референтур по русскому, украинскому, польскому, французскому, еврейскому,
испанскому секторам, все те, кто осуществлял надзор за промышленностью и
банками, те, кто курировал вопросы идеологии, церковь, молодежные
организации, те, кто осуществлял руководство работой в концентрационных
лагерях, обязаны - если, конечно, вы одобрите мою задумку - начать уже
сейчас подготовку к передислокации в заранее подготовленные центры...
Опорные базы я берусь наладить в Базеле, Асконе, Милане, Ватикане, Пальма
де Мальорке, Барселоне, Мадриде, Лиссабоне, Буэнос-Айресе, Асунсьоне...
Борман посмотрел на карту мира, заметив:
- Вполне конкретная линия... Неплохо...
- Что касается принципа отбора, то здесь, конечно, возможны
определенные издержки, опять-таки из-за фактора времени... Далеко не все
руководители отделов гестапо - мои люди: Кальтенбруннер часто назначал
своих протеже - тех, кому он патронировал... Так что я не могу полагаться
на абсолютную компетентность всех моих подчиненных в областях... Но в
Гамбурге, Мюнхене, Осло, Ганновере, Любеке, Копенгагене, Фленсбурге,
Бремене, Вюрцбурге, Милане, Веймаре, Дрездене у меня сидят вполне надежные
люди, я им верю абсолютно, они думают так же, как я. Если разрешите, я
поручу именно им составить списки. - Мюллер хмыкнул. - Конечно же устно,
никак не фиксируя это в документах... Что касается утверждения кандидатов,
то доверьте мне провести предварительный отбор, а уж вы благословите его
окончательно. Что касается членов семей будущей организации СС, то они
должны быть поначалу убеждены, что кормилец погиб... Только -так, хоть и
жестоко... Иначе начнут искать... А за их поиском будут наблюдать враги, и
это приведет к расшифровке всего дела. Что касается форм связи между
будущими региональными группами, то этот вопрос смыкается с вашим вопросом
о штабе. Я полагаю, что штаб придется возглавить мне... Если бы вы
санкционировали при этом еще одну для меня должность - специальный
помощник фюрера НСДАП Бормана по вопросам СС, - тогда предприятию была бы
придана та весомость, которая позволит провести всю необходимую работу в
максимально короткий срок. Понятно, такого рода должность, - Мюллер
улыбнулся, - так же не должна фиксироваться в документах, во всяком случае
пока что...
- Вы забыли фамилию моего друга Гиммлера... Его пока еще никто не
смещал с должности рейхсфюрера СС...
- Сместят. Надо, чтобы сместили, - спокойно ответил Мюллер. - Вы же
понимаете, что одиозность рейхсфюрера не позволит ему жить в подполье...
Да и потом...
- Что?
Мюллер пожал плечами, вздохнул.
- Договаривайте, пожалуйста, - сердито сказал Борман, - это невежливо
- обрывать мысль на полуслове.
- Он - ваш враг, рейхсляйтер, зачем же брать его в расчет? Его надо
выводить из расчета.
- А Кальтенбруннер? - задумчиво спросил Борман. - Почему бы ему не
стать фюрером организации, а вам - его начальником штаба и заместителем?
- Потому что я не верю Кальтенбруннеру, - ответил Мюллер.
- У вас есть к этому основания?
- Есть.
- Изложите.
Мюллер покачал головой:
- Не стану, рейхсляйтер. Пожалуйста, простите меня, но я не стану
этого делать... Я никогда не был доносчиком, увольте... Вы сами можете
убедиться в правоте моих слов, проверив Кальтенбруннера...
- Каким образом? - деловито осведомился Борман.
- А вы попросите его поработать с Канарисом...
Борман удивился:
- Почему именно с Канарисом?
Мюллер ответил жестко:
- Я сказал вам то, что счел возможным сказать, рейхсляйтер...
Борман пожал плечами, снова поднялся, походил по кабинету, потом
спросил:
- Как вы намерены назвать нашу тайную организацию офицеров СС?
- По первым буквам: ОДЕССа... И огромное вам спасибо за то, что вы
назвали ОДЕССу н а ш е й организацией...
