жим мыслям неподладливо. Дышала сердито. Ничего кругом не видела. В гне-
ве, в спешке чуть мимо избы Анисьиной не пробежала. Эта веселая солдатка
всегда с Виркой ласкова. Может, с того, что и ее другие бабы, степенные,
как Вирку, глазами колючими у колодца встречают. И вслед долго глядят,
губы поджав. Слух по деревне идет, что спутилась, как мужа в солдаты
забрали. А она на те разговоры только смехом озорным отвечает. Веселая,
да бесстыжая. Но Вирке смех ее частый и легкий по душе. Надоест ведь ка-
нючку одну слушать! О ней нынче и вспомнила. Поди, пустит под свою крышу
хоть на два дня, а там - видно будет.
В избе Анисья была. Закваску для пьяного квасу ладила. Не по-бабьи,
тишком сердитым или с воркотней возилась. А будто девка, заботой не за-
маянная. С песней на голос высокий:
Одно-о на прово-оды ска-азала:
И-ых, пра-авадила со двора-а!..
Виринея усмехнулась.
- Ну, и баба развеселая! С самого утра с песнями. Дело, видать, у те-
бя легкое. Здравствуй-ка.
- Здравствуй, бабочка. Вот негаданно припожаловала. Сколь раз звала,
не шла. Я уж ждать перестала. Мое дело вольное, солдаткино. Детей накор-
мила, для порядку стукнула и на улицу спровадила. Чего мне песни не иг-
рать? За мужа откупное начальство платит, свекра со свекровушкой господь
прибрал, чтоб не турчали, сноху молоду не мытарили. На дворе чужак наня-
той, сударик пленный, старается. А я вот квасок веселый завариваю. Чего
не пить?
Смеялась небольшими блестящими глазами. Румяная, невысокая, крепким
телом налитая, ловко и весело поворачивалась. Вирка еще усмехнулась. Яс-
ней и шире.
- Я к тебе по нужде. Дозволь у тебя дни два-три пожить. Ушла я от
Васьки-то.
- Ну-у! Не сдюжила? Я и то дивовалась на тебя. Что ж, поживи
сколь-нибудь. Отработаешь по двору, да по дому. А харчей, поди, на по-
денной добьешься.
- На железную дорогу, сказывают, баб берут.
- А ну да. Около постройщиков этих тоже можно... Совсем ушла, аль еще
раздумаешь?
- Совсем.
Анисья тряхнула головой, пестрым платочком повязанной.
- В нонешни года развольничались бабы! Вот хоть про себя скажу. И муж
желанный у меня, не то, чтобы с отвратом я к нему, аль об ем не думала.
Провожала, горячей слезой плакала, а гляди - гуляю без его. Придет -
убьет, может. И за дело, знаю. А все не хочу молодых годков своих те-
рять. Прежни-то бабы, сказывают, по десятку лет без греху мужьев дожида-
лись. А мы на это дело слабые. И про тебя я думала, хоть без венцу, а
правильная. Ну-к что ж! Видно, такие шелапутные зародились на нонешний
век бабы. Про-оживем, покуль солнышко и на нас светит. Ну-к подоткнись,
да вымой мне вот эти горшки. А я за семенами к мордовке схожу. У ей
всхожие, кабы не разобрали.
И ушла из избы.
Но наниматься на постройку Виринея скоро не собралась. В соседней с
Анисьей избе хозяйка живот сорвала. Хозяйство самосильное, а работника в
дом от греха не брала. Со свекром, да с ребятами управлялись. Тяжелую
кладь подняла - и замаялась. Свекровь, уже с год ослепшая, другое же ут-
ро к Анисье пришла. Помолилась в угол и сказала:
- Здравствуйте-ка. Здесь, сказывают, кержачиха-то? Васьки Мокеихина
полюбовница. Здесь, што ли?
Анисья звонко откликнулась:
- Здесь, здесь, баушка. Ты што, сватать, што ль, за того Ваську ее
пришла? Не время, поди, пост великий. Еще не кончился. Да и для посту он
не скусный! Баба-то пробовала, да сбежала.
- А, ну тебя, охальница! Нихто за ей свататься теперь не придет. Нет-
ронутых-то девок в прок солим, ай за старых вдовцов сбывам, - куды ей
после ее греху! Вирка-а, подь-ка поближе. Не слыхать што-то ни духу, ни
голосу твоего.
- Здесь я, баушка. Зачем тебе?
- Айда к нам, похозяйствуй, поработай. Шерстью там, аль чем заплотим.
Баба-то у нас, слыхала?..
Виринея поправила платок на голове и сказала внушительно:
- Што ж, я пойду на какое надо время. Все одно, где прокорм добывать.
