я ожидал что-нибудь от него услышать. Дело в том, что едва войдя в гос-
тиную, я заметил на журнальном столике свою последнюю книгу. Я нередко
задавался вопросом, интересуется ли дядя Ро моим творчеством, и вот
впервые увидел
комментариев старик воздержался. Очень странно, что столь
близкий мне человек никогда ничего не говорит мне о моих
книгах. Дядя несомненно много читает; у него отличная
библиотека. Вместе с тем, мое творчество похоже оставляет его
абсолютно равнодушным.
Сегодня под неземную музыку Шуберта, мне впервые пришла в голову
вполне земная - даже низменная - мысль: дядя Ро уже глубокий старик, и
после его смерти все сокровища этой квартиры, вроятнее всего перейдут в
мое владение; ведь ближе меня у него никого нет, а я к тому же еще и
видный деятель культуры, хоть дядей и не почитаемый. Мне не вспомнить
теперь, путем каких именно умозаключений я пришел к этой почти кра-
мольной мысли, но подумал я об этом случайно, не корысти ради.
Суббота, 6 июня.
Днем в метро - я ехал на выступление - меня опознала красивая толстая
баба и попросила автограф. Такое со мной случилось впервые. От неожидан-
ности я так растерялся, что даже не додумался пригласить ее куда-нибудь.
Жаль, было бы очень пикантно: вечер с почитательницей в интимной обста-
новке - "стакан и в рот" и прочее...
Выступал в Доме Литератора. Аудитория собралась большая. Люблю я эти
встречи с читателями: чувствуешь свою значительность, никто не перебива-
ет. Вынужден, правда, констатировать, что за все годы известности я даже
приблизительно не понял, сколько процентов от общего числа собирающихся
в зале действительно являются моими читателями. Вопросы нередко задают
толковые, но ведь это еще ни о чем не говорит; это всего лишь доказыва-
ет, что по меньшей мере несколько человек, оказавшись на моем выступле-
нии не ошиблись дверью. В основном же... Всегда спрашивают о самом зна-
менательном событии в моей жизни. И каждый раз я с "дежурной" светлой
улыбкой, блистая заранее отработанным остроумием, рассказываю о своей
первой публикации, о Малом Ланкоме, о встрече с Президентом. А что де-
лать? Ведь правду скажешь - блеванут...
И все же я люблю эти встречи.
Воскресенье, 7 июня.
Отчетливо помню, как с утра, стоя перед окном и глядя в туманную
даль, я пил жидкий фруктовый йогурт и пребывал в вполне сносном располо-
жении духа, когда позвонил Толуш (вероятно, имеется ввиду армангфорский
управляющий табачных королей, старинный приятель господина Р. Примечание
Публициста). Обыкновенный "звонок вежливости", каковые он совершает раз
в два-три месяца - достаточно часто, чтобы поддерживать мою к нему неп-
риязнь. Как всегда, первым делом он покровительственно осведомился о мо-
их новых литературных достижениях. Толуш всегда осведомляется именно о
"моих новых литературных достижениях". Узнав, что я погряз в писа-
тельской суете, он отечески каждый раз вздыхает: "Ну, раз не захотел ра-
ботать..." Далее следуют справки об "очаровательной Лисе", еще парочка
кретинских вопросов и "тысячи приветов очаровательной Лисе". Ну что за
сволочь, в самом деле! У меня, например, хватает такта не говорить ему
комплиментов в адрес его жены, поскольку я понимаю, что она ему давно
уже всю плешь проела и вообще является едиственным темным пятном в его
растительном существовании.
После звонка Толуша пришлось как следует нажраться, что, пожалуй, и
кстати, потому что завтра приезжает Лиса, и начинается совсем другая
жизнь.
Глава пятая.
РОББИ РОЗЕНТАЛЬ
О, горе нам - мы человеки!
Явленья низменных страстей,
Следы постыдных слабостей
Храним мы в памяти навеки.
Кохановер, из сборника "Атмосферное давление"
Из выступления Президента
по случаю юбилея Великой Победы
... Я неизменно переполняюсь гордостью и спокойствием, верой в свет-
лое будущее нашего отечества, когда думаю о нынешнем молодом поколе-
нии... Среди новой творческой интеллигенции мне хочется особо выделить
беллетриста Р., одного из лучших литераторов Севера...