- Разворачивайте работу, Мюллер... И как следует продумайте, чтобы
трасса н а ш е й ОДЕССы начиналась из Берлина, отсюда, из
рейхсканцелярии... Оборудуйте запасные штабы этой трассы здесь, в Берлине,
потому что грядут уличные бои, да, да, именно так... Подвалы,
метрополитен, подземные коммуникации - все это обязано стать знакомо вам
так, чтобы вы ориентировались в этом лабиринте, как поп в Ветхом Завете...
ДУШНОЕ ОЩУЩЕНИЕ КОЛЬЦА
__________________________________________________________________________
- А почему бы вам самому не пустить себе пулю в лоб, штандартенфюрер?
- спросил Шелленберг, положив свою мягкую, женственную руку на плечо
Штирлица. - Гарантирую отменные похороны.
- Я - логик, - ответил Штирлиц. - Люди моей породы боятся
переторопить события: шлепнешься, а через час выяснится, что ты нужен
живым...
- Мне-то как раз вы значительно более выгодны мертвым.
- Чтобы было на кого свалить провал переговоров Вольфа с Даллесом?
Шелленберг вздохнул:
- Конечно... Ну, выкладывайте, о чем говорили с Мюллером...
- Об операции в Швейцарии.
- Признайтесь честно: на чем он взял вас?
- На знании. Он знает больше меня. Он знает все.
- Если бы он знал все, вы бы висели на дыбе, а меня бы держали в
одной камере с Канарисом. Он знает только то, что ему полагается знать. А
вот мне снова нужен ваш поп... И кто-то еще, через кого мы будем гнать
дезинформацию вашему новому покровителю Мюллеру. Вас интересует, почему я
говорю с вами так открыто, несмотря на то что вы провалили дело?
- Не я.
- А кто?
- Мы. Все мы. А в первую очередь Вольф.
- Вы думаете, что говорите?
- Думаю, думаю, постоянно думаю... Так почему же вы продолжаете быть
со мной откровенным, несмотря на то что я провалил дело?
- Потому что вы отдаете себе отчет; связывать себя с Мюллером
накрепко - безумие. Мы, разведка, можем вынырнуть. Он, гестапо, - обречен
на то, чтобы утонуть... Вы действительно уже побывали у него?
- Да.
- Он вызвал вас? Не поставив меня в известность?
- Вы же все прекрасно знаете, бригадефюрер... Я думаю, офицер
пограничной стражи на нашем "окне" возле Базеля, где я переправлял пастора
Шлага, был перевербован Мюллером, как-никак это "окно" было вашим личным,
по материалам гестапо оно не проходило... Через этого офицера Мюллер вышел
на пастора. За стариком пустили "хвост", в Швейцарии пока еще сильны
позиции баварца; в объекте интереса пастора оказался - согласно нашему с
вами плану - Даллес. Тот вывел его на Вольфа; молодая нация, разведку
только-только ставят, опыта мало - з а с в е т и л и с ь. Поскольку пастор
числится за мной, Мюллер загнал меня в угол. Он не сказал мне и сотой доли
того, что знает. Но он знает все. И об этом нашем разговоре я обязан буду
ему доложить... Будь прокляты волчьи законы нашей фирмы, но не я ее
основал.
- И не я... Что вы ему отдадите из нашего разговора?
- То, что вы позволите...
Шелленберг поднялся, походил по кабинету, остановился возле книжного
шкафа, достал книгу в старинном переплете (сафьян с золотым обрезом),
открыл нужную ему страницу (была заложена красной тесемочкой) и зачитал:
- Отец иронии и юмора Свифт уже в молодости предсказывал, что его
ожидает помешательство. Гуляя однажды по саду с Юнгом, он увидел вяз,
лишенный на макушке листвы. Свифт сказал Юнгу: "Я точно так же начну
умирать с головы". До крайности гордый с высшими сановниками, Свифт охотно
посещал самые грязные кабаки и там проводил дни и ночи в обществе
картежников, бандитов и потаскух. Будучи священником, он писал книги
антирелигиозного содержания, так что о нем говорили: "Прежде чем дать ему
сан епископа, его следует заново окрестить". Асам про себя он написал так:
"Слабоумный, глухой, бессильный, неблагодарный". Непоследовательность его
была поразительна: он был в отчаянии, когда умерла Стелла, его любимая
женщина, но, чтобы успокоиться, писал комические "Письма о слугах". Через
несколько месяцев после этого Свифт лишился памяти, но язык его был
по-прежнему острым как бритва. Потом он провел год в полнейшем
одиночестве, затворившись в комнате, ничего не читая и не сочиняя. Он
отказался от мяса и впадал в бешенство, когда слуга появлялся на пороге.
