слова, которые я вам назову, по группам, работающим вне нашего здания...
Слова, которые я вам назову, опасны, доктор... Если их будет знать
кто-либо третий в нашем учреждении, я не поставлю за вас и понюшку
табаку... Итак, вот те слова, которые о б я з а т е л ь н о будут звучать
в шифрограмме: "Дагмар", "Стокгольм", "Фрайтаг", "Швейцария", "Даллес",
"Мюллер", "Шелленберг", "Бернадот"; вполне вероятно, что в провокационных
целях будут названы святые для каждого члена партии имена рейхсмаршала,
рейхсфюрера и рейхсляйтера. Более того, вполне возможно упоминание имени
великого фюрера германской нации... Я не знаю, каким будет шифр, но
вероятно, что он окажется таким же, каким оперировала русская радистка...
- Та, которую арестовал Штирлиц? В госпитале?
- Да, Штирлиц сумел обнаружить ее именно в "Шарите", вы совершенно
правы.
Мюллер достал из сейфа перехваченные шифровки, положил их на стол
перед Ниче и сказал:
- Пока суд да дело, попробуйте помудрить с этими цифрами, подставив
сюда следующие слова: "Вольф", "Даллес", "Шлаг", "пастор", "Мюллер",
"Швейцария", "Берн", "Шелленберг"... Возможны упоминания имен Гиммлера и
Бормана в гнусном, клеветническом подтексте. Если не все, то большинство
этих слов, я полагаю, присутствует в этих цифрах... Я останусь ночевать
здесь, так что звоните, Шольц предупрежден - он меня немедленно
разбудит...
Шольц его разбудил в шесть, когда уже светало; небо было высоким,
пепельным; сегодня ночью не бомбили, поэтому не было дымных пожарищ и не
летала мягкая, невесомая, крематорская копоть.
Доктор Ниче положил перед Мюллером расшифрованный текст:
"Шелленберг с санкции Гиммлера намерен вести переговоры в Швейцарии с
американцами. Мне санкционирована свобода действия, срочно необходима
связь, подробное донесение передаст пастор, которого я переправляю в Берн.
Ю с т а с".
Мюллер закрыл глаза, а потом мягко заколыхался в кресле - смех его
был беззвучным, он качал головою и хмыкал, словно бы простудился на ветру.
А когда ему передали шифровку, отправленную Штирлицем через Пауля Лорха
после его бесед с ним, с Мюллером, с Шелленбергом и с Борманом, шеф
гестапо ощутил такое удовлетворение, такую сладостную радость, какую он
испытывал лишь в детстве, помогая дедушке работать в поле, весною, когда
наступала пора ухода за саженцами на их винограднике.
Он имел право на такую радость.
Он добился того, что Штирлиц оказался слепым исполнителем его воли:
отныне вопрос возможной конфронтации между Кремлем и Белым домом перестал
быть отвлеченной идеей. Случись такое - Мюллер спасен. Впрочем, шансы его
и Бормана на спасение увеличились неизмеримо, даже если вооруженной
конфронтации между русскими и американцами не произойдет - все равно
разведка красных не может не заинтересоваться тем, как будут и дальше
реагировать на мирные переговоры Борман и он, Мюллер; от них ведь зависит,
прервать их или же содействовать их продолжению...
ОПОРЫ БУДУЩЕГО РЕВАНША
__________________________________________________________________________
Борман выехал из Берлина на рассвете.
Он отправился в Потсдам; здесь, в лесу, в маленьком особняке,
обнесенном высокой оградой, охраняемой пятью ветеранами НСДАП и тремя
офицерами СС, выделенными Мюллером, доктор Менгеле оборудовал специальную
лабораторию "АЕ-2". Так закодированно обозначался его госпиталь, высшая
тайна Бормана, не доложенная им фюреру.
Именно сюда привозили - ночью, в машинах с зашторенными окнами - тех
к а н д и д а т о в, которых по его личному поручению отобрали для него
самые доверенные люди рейхсляйтера.