* * *
Должно быть, у каждого из нас в закутках сознания, как мелкие и не
остро беспокоящие занозы, сидят воспоминания, которые очень хочется нав-
сегда вычеркнуть из памяти. Иногда это стыд за какой-либо недостойно
проведенный отрезок жизни, порой даже не отрезок, а лишь эпизод, но чаще
всего - воспоминания о людях, которые когда-то стали свидетелями нашего
малодушия.
Порой вы замечаете, как ваш собеседник вдруг замолчал ненадолго, по-
терял нить разговора, задумался, а потом без видимых причин поморщился и
сделал какой-либо жест, совершенно не соответствующий обстановке. В дру-
гой раз вы ловите сами себя на чем-нибудь подобном. Это значит, что его
или ваши худшие воспоминания не к месту ожили, и стремление их отогнать,
в который раз оправдаться перед самими собой, оказывается сильнее нежели
традиционная манера поведения. Вы быстро справляетесь с трудностями. Бо-
кал вина, сигарета и живое общение помогают вам в этом. Труднее прихо-
дится, если сии тяжкие мысли одолели вас ночью, в темноте, под мерное
тиканье часов, когда поздняя чашка кофе или похмельная нервозность на-
долго лишили вас сна. Вы и здесь оказываетесь сильнее, и воспоминания
постепенно отступают. Но уходят они не навсегда. Они будут периодически
возвращаться к вам до самой смерти. Собственно говоря, это и есть наш
Высший Суд; опираясь на аналогию со своей извечной внутренней борьбой,
Человек и сочинил легенду об Аде.
Но и эти муки нашей совести поддаются известной классификации. При
этом особенно неприятны воспоминания об уважаемых нами людях, знавших о
нашей слабости, тяжело ощутивших на себе последствия нашей нестойкости в
минуту испытаний. Именно таким живым укором стал для меня мой универси-
тетский товарищ Робби Розенталь.
Его полное имя было Робеспьер, что наглядно свидетельствовало о бун-
тарском духе его родителей. Впрочем, и сам Робби вполне соответствовал
своему странному имени. Причем соответствовал как своею странностью, так
и революционностью взглядов.
Странным Робби был во всех отношениях. Странным было уже само его по-
явление на нашем факультете; к инженерной деятельности он был еще меньше
предрасположен, чем я, если только такое возможно. Он был блестяще ода-
рен интеллектуально, но самой сильной стороной его интеллекта являлась
чистая логика. Как следствие этого, из всех точных наук его влекла лишь
математика. В ней он был поистине блестящ, и всегда утверждал, что мате-
матика и философия имеют между собой много общего, и что математика во
всяком случае ближе к философии, чем к естественным наукам, в чем я лич-
но с ним всегда соглашался. В физике и в инженерных дисциплинах Робби
слыл знаменитым на весь факультет профаном, и когда чистая математика
вторгалась во владения этих не столь возвышенных материй, а Робби при
этом оказывался у доски, преподаватели поражались тому, как этот "из-
вестный тупица" свободно проводит самые сложные интегральные преобразо-
вания.
Робби был очень красноречив. Его гуманитарная одаренность заметно
превосходила всяческие нормальные границы, вследствие чего он был непо-
нятен большинству своих товарищей по Дарси. Пожалуй, я был к нему ближе
остальных, хотя и наши взаимоотношения никогда не перерастали в тесную
дружбу. Он любил слабые алкогольные напитки, быстро пьянел, а пьянея об-
ретал еще большее красноречие. В эти минуты он любил рассуждать на соци-
альные темы, а сокурсники - кто искренне, а кто не очень - обычно возра-
жали ему, потому что он нередко произносил весьма опасные речи. В целом,
можно сказать, что в Дарси его не любили.
Я всегда находил Робби интересным, и даже его политические высказыва-
ния уже тогда находили отклик в моей душе, хотя и не всегда. В студен-
ческие годы его система взглядов была еще слишком сумбурной, от нее вея-
ло критиканством, но личность в Робби уже угадывалась. Ему еще предстоя-
ло созреть.
