тот момент, когда вся наша
п а р т и я вступит в завершающую стадию. Коронный удар надо наносить в
самом конце схватки. Сейчас еще рано. Можно спугнуть ц е п ь.
Со своей стороны, я начал изучение материалов по делу о похищении
сына летчика Чарльза Линдберга. Если появится что-либо заслуживающее
внимания, вышлю. В литературе нашей страны существует довольно много
версий, однако я пока не вижу, как Мюллер мог быть втянутым в это дело. Не
заблуждаетесь ли Вы? Повторяю: уликовый материал, особенно в таком деле,
как трагедия Линдберга, должен быть абсолютным и совершенно
беспристрастным.
Если удастся доказать его причастность к трагедии Линдберга, вопрос о
его возможных контактах с макайрами станет совершенно невозможным, Америка
чтит своих героев...
Со своей стороны, меня интересует: не попадались ли Вам в свое время
какие-либо материалы о синдикате прежде всего во время вторжения
американо-английских войск в Сицилию, и особенно о нынешнем губернаторе
Нью-Йорка О'Дуайере? Может быть, такого рода материалы проходили через ту
службу, в которой Вы занимали столь видный пост три года назад?
Я поручил моему посланцу в Европе изучить дело о последних днях
Муссолини. Мне кажется, что как раз тут можно проследить определенную
связь с Мюллером. Однако это подлежит самой тщательной проверке, запасемся
терпением.
Вы совершенно неправы, когда думаете, что первый нокаут выбил меня из
колеи.
Я, как и Вы, убежден в необходимости продолжения борьбы против наци.
В этом наш солдатский долг. Будущие поколения проклянут нас, если мы,
американцы и русские, не вырвем с корнем ядовитое жало Гитлера и его
последышей.
Ждите моих сообщений.
Формы связи - в случае непредвиденных изменений ситуации у Вас или у
меня - остаются теми же, что мы обговорили при расставании.
Жду Ваших писем.
Каждая информация, поступающая от Вас, изучается мною самым
тщательным образом.
Я благодарен Вам за то, что Вы сообщили мне о м-ре Кэйри и его
сестре, столь зверски убитой бандой гангстеров. Я начал заниматься этим
делом, но пока еще не знаю, пригодится ли мне м-р Кэйри в будущем. До меня
дошли сведения, что он отдал себя школе, где преподает в младших классах,
и церкви. Такого рода люди, как правило, зовут к всепрощению, что - в
нашем общем деле - исключено.
СЕНАТОР ОССОРИО, КЛАУДИА (Буэнос-Айрес, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
Оссорио проснулся рано, когда солнце еще только-только угадывалось в
зыбком, сером, зимнем, августовском небе; пять минут он позволял себе
понежиться в кровати; с тех пор, как Елена уехала с внуками в провинцию,
жил совершенно один; конечно, детям там значительно лучше, ферма хоть и
крошечная, три комнаты, зато очень большая веранда, неподалеку прекрасный
пруд, минеральная вода - профилактика от рахита, парное молоко, три пони,
не говоря уже о табуне, брат разводит лучших коней, счастливчик, всегда
брезговал политикой: "От нее пахнет, купля-продажа, фу!" Раньше Елена
делала ему получасовой массаж спины, это было настоящее блаженство; перед
отъездом она договорилась с сеньорой Грольски, квалифицированной сестрой
милосердия (переселилась в Байрес в сорок четвертом, до этого жила в
Кенигсберге); та, действительно, прекрасно разминала соли, но уже после
второго массажа сказала, что ей очень жарко; не будет ли сенатор
возражать, если она станет массировать его в купальничке ("Нет, нет,
увольте, я не из этой команды, сеньора Грольски"); больше вызывать ее не
стал (он только один раз изменил Елене, и память об этой шальной ночи была
столь мерзостна и унизительна, что всякая мысль о другой женщине была ему
отвратительна).
Первые месяцы после того, как Оссорио прибавил к своему титулу,
ставшему за двадцать лет привычным, короткое "экс", он страдал не от
ущемленного чувства самолюбия (хотя и это было, что греха таить), но от
того, что сломался привычный уклад жизни. Раньше неделя была расписана по
минутам; секретарь Педро Валеро следил за расписанием, как хороший тренер
за боксером; в десять он обычно начинал свой день; до сенатских заседаний
просматривал корреспонденцию, встречался не только с избирателями, но и с
представителями министерств, банков, с юристами, защищавшими интересы
профсоюзов и иностранных компаний; в два часа уезжал обедать, отдыхал до
четырех, потом возвращался и диктовал письма, работал со стенографистом
сеньором Барановичем, готовил тексты выступлений, делал заметки для
предстоящих встреч с людьми из правительства, с ними надобно держать ухо
востро, каждое слово обязано быть взвешенным, как-никак люди с двумя
образованиями - юриспруденция и экономика, чтобы руководить страной, надо
понимать толк и в законе, и в бизнесе. С девяти часов начиналось время
приемов; заезжал за Еленой, быстро принимал душ, переодевался в
ненавистный черный костюм и отправлялся в посольства: от американцев,
воевавших с немцами, ехал к немцам, воевавшим против американцев; к
французам, представлявшим маршала Петена, не ходил демонстративно, слишком
любил Францию, матерь республики; считал за правило наносить визиты
вежливости трем французским офицерам, представлявшим де Голля и Жиро;
горевал, видя, как они враждебны друг к другу; антифашисты, ведут борьбу
против бошей, но при этом с трудом переносят друг друга, неужели чувства
сильнее логики, как обидно!
