помечтать.
Особое место в моих воспоминаниях занимает один старик, подлинного
имени которого я так никогда и не узнал; "У Аталика" его все называли
Гамбринусом.
Не было случая, чтобы, придя "к Аталику", я не застал там Гамбринуса.
Старик словно слился с баром, стал частью его интерьера, причем колорит-
ной частью колоритного интерьера. Как правило, он сидел в одиночестве за
одним и тем же маленьким столиком в углу зала. Лишь изредка он подсажи-
вался к молодежи; еще реже звал кого-нибудь за свой столик. Пожалуй, я
чаще других "гостил" за этим столиком; старик относился ко мне с неиз-
менной теплотой.
Он был мудр - теперь я осознаю это отчетливей, чем прежде. Мне кажет-
ся, он угадывал мое истинное предназначение. Во всяком случае, со мной
он часто заводил разговоры об искусстве. Его любимыми писателями были
Лермонтов и Кафка. Из просветителей он особо ценил Дарвина. Маркса он
находил интересным, но неубедительным. "Люди никогда не смогут быть
счастливы в единении, потому что в большинстве своем они ненавидят друг
друга," - эту мысль я слышал от Гамбринуса неоднократно. Мудрый был ста-
рик.
Он никогда не посвящал меня в подробности своей биографии. Я до сих
пор не понимаю, что он делал в Дарси.
- Я давно знаю это заведение, - сказал он мне однажды, указывая рукой
в сторону высотных университетских корпусов. - Должен заметить, что ни-
когда от него не было ни малейшего толку.
Трудно сказать, что понимал под "толком" Гамбринус, но если своим за-
мечанием он пытался указать мне, что в Дарси я лишь напрасно теряю вре-
мя, то он был абсолютно прав. Пожалуй, из всех студентов Дарси один лишь
несчастный Робби Розенталь был еще меньше способен к инженерному мышле-
нию, нежели я. Но о Робби мне сейчас не хочется вспоминать. Может в дру-
гой раз...
Невзирая на сказанное, учился я совсем недурно. Благодаря хорошей
"моторной" памяти я успешно сдавал экзамены и - столь же успешно - в тот
же вечер напрочь забывал все "У Аталика", что, вероятно, и к лучшему,
поскольку всерьез осваивать инженерное ремесло было бы делом для меня
совершенно безнадежным.
Вспоминая студенческие годы, стоит еще, наверное, упомянуть о моей
женитьбе. Произошло это, правда, в самом конце, уже на шестом курсе, а
потому на моих впечатлениях о студенческой жизни почти не отразилось.
Женился я на известной в Дарси красавице по имени Лиса Денвер. (Теперь
меня часто спрашивают, не приходится ли она родственницей популярному
композитору. Увы!)
Упомяну еще о появлении в Дарси уже набиравшего поэтическую славу Ко-
хановера. Он приезжал на несколько дней и выступал в университете, в
студенческом общежитии и в городском клубе. В Дарси его ждал подлинный
триумф "по непрофессиональной линии": он и в школьные годы слыл порядоч-
ным казановой, познав же вкус славы стал и вовсе неотразим. Студентки,
словно спелые яблоки, валились к нему в постель, сраженные раскатами его
красноречия. Мы только диву давались, слушая "У Аталика" его рассказы:
за четыре-пять дней Кохановер достиг большего успеха, чем едва ли не лю-
бой из нас за всю свою студенческую карьеру. Завтракал он ежедневно "У
Аталика", затем где-нибудь выступал, потом обедал "У Аталика", после че-
го заезжал в студенческое общежитие и вскоре возвращался оттуда в свой
отель с очередной жертвой; при этом пару часов спустя его уже снова ви-
дели в студенческом общежитии.
Закончив университет, я вернулся в Армангфор, где получил престижное
для выпускника - хотя, конечно, скромное для сына господина Р. - место
начальника технологического отдела на крупной судостроительной компании
"Корабел". Папаша, конечно, постарался: я уже упоминал, что он считает
полезным начинать карьеру с самых низов. Теперь мне полагалось отслужить
для виду пару лет, затем с божьей - или с отцовской - помощью получить
небольшое продвижение, а еще чуть позже - быть введенным, наконец, в
круг деловых людей и блистательной карьерой продолжить славные семейные
традиции.
Первый день службы - знакомства, ноги опытных, давно покинувших сту-
денческую скамью сотрудниц, легкий запах канцелярской утвари, незнакомый
вид из окна кабинета. Первый день пролетел мигом; скука началась со вто-
рого. А через месяц скука переросла в отвращение, и раздражало уже все -
и вид из окна, и запах канцелярской утвари, и собственная подпись на
"деловых" бумагах, и даже преданный взгляд толстенькой, чуть перезрелой
инженерши, назойливо напоминающий, что я - ее непосредственный на-
чальник, сын известного в городе босса, а может быть даже - и скорее
всего, как мне во всяком случае тогда казалось - просто интересный моло-
дой человек.