Робби был утонченно красив. Красив той особой одухотворенной красо-
той, которая иногда встречается у евреев. Высокий, стройный, с горящим
взором и копной прекрасных черных волос, он нередко нравился девушкам,
но лишь, так сказать, "в первом приближении". В постель они предпочитали
ложиться с другими, вероятно чувствуя, что и там Робби останется блестя-
щим философом, красноречивым оратором, но никак не добросовестным прак-
тиком. Возможно вследствие этого, Робби порой бывал высокомерен с девуш-
ками, но за его высокомерием скорее всего скрывались неуверенность в се-
бе и чрезмерная застенчивость. Случай классический и не заслуживающий
дополнительного анализа.
Полный университетский курс Робби не закончил. Отучившись с грехом
пополам шесть семестров, он уехал домой на летние каникулы и в Дарси
больше не возвращался. Скептик-антисемит Романофф, дальняя родня потом-
ков известной русской династии (если не врет, конечно, хотя я почти уве-
рен, что врет), остроумно заметил по этому поводу, что самый дельный
шаг, который Розенталь способен сделать на инженерном поприще, это отказ
от инженерной карьеры. Помнится, меня слегка задела эта шутка Романоффа,
так как в душе я считал, что она вполне применима и ко мне.
Спустя еще три года я закончил университет и вернулся в родной Ар-
мангфор. Я знал, что Робби мой земляк, но долгие годы ничего про него не
слышал, да и вспоминал о нем редко.
Мы встретились вновь много лет спустя, когда я уже был известным пи-
сателем. Правда о Виньероне я еще всерьез не помышлял, но Малый Ланком
придавал мне вес в литературных салонах и за их пределами. Мне было
тридцать пять лет; со стороны должно было казаться, что "по жизни" я
совсем не плохо провожу время; я тешил себя мыслью, что наконец-то нашел
свое призвание, и благодаря этому более или менее успешно преодолевал
характерный для этого возраста кризис. Как я теперь понимаю, меньше все-
го мне в ту пору нужна была встреча с таким человеком как Робби Розен-
таль.
Я хорошо помню тот вечер. В Лунном дворце отмечалось тридцатилетие
Линды Горовиц. Стояла прекрасная летняя ночь, какие нечасто выдаются на
Севере, зато мы их умеем ценить; виновница торжества была прекрасна как
всегда, но даже самым прекрасным женщинам когда-нибудь исполняется трид-
цать лет. И вот в самый разгар этой ночи, когда я, пользуясь тем, что
Лиса засела в баре с какими-то великовозрастными бездельниками, подумы-
вал приударить за Брендой, свободной старшей сестрой именинницы, Робби и
повстречался мне на бело-розовых мраморных ступеньках Лунного дворца. Он
оказался двоюродным братом известной красавицы Линды Горовиц - как часто
близкие родственники совершенно не подходят друг другу.
Он обрадовался мне, причем вроде бы искренне, я же вероятно держался
как безупречный светский лев случайно повстречавший в аристократическом
салоне знакомого дворника. Выглядел Робби неважно. Он казался старше
своих лет (мы с ним ровесники), недорогой костюм сидел на нем мешковато,
некогда безукоризненно черные волосы теперь изрядно серебрились при го-
лубом свете Лунного дворца. Его сопровождала жена, которую он представил
мне с гордостью, нежно на нее глядя, - весьма миловидная, но несколько
забитая молодая женщина. Она мне понравилась, в особенности же ее имя -
София, - впоследствии я любил его использовать в коротких новеллах на
лирические темы.
Потом мы вчетвером (Бренда к нам присоединилась) еще долго беседовали
в летнем павильоне Лунного дворца. То была дивная ночь, и она навсегда
осталась бы для меня светлым воспоминанием, если бы не трагические собы-
тия, за ней последовавшие. Так или иначе, но я вспоминаю с удовольстви-
ем, как лесной аромат духов Бренды сливался с запахом обступавшей нас со
всех сторон сирени, как по-детски София радовалась сладости южного иг-