Приемы обычно кончались около двенадцати; когда Оссорио начал
работать в комиссии по расследованию антиаргентинской деятельности
нацистов, он не пропускал ни одного приема в посольстве рейха, даже
выкраивал время для просмотра фильмов, присылавшихся в Буэнос-Айрес из
Берлина.
Его потрясли ленты, посвященные "гитлерюгенду"; сделал перевод гимна
нацистской молодежи - ни одной мысли, крикливая пропаганда: "Наш флаг
развевается над миром, один за другим, ровным строем, мы идем в лучезарное
будущее, маршируем за нашим Гитлером сквозь ночи и невзгоды, за флагом
свободы, мира и хлеба! Флаг ведет нас к счастью, и верность значит больше,
чем смерть!" Тем не менее фильм "Гитлерюнге", сделанный Хансом Штайнхофом,
был достаточно популярен в Европе, поскольку над сценарием сидел лично
Геббельс, выверяя каждую фразу; героем картины был молодой коммунист, из
бедной рабочей семьи; постепенно, шаг за шагом этот молодой парень
начинает понимать "правду" национал-социализма, посещает подпольные
собрания молодых борцов, где трибуны "тысячелетней доктрины" объясняют
обманутому поколению, как большевики, славяне, евреи и американские
финансисты плетут всемирный заговор, нацеленный на то, чтобы лишить
арийцев их великих традиций, рун и баллад, отторгнуть от прошлого, заменив
культуру безродными импрессионистами, новоявленными малярами от живописи;
авангардистами типа Брехта, Пискатора, Эйслера, Пудовкина, Эйзенштейна,
Протазанова, Мейерхольда; авторами чудовищных по своей ублюдочности
проектов Корбюзье и Нимейера, глумящимися над самим понятием формы;
писателями, заведомо лгущими читателю, такими как Горький, Роллан, Алексей
Толстой, Нексе, Арагон, Драйзер, Жан Ришар Блок, не говоря уже об ублюдке
Фейхтвангере, не умеющем и думать-то по-немецки, не то что писать.
То, что главный удар был нацелен на коммунистов, то, что идеология
Гитлера была п у н к т и р н о й, открыло дорогу картине в коммерческом
прокате Западной Европы; коммунисты не были окарикатурены, - несчастные
немцы, обманутые Коминтерном, они прозреют, рано или поздно осознают свою
н е м е ц к о с т ь, нужно время, это лучший лекарь против коммунизма, оно
работает на истинную свободу и настоящую демократию, которую несет
человечеству национальный социализм Адольфа Гитлера. Сразу же после этого
фильма Геббельс выпустил картину, рассчитанную на европейских финансистов:
режиссер Ф. Харлан пригласил на роль немецкого предпринимателя Эмиля
Яннингса; умный, умеющий думать в кадре актер сыграл роль настоящего
хозяина растущего производства, который в первую очередь думает не о
личной наживе - она неотделима от хорошей работы и преданности стране, _
но о рывке вперед, о новой системе национального хозяйствования, когда
директор, если он истинный патриот рейха, становится фюрером народной
экономики, живет чаяниями рабочих, искомый пример классового мира;
единство крови выше противостояния мифических "классов", только почва и
кровь роднят людей, все остальное - химера. Геббельс обращал внимание
только на у д а р н ы е темы; комедии, которые выпускали частные фирмы,
его не занимали; чиновники министерства следили лишь за тем, чтобы в
лентах не было американской музыки (джаз есть кривлянье черных
недочеловеков), только мощные хоры или же альпийские оркестры - аккордеон,
виолончель и скрипка; дозировалось использование славянской музыки,
Чайковский, спору нет, грамотный композитор, но он русский, как можно
меньше русских мелодий; Кальман недопустим, еврей, очень жаль, конечно,
его оперетты милы, но немцы откажутся слушать музыку недочеловека. По
заказу министерства пропаганды Харлан сделал свой новый фильм - "Еврей