Однако, когда он покрылся чирьями, разум его просветлел, и Свифт начал
постоянно повторять: "Я - сумасшедший". Потом он снова впал в состояние
полнейшей прострации, но порою ирония вспыхивала в нем с прежней силой.
Когда за несколько месяцев до смерти в его честь была устроена
иллюминация, Свифт заметил: "Пусть бы эти сумасшедшие не сводили с ума
окружающих". Незадолго перед кончиной он написал завещание, отказав
одиннадцать тысяч фунтов стерлингов в пользу душевнобольных. Он также
сочинил эпитафию, которая служит выражением ужасных нравственных
страданий, постоянно его мучивших: "Здесь похоронен Свифт, сердце которого
уже не надрывается более от гордого презрения"... - Шелленберг поставил
книгу на место, резко обернулся к Штирлицу: - Вы понимаете, зачем я
прочитал вам это?
- Видимо, хотите помочь мне понять подлинный психологический портрет
Мюллера?
- Мюллер работает на рейхсляйтера Бормана, и вам это прекрасно
известно.
- На Бормана этот отрывок не проецируется, бригадефюрер.
- Сердце бедного Бормана уже давно разорвалось от гордого презрения к
окружающим, Штирлиц. Он продолжает жить с разорванным сердцем...
"И этот планирует меня для какой-то комбинации, - понял Штирлиц. -
Они все что-то знают, а я не могу взять в толк, что именно. Меня
и г р а ю т, и если я не пойму, в каком качестве, то, видимо, часы мои
сочтены. А что если и Мюллер, и Шелленберг начали свою партию купно?
Обменялись суждениями? Видимо, да, слишком точен и тот и другой в
вопросах, никаких повторов. Но это - в мою пользу. Их подводит страстная
тяга к порядку, они расписали свои роли; им бы следовало спотыкаться,
повторять друг друга, быть самими собою... "С кем протекли его боренья, -
в который уже раз вспомнил он стихи Пастернака, он прочел их в журнале,
купленном им на парижском развале осенью сорокового года, - с самим собой,
с самим собой!"
- Что ж, - сказал наконец Штирлиц. - С разорванным сердцем можно
поскрипеть, если хорошо работает печень, сосуды, почки и мозг. Если
человек, сердце которого порвалось от "гордого презрения", имеет в голове
такое, что иным и не снилось, тогда он может существовать...
- Оп! Умница! Вы - умница, поэтому я прощаю вам то, чего не простил
бы никому другому. Вы оказались посвященным в мое дело, Штирлиц, хотел я
того или нет. Значит, мне нет нужды более таиться от вас. Если я
удостоверюсь в вашей неискренности, вы знаете, как я поступлю, мы не
бурши, чтобы пугать друг друга словесами перед началом драки... Так вот,
если мне понятно, о чем думает наш с вами шеф, рейхсфюрер, о чем мечтает
преемник Гитлера рейхсмаршал Геринг, о чем говорят между собою Гудериан,
Типпельскирх и Гелен, считая, что в их кабинетах, проверенных связистами
вермахта, нет аппаратуры прослушивания, то ни я, ни вы не знаем, о чем
думает Борман. А он очень предметно думает о близком будущем, не находите?
- Думаю, вы ошибаетесь. Он неразделим с фюрером.
- Штирлиц, не надо. Он был неразделим с заместителем фюрера
Штрассером и предал его. Он был неразделим с вождем СА кумиром
национал-социализма Эрнстом Ремом и участвовал в его убийстве, он был
неразделим с фюрером нашей партии Гессом и предал его, пока петух вообще
еще даже и не кукарекал... Вы понимаете, отчего я так открыто говорю с
вами? Я ведь раньше никогда так обнаженно не выявлял затаенную суть