Менгеле делал здесь пластические операции; первым был прооперирован
оберштурмбанфюрер СС Гросс, сын "старого борца", друга рейхсляйтера,
осуществлявшего его защиту на судебном процессе в двадцатых годах. Именно
он подсказал адвокатам идею квалифицировать убийство, совершенное
Борманом, как акт политической самообороны в борьбе с большевистским
терроризмом. Ныне, спустя двадцать два года, Борман сориентировал младшего
Гросса на будущую работу в сионистских кругах Америки; парень кончил Итон,
его английский был абсолютен, служил под началом Эйхмана, помогал Вальтеру
Рауфу, когда тот опробовал свои душегубки, в которых уничтожали еврейских
детей.
Менгеле изменил Гроссу форму носа, сделал обрезание и переправил
татуированный эсэсовский номер на тот, который накалывали евреям перед
удушением в газовых камерах в концентрационных лагерях, - "1.597.842".
Вторым в лабораторию "АЕ-2" был доставлен Рудольф Витлофф; он
воспитывался в России, отец работал в торговой фирме Симменса-Шуккерта,
мальчик посещал русскую школу, язык знал в совершенстве; практиковался в
группе Мюллера, занимавшейся "Красной капеллой". Менгеле сделал Витлоффу
шрам на лбу, наколол - через кусок кожи, вырезанной с левого плеча
русского военнопленного, - портрет Сталина и слова "Смерть немецким
оккупантам".
Сегодня Менгеле провел третью операцию: к внедрению в ряды
радикальных арабских антимонархистов готовился Клаус Нейман.
Борману предстояло поговорить с каждым из трех его людей: по законам
конспирации никто из этой тройки не должен был видеть друг друга.
Борман ехал по израненному городу и до сих пор не мог ответить себе,
имеет ли он право поставить все точки над "и" в беседе с тремя избранными.
Он колебался: просто ли ориентировать людей на глубинное внедрение в тылы
врага или же сказать то, что было ясно всем: "Наша битва проиграна, война
закончится в ближайшие месяцы, если только не чудо; вам выпала
ответственнейшая задача - отдать себя великому делу восстановления
национал-социализма. Притягательность нашего движения заключается в том,
что мы открыто и недвусмысленно провозглашаем всепозволенность лучшим
представителям избранной нации арийцев в борьбе за господство сильных. Да,
видимо, мы были в чем-то неправы, выпячивая право одних лишь немцев на
абсолютное и непререкаемое лидерство. Надо было разжигать пламя
национальной исключительности в тех регионах мира, где только можно зажечь
м е ч т у стать первыми. Да, мы учтем эту ошибку на будущее, и вы, именно
вы, будете теми хранителями огня, которые обязаны саккумулировать в себе
п а м я т ь и м е ч т у. Немцы так или иначе сделаются лидерами, когда
пожар национальной идеи заполыхает в мире. Нет классов, это вздор
марксистов, одержимых тайной еврейской идеей; нет и не будет никакого
"интернационального братства", проповедуемого русскими большевиками, -
каждая нация думает только о себе; нет никаких противоречий в обществе,
если только это общество одной нации; чистота крови - вот залог
благоденствия общества арийцев".
Борман понимал, что если он сейчас не скажет всей правды своим
избранникам, то его делу - делу истинного, хоть и необъявленного пока что
преемника фюрера - может быть нанесен определенный урон; но он отдавал
себе отчет в том, что ему подобрали таких людей, которые воспитаны в
слепой, фанатичной вере в Гитлера. Если сказать открыто, что конец рейха
неминуем и близок, предугадать реакцию этих людей на слова правды
невозможно. Он вправе допустить, что один из них немедленно отправит
письмо фюреру, в котором обвинит Бормана в измене, распространении
панических слухов и потребует суда над предателем. Уже были зафиксированы
несколько доносов мальчиков и девочек на своих отцов: "Они смели говорить,
что фюрер проиграл войну"; эти письма детей показывал Борману председатель
народного имперского суда Фрейслер, плакал от умиления: "С такими
патриотами, вроде этих малышей, мы одолеем любого врага! "
...Борман отгонял от себя мысли о том, что грядет; человек сильной
воли, он приучился контролировать не только слова и поступки, но и мысли.