Только ты меня, баушка, грехом моим с Васькой не замай. А то я и ста-
рость твою не уважу, ухватом садану. Надоела мне ваша про меня колгота.
Старуха закивала головой, руками взмахнула:
- Да што ты, што ты... Не хошь, и не скажу. Не дочь мне, не сноха,
чего заботиться? Айда! На работу ты здорова. Уж постарайся, пожалуйста.
Никем никого и не наймешь тут у нас. А твое дело такое вышло - все одно
найматься! Айда!
И Виринея пошла. Целую неделю проработала. И на другую оставили. Хо-
зяйка туго поправлялась, хоть свекровка и к Магаре к камню ходила, помо-
литься просила. Хоть и Мокеиха, Васькина мать, живот править и заговари-
вать приходила. За фельдшером в участковую железнодорожную больницу све-
кор обещал съездить. Да все еще дороги не было.
Четыре раза Васька по темноте молить и просить Виринею вернуться на-
зад приходил. Трудно дышал и неверным шагом ходил, но двигался. Отошел
от застуды. Еще не пришел его час. Жарко спорили с Виркой под сараем во
дворе. Но уходил один, втянув голову в плечи, как побитый. Когда в чет-
вертый раз пришел, Вирка из избы, из дверей звонко крикнула:
- Опять притащился, постылый? По-темну, с утайкой, а все люди видят,
да знают. Постыдился бы цепляться-то за мой подол. Уходи! Нечего нам с
тобой говорить. Все размотано, и ниточка оборвалась. Никаким жалостным
словом боле не свяжешь!
Но Василий сразу со двора не пошел. Притаился у плетня, сгорбившись,
словно еще ссохшись, худой и низенький. Давил свой навязчивый глухой ка-
шель и стоял. Старик амбар запирать вышел. Приметил. Сказал сердито:
- Иди домой! Чего маешься? Коль пришпичило до бабы, законной нет -
мало ль баб тебе? Мужиков не хватат. Чего срамишься?
Вирка из сеней услыхала. С поленом выскочила:
- Уходи, а то пришибу! Намозолил ты сердце мое, со сну вскакиваю, как
тебя, липкого, вспомню! Пришибу-у, все одно, хучь конец! А то сам плохо
дышишь, да и мне не даешь. Ну-у?..
Ушел.
Мокеиха, как пришла хозяйку вызволять, на Вирку сначала даже не гля-
нула. Будто, ее и не было. Хоть она по работе бабьей своей то-и-дело ми-
мо старухи ходила. Только когда дело свое справила Мокеиха и уходила, то
во дворе Вирку остановила:
- Уйти-то от нас ушла, а дух поганый с подола со своего у нас остави-
ла. Кобели на тот запах ходют.
Вирка передернула губами, пошла от старухи и на ходу кинула:
- Ладаном покури, отшибет. А то и твой-от сын по-кобелячьи за мной
все вяжется!
Но Мокеиха сказала внушительно и глухо:
- Постой-ко! Слово сказать надо.
Виринея приостановилась. Через плечо глянув на старуху, спросила:
- Ну? Какое еще слово? Все одно ты меня ничем не проймешь. У меня на
тебя даже обиды нет. Больно ты и без меня горько сыном обижена. Чего те-
бе надо?
Старуха подтянула губы. Сказала сдержанно:
- Чернявый тот анжинер приходил, тебя спрашивал. Сказывал на стирку,
на мытку, что ль. А видать, какое мытье ему нужно.
- Ну?
- Чего нукать-то? Хочешь, дак иди, мой. Аль уж, может, сладились? За
хорошие деньги, аль так, задарма, по согласью?
Вирка усмехнулась:
- Не твой расход, не твой доход. Иди, баушка, домой! Не обидишь ты
меня, не проймешь. Жалею я тебя! Сын твой больно ненавистен мне стал, а
из-за тебя и его вот сейчас пожалела. Мается и тебя мает. Приспокоились
бы вы как-нибудь, я бы, право слово, порадовалась. Прощай, баушка.
И скрылась в сенях. У старухи сердце от злобы зашлось. Чуть из двора
выбралась. Как разговаривает! Чисто путная. А она, старая, перед ней,
как девчонка покорливая, стояла, слушала. Господи, за что обида такая в
седые остатные года?
Долго ночью плакала.
IV.
