Однако Гитлер по-прежнему повторял Борману:
- Никто иной не может быть моим преемником, кроме Геринга. Во-первых,
он никогда не лез в самостоятельную политику, во-вторых, он популярен в
народе, и, в-третьих, он - главный объект для карикатур во вражеской
печати.
Это было мнение Гитлера о человеке, который вел всю практическую
работу по захвату власти, о человеке, который совершенно искренне сказал -
и не кому-нибудь, а жене, и не для диктофонов - он тогда не верил, что его
когда-либо смогут прослушивать "братья по партии", - а ночью, в постели:
- Не я живу, но фюрер живет во мне...
15.2.1945 (22 ЧАСА 32 МИНУТЫ)
(Из партийной характеристики члена НСДАП с
1939 года обергруппенфюрера СС. начальника IV
отдела РХСА (гестапо) Мюллера: "Истинный ариец.
Характер - нордический, выдержанный. Общителен и
ровен с друзьями и коллегами по работе. Беспощаден
к врагам рейха. Отличный семьянин; связей,
порочащих его, не имел. В работе проявил себя
выдающимся организатором...")
Шеф службы имперской безопасности СД Эрнст Кальтенбруннер говорил с
сильным венским акцентом. Он знал, что сердило фюрера и Гиммлера, и
поэтому одно время занимался с фонетологом, чтобы научиться истинному
"хохдейчу". Но из этой затеи ничего путного не вышло - он любил Вену, жил
Веной и не мог заставить себя даже час в день говорить на "хохдейче"
вместо своего веселого, хотя и вульгарного венского диалекта. Поэтому в
последнее время Кальтенбруннер перестал подделываться под немцев и говорил
со всеми так, как ему и следовало говорить - по-венски. С подчиненными он
говорил даже на диалекте Инсбрука: в горах австрийцы говорят совершенно
особенно, и Кальтенбруннеру порой нравилось ставить людей своего аппарата
в тупик: сотрудники боялись переспросить непонятное слово и испытывали
острое чувство растерянности и замешательства.
Он посмотрел на шефа гестапо обергруппенфюрера СС Мюллера и сказал:
- Я не хочу будить в вас злобную химеру подозрительности по отношению
к товарищам по партии и по совместной борьбе, но факты говорят о
следующем: первое - Штирлиц косвенно, но все-таки причастен к провалу
Краковской операции. Он был там, но город по странному стечению
обстоятельств остался невредим, хотя должен был взлететь на воздух. Второе
- он занимался исчезнувшим ФАУ, но он не нашел его, ФАУ исчез, и я молю
бога о том, чтобы он утонул в болотах междуречья Вислы и Свислочи...
Третье - он и сейчас курирует круг вопросов, связанных с оружием
возмездия, и хотя явных провалов нет, но и успехов, рывков, очевидных
побед мы тоже не наблюдаем. А курировать - это не значит только сажать
инакомыслящих. Это также означает помощь тем, кто думает точно и
перспективно... Четвертое - блуждающий передатчик, работающий на
стратегическую - судя по коду - разведку большевиков, которым он
занимался, по-прежнему работает в окрестностях Берлина. Я был бы рад,
Мюллер, если бы вы сразу опровергли мои подозрения. Я симпатизирую
Штирлицу, и мне хотелось бы получить у вас документальные опровержения
моим внезапно появившимся подозрениям.
Мюллер работал сегодня всю ночь, не выспался, в висках шумело,
поэтому он ответил без обычных своих грубоватых шуток:
- У меня на него никогда сигналов не было. А от ошибок и неудач в
нашем деле никто не застрахован.
В вопросе Кальтенбруннера были жесткие нотки, и Мюллер, несмотря на
усталость, понял их.
- Почему же... - ответил он. Появившееся подозрение должно
проанализировать со всех сторон, иначе зачем держать мой аппарат? Больше у
вас нет никаких фактов? - спросил Мюллер.
Кальтенбруннеру табак попал в дыхательное горло, и он долго кашлял,
лицо его посинело, жилы на шее сделались громадными, взбухшими, багровыми.