Однако, когда в начале марта он выехал на два дня в Австрию в район Линца
по делам НСДАП, связанным с вопросом размещения и хранения произведений
искусства - как-никак из России, Польши и Франции вывезено картин и
скульптур на девятьсот семьдесят миллионов долларов, - и увидел особняки,
где разместилось эвакуированное министерство иностранных дел рейха,
"правительства в изгнании" Болгарии, Хорватии, Венгрии, Словакии, когда он
почувствовал ж а л к и е остатки былого величия, ему стало очевидно: это
конец. Не отступление на фронтах, не оперативные сводки Мюллера-гестапо о
том, что все рушится, не данные областных организаций НСДАП о голоде и
болезнях в рейхе, но именно ощущение м а л о с т и подкосило его. Покуда
он находился в бункере, рядом с фюрером, и заведенный распорядок дня
неукоснительно повторялся изо дня в день: бесперебойно работала связь,
Гитлер свободно оперировал с картами и сообщениями министерств, - ему,
Борману, было спокойно, ибо грохот бомбежек не был слышен в подземной
имперской канцелярии, еду подавали отменную, офицеры СС были, как всегда,
великолепно одеты, генералы приезжали для докладов по минутам; царствовала
и л л ю з и я могущества; рейх продолжал оккупировать Данию, север Италии,
Голландию и Норвегию, войска СС стояли в Австрии, по-прежнему держались
гарнизоны в Чехословакии и Венгрии; тревожным было положение на Востоке,
но ведь нация обязана стоять насмерть, кто захочет пойти на добровольное
самоубийство?! Красные вырежут всех, это очевидно; значит, немцы будут
защищать каждый дом, перелесок, поле, каждый сарай - речь идет о
физическом существовании нации, возобладают скрытые, таинственные пружины
к р о в и...
Именно тогда, возвращаясь из Линца, Борман впервые отдал себе отчет в
том, что произошло. И впервые ему надо было самому принять решение, не
дожидаясь указания фюрера. И вот именно тогда в его голове начал трудно и
боязливо ворочаться с в о й план спасения. Поначалу он страшился
признаться себе в том, что этот план окончательно созрел в нем; он гнал
мысль прочь, он умел это. Однако, когда маршал Жуков начал готовить
наступление на Берлин, когда Розенберг прочитал ему подборку передовиц
"Правды" и "Красной звезды", Борман понял: время колебаний кончено,
настала пора активного действия.
(В чем-то помог Геббельс, с которым он сейчас вошел в тесный блок,
окончательно оттерев, таким образом, Геринга, Гиммлера, Риббентропа и
Розенберга.
Именно Геббельс в апреле пришел к Борману с переводом статьи,
опубликованной в "Красной звезде" начальником управления агитации и
пропаганды ЦК ВКП(б) Александровым. Статья называлась "Товарищ Эренбург
упрощает".
- Русские предлагают немцам тур вальса, - сказал Геббельс ликующе.
Борман внимательно прочитал статью, в которой говорилось про то, что
существуют разные немцы, не только враги; пора уже сейчас думать о том,
какие отношения между двумя нациями будут после неминуемой победы.
Геббельс продолжал говорить о наивности Сталина, о том, что немцы
всегда останутся врагами диких азиатов, а Борман даже похолодел от шальной
мысли: "А вдруг Москва действительно протягивает руку ему, Борману? Почему
не навязать этой статье именно такой смысл?"
Борман уже к концу марта построил план спасения, базируясь в своих
отправных посылках именно на такого рода допуске.)
Он решил отныне ни в коем случае не мешать ни Гиммлеру, ни
Шелленбергу в налаживании контактов с Западом. Более того, Мюллер обязан
будет помогать им в этих контактах, делая все, чтобы ни один волос не упал
с головы заговорщиков. Но при этом необходимо добиться, чтобы информация
об этих переговорах постоянно и ежечасно уходила в Москву, Сталину. Пусть