Об инженере том напрасно старуха напомнила. Не больно приглянулся,
чтоб часто в голову лез. А все же где-то позади явных мыслей тайком дум-
ка о нем спряталась. Может быть, от того, что никому Вирка кроме Васьки
постылого на ласковую душу не нужна... Та же Анисья из любопытства с ней
хороводится. Разговору много про Вирку было, ну и занятно той проколу-
пать: что за человек. А тот барин с первого взгляду на Вирку с большой
лаской, как на желанную. И сейчас вот не забыл. Только и на Ваську тогда
позарилась за ласковость... И сердито оборвала мысль:
"Ну их всех в болото, лешаков! На работе и не думаешь про мужика. Так
проживу. Хватит с меня одного. И от того ни крестом, ни пестом не
отобьешься!"
Больная баба отошла. С натугой, а вставать стала. И помаленьку по до-
му управляться. Хоть ничего жили, по-среднему, куска на Вирку хватило
бы, но баба по-крестьянски прижимиста была. Зря куски не разбрасывала.
Как продохнула, к печи доплелась.
- Ну-к, Вирка, отойди, я сама...
Виринея бабу поняла. Сама так же бы хозяйствовала. Приласкала одобри-
тельным взглядом и сказала:
- Вызволилась? Вот и хорошо. Утре, как еще полегчает, дак я на вас и
отработала. Уйду.
И на другое утро опять к Анисье ушла. Анисья что-то затуманилась.
Побледнела, осунулась, и взгляд невеселый был. Сказала Вирке вечером,
как коров доили:
- Что-то у меня на сердце гребтит. Давно писем от мужика нет. Либо
шибко ранетый, либо помер совсем. А то, може, у немцев мается.
Виринея отозвалась сдержанно:
- А, може, прописали про тебя ему?..
- Что с астрияком-то с моим путаюсь? Тогда бы еще скорей хучь через
родню покор прописал. Нет, чую, плохое с им. Вот который день ем кусок
без охоты, и все што-то маятно...
- Анисья, на што он тебе? Надругалась ты над им...
- Что надругалась? Дите, што ль, чужих кровей на его кусок привела?
Сроду до этого не доведу. Двоих вытравила и третьего, коль с чижолости
сейчас тоскую, изведу. У Мокеихи-то у твоей на это из всех бабок рука
легкая. А так что ж? Кровь-то молодая, сам знает. Поди, тоже без бабы не
прожил. Еще хворь дурную принесет. Мало ль у нас мужьями порченых? Чего
же, дело такое. А меня побьет, поувечит, а там опять вместе заживем. А и
убьет коли сгоряча, дак потом пожалеет. На работу я спорая, телом креп-
кая. Чего надругалась? Ну ты, тпру-у, стой. Чего брыкаешься? Стой, коро-
вушка, стой, матушка...
Подоила, перекрестила корову и сказала:
- К Магаре схожу. Пущай за Федора моего помолится. А может, предска-
жет что. Ты подомовничай тут. Молитву, которую солдатам посылают, Мага-
ра, сказывают, составил. Шибко солдаты на ее надеются. Хороша от смерт-
ной от пули. Нашински солдаты под рубахой на сердце ту молитву в бой но-
сют. Как у старосты старого Митрия-то убили, Терехин Васька с тела с его
ту молитву снял. Прописал Митревым родителям, что себе на охрану листок
тот оставил.
Виринея вздохнула:
- Дурной народ - деревенски наши люди. Убили, дак чего же молитва-то,
коль пользительная, не оборонила?
- Ты, Вирка, про богово дело не бреши. Как веру человек сменит, ни к
чему становится! Из кержачек перешла, дак и клеплешь на наше правос-
лавье. Не люблю таких слов. Тебя молиться не заставляю, а ты меня не за-
май.
- Чего ты ощерилась? Не стращай, я не пужлива. Не люби, а ведь сама
говоришь: и с молитвой убили.
- Ну-к, што ж? Так бог схотел, закрыл глаза на ту на молитву. Митрию
так на роду было написано, а другим помогает. Спиши мне ее, ты хорошо
грамотна.
- Не буду.
- А, сволочь ты, безбожница! Ну и цалуйся с лешим! Без тебя найду,
напишут. Домовничай, а то к ночи дело. Я схожу, отнесу чего ни то Магаре
и помолиться попрошу.
Большая вера в Магару в жителях укрепилась. Из дальних волостей, ког-
да путь был, к камню его приезжали. Подаянья доброхотные приносили и
привозили. Но без корысти Магара перед богом старался. Даянья у камня
оставлял. Они исчезали. Платок один жертвенный на бабе акгыровской из
беженок видели. Но все же несли и везли. И Анисья полный узелок снеди
набрала и ниток шерстяных моток.
- Подомовничаешь, што ль? Астрияк-то мой поздно придет. В барак к
своим отпросился. А ребята прибегут, сунь кусок, и пущай спят.