- Как вам сказать, - ответил он, вытирая слезы. - Я попросил
несколько дне пописать его разговоры с нашими людьми. Те, кому я
беспрекословно верю, открыто говорят друг с другом о трагизме положения, о
тупости наших военных, о кретинизме Риббентропа, о болване Геринге, о том
страшном, что ждет нас всех, если русские ворвутся в Берлин... А Штирлиц
отвечает: "Ерунда, все хорошо, дела развиваются нормально". Любовь к
родине и к фюреру заключается не в том, чтобы слепо врать друзьям по
работе... Я спросил себя: "А не болван ли он?" У нас ведь много тупиц,
которые бездумно повторяют абракадабру Геббельса. Нет, он не болван.
Почему же он тогда неискренен? Или он никому не верит, либо он чего-то
боится, либо он что-то затевает и хочет быть кристально чистым. А что он
затевает в таком случае? Все его операции должны иметь выход за границу, к
нейтралам. И я спросил себя: "А вернется ли он оттуда? И если вернется, то
не повяжется ли он там с оппозиционерами или иными негодяями?" Я не смог
себе ответить точно - ни в положительном, ни в отрицательном аспекте.
Мюллер спросил:
- Сначала вы просмотрите его досье или сразу взять мне?
- Возьмите сразу вы, - схитрил Кальтенбруннер, успевший изучить все
материалы. - Я должен ехать к фюреру.
Мюллер вопросительно посмотрел на Кальтенбруннера. Он ждал, что тот
расскажет какие-нибудь свежие новости из бункера, но Кальтенбруннер ничего
рассказывать не стал. Он выдвинул нижний ящик стола, достал бутылку
"Наполеона", придвинул рюмку Мюллеру и спросил:
- Вы сильно пили?
- Совсем не пил.
- А что глаза красные?
- Я не спал - было много работы по Праге: наши люди там повисли на
хвосте у подпольных групп.
- Крюгер будет хорошим подспорьем. Он службист отличный, хотя
фантазии маловато. Выпейте коньяку, это взбодрит вас.
- От коньяка я, наоборот, совею. Я люблю водку.
- От этого не осовеете, - улыбнулся Кальтенбруннер и поднял свою
рюмку. - Прозит!
Он выпил залпом, и кадык у него стремительно, как у алкоголика,
рванулся снизу вверх.
"Он здорово пьет, - отметил Мюллер, выцеживая свой коньяк, - сейчас
наверняка нальет себе вторую рюмку".
Кальтенбруннер закурил самые дешевые, крепкие сигареты "Каро" и
спросил:
- Ну, хотите повторить?
- Спасибо, - ответил Мюллер, - с удовольствием.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (ГЕББЕЛЬС)
Штирлиц отложил бумагу с рисунком толстой фигуры Геринга и придвинул
к себе листок с профилем Геббельса. За его похождения в Бабельсберге, где
была расположена киностудия рейха и где жили актрисы, его прозвали
"бабельсбергским бычком". В досье на него хранилась запись беседы фрау
Геббельс с Герингом, когда рейхсминистр пропаганды был увлечен чешской
актрисой Линдой Бааровой. Геринг тогда сказал его жене:
- Он разобьет себе лоб из-за баб. Человек, отвечающий за нашу
идеологию, сам позорит себя случайными связями с грязными чешками.
Фюрер рекомендовал фрау Геббельс развестись.
- Я поддержу вас, - сказал он, - а вашему мужу до тех пор, пока он не
научится вести себя, как подобает истинному национал-социалисту - человеку
высокой морали и святого соблюдения долга перед семьей - я отказываю в
личных встречах...
Сейчас все это ушло на задний план - в январе этого года Гитлер
приехал в дом Геббельсов на день рождения. Он привез фрау Геббельс букетик
цветов и сказал:
- Я прошу простить меня за опоздание, но я объехал весь Берлин, пока
смог достать цветы, - гаулейтер Берлина партайгеноссе Геббельс закрыл все
цветочные магазины: тотальной войне не нужны цветы...
Когда через сорок минут Гитлер уехал, счастливая Магда Геббельс
сказала:
- К Герингам фюрер никогда бы не поехал...
Берлин лежал в развалинах, фронт проходил в ста сорока километрах от
столицы "тысячелетнего рейха", а Магда Геббельс торжествовала свою победу,
и ее муж стоял рядом, и лицо его было бледно от счастья: после
шестилетнего перерыва фюрер приехал в его дом...
Штирлиц нарисовал большой круг и стал неторопливо заштриховывать его
четкими и очень ровными линиями. Он вспоминал сейчас все относящееся к
дневникам Геббельса. Он знал, что дневниками Геббельса интересовался
рейхсфюрер, и прилагал в свое время максимум усилий для того, чтобы как-то
познакомиться с ними. Штирлиц удалось посмотреть фотокопию только
нескольких страниц. Память у него была феноменальной: он зрительно
фотографировал текст, запоминая его почти механически, без всяких усилий.
"В Англии эпидемия гриппа, - записывал Геббельс. - Даже король болен.
Хорошо бы, чтобы эта инфлюэнца стала фатальной для Англии, но это слишком
замечательно, чтобы быть правдой.
2 марта 1943 года. Я не смогу отдыхать до тех пор, пока все евреи не
будут убраны из Берлина. После беседы со Шпеером в Оберзальцберге поехал к
Герингу. У него в подвале 25.000 бутылок шампанского, у этого
национал-социалиста! Он был одет в тунику, и от ее цвета у меня началась
идиосинкразия. Но что делать, надо его принимать таким, каков он есть".
Штирлиц хмыкнул: он вспомнил, как Гиммлер то же самое, слово в слово,
сказал о Геббельсе. Это было в сорок втором году. Геббельс жил тогда на
даче, но не с семьей, в большом доме, а в маленьком, скромном коттеджике,
построенном "для работы". Коттедж стоял возле озера, и ограду можно было
обойти по камышам - воды там было по щиколотку, и пост охраны СС находился
в стороне. Туда к нему приезжали актрисы: они ехали на электричке и шли
пешком через лес; Геббельс считал чрезмерной роскошью, недостойной
национал-социалиста, возить к себе женщин на машине. Он сам проводил их
через камыши, а после, под утро, пока СС спало, выводил их. Гиммлер,
конечно же, узнал об этом. Вот тогда-то он и сказал: "Придется принимать
его таким, каков он есть..."
(В этом же коттедже Геббельс завизировал указ, присланный ему из
канцелярии Геринга, обязывающий берлинское гестапо уничтожить в
трехдневный срок шестьдесят тысяч евреев, работавших в промышленности;
именно здесь он написал письмо Адольфу Розенбергу, предлагая уничтожить
три миллиона чехов вместо полутора миллионов, как было запланировано;
именно здесь он подготовил план пропагандисткой кампании по поводу
уничтожения Ленинграда...)
"Геринг говорил мне, - продолжал Геббельс в своих дневниках, - о том,
что Африка нам не нужна. "Нам надо думать о силе англо-американцев. Мы
потеряем Африку так или иначе". Он направил туда своего заместителя по
"Люфтваффе" фельдмаршала Альберта Кессельринга. Снова и снова он спрашивал
меня, где большевики берут резервы солдат и оружия? Недоумевал, как
британская плутократия может сотрудничать с большевиками, особенно отмечая
приветствие Черчилля по поводу двадцатилетия Красной Армии. Очень хорошо
говорил об антибольшевистской пропаганде. Его впечатляли мои дальнейшие
планы в этой области. Он, правда, апатичен. Надо его взбодрить.
Руководство без него невозможно.
Геринг говорит: "Наши поражения на востоке эти сволочи генералы
объясняют условиями русской зимы, а это ложь! Паулюс - герой?! Да он же
скоро будет выступать по Московскому радио! Зачем мы врем народу, что он
погиб героем? Фюрер не отдыхал три года. Он ведет жизнь спартанца, сидя в
бункере, он не видит воздуха. Три года войны страшнее для него, чем
пятьдесят обычных лет. Но он не хочет меня слушать. фюрера надо освободить
от командования армией. Как всегда во время кризисов в партии, его