Время от времени подчиненные клали на мой стол какие-то проекты, пап-
ки с чертежами. Требовалась моя подпись, чтобы дать этому хламу путевку
в жизнь. Обычно я подписывал не глядя, а если и имел неосторожность
взглянуть мельком на чертежи, то испытывал при этом гадливое чувство и
нередко думал о том, что на инженерных работах в силу их невыносимости
следует использовать заключенных.
Мне все трудней становилось проводить полный день на службе, и почти
ежедневно после полудня я скрывался на пару часиков в уютном "д`Арманта-
ле" (благо, недалеко), где лиловый кельнер Флоризель, едва завидев меня,
уже спешил к моему столику с дюжиной устриц и большой запотевшей рюмкой
сильно охлажденной русской водки. Такое времяпрепровождение я называл
"северной сиестой" и находил его приятным, однако грустные мысли о бе-
зысходности моего существования одолевали меня все чаще и сильнее.
Отец, в присутствии которого я однажды проявил свою неудовлетворен-
ность, принялся убеждать меня, что вскорости я займу подобающее положе-
ние, вследствие чего горизонты моего видения значительно расширятся, и
появится - не может не появиться - интерес к "настоящей" работе. Я слу-
шал отца рассеянно и жалел, что вообще завел с ним этот бесполезный раз-
говор, поскольку уже знал о своей органической неспособности оценить
прелести "настоящей" работы и понять разницу между "подобающим" и "непо-
добающим" положением.
Выходные я теперь нередко проводил за покером у Квачевского, чему Ли-
са не противилась, - возможно она находила для себя удобным мое от-
сутствие, а быть может наивно полагала, что у Квачевского я встречаюсь с
"нужными" людьми. На самом деле у Квачевского собирались разные люди, но
наибольшее восхищение у меня вызывал стиль жизни самого Квачевского -
веселого старого холостяка, рантье, превратившего собственный особняк в
некое подобие игорного дома для знакомых.
У возможного читателя этих моих записок (хотя я не планирую их к пуб-
ликации) может сложиться впечатление, что в ту пору я стремился к без-
делью. Не совсем так. Во-первых, я не был уверен, что бездельником можно
считать Квачевского, как никак организовавшего приятный досуг для своих
многочисленных знакомых. Во-вторых, я считал отнюдь не бесспорными
представления моего отца о "настоящей" работе. Иные, чем он, понятия на
сей счет имели, скажем, "левые", которых я находил во многом правыми
(забавный каламбур!). Думаю, что именно те мои искания и сомнения и при-
вели меня в конце концов к серьезному литературному труду.
Пока же, почти ежедневно посиживая в "д`Армантале", постоянно угнета-
емый необходимостью вернуться оттуда в опостылевшее здание "Корабела", я
невольно возвращался мыслями "к Аталику", где можно было беззаботно про-
сидеть весь день, попивая пиво и ни о чем особо не беспокоясь. Я часто
думал так, хотя понимал, что первопричину моих теперешних затруднений
следует искать именно в моей беспринципности студенческих лет. Я стал
одной из многочисленных жертв широко распространенного в век научно-тех-
нической революции стереотипа, когда молодые люди, часто под влиянием
родителей, не задумываясь избирают дорожку, сулящую им техническое обра-
зование, и лишь позже начинают понимать, что путь этот совершенно не со-
ответствует их способностям и внутренним потребностям. И страдают от
этого все - и люди, разменявшие свою юность на медяки, и искусство, не-
добравшее талантов, и даже сами технические науки, структуры которых пе-
регружены никчемными кадрами. Портной, кроивший мне брюки, парикмахер,
услугами которого я пользовался еженедельно, казались мне куда более по-
лезными членами общества, нежели я и мое непосредственное окружение; да
так оно и было на самом деле.
При всем при том, я прекрасно понимал, что мое положение - "подобаю-
щее" или "неподобающее" - было отнюдь не самым худшим из возможных. Я не
нуждался материально, а потому мучился на ненавистной службе лишь по
причине собственного безволия, находясь в плену условностей, свойствен-
ных моему сословию. А сколько людей вокруг вынуждены - действительно вы-
нуждены - мучительно тянуть свою лямку, мечтать о том, как лет через де-
сять-двенадцать они хоть как-то обеспечат себя, подойдут к своему хозяи-
ну и выложат ему все, что о нем думают. Но под давлением непредвиденных
обстоятельств этот желанный миг все отодвигается, а на пути уже поджида-
ют болезни и немощи...
Теперь меня часто спрашивают, какое из своих литературных достижений
я считаю наиболее значимым. Этим интересуются читатели, журналисты, кри-
тики, и не припомню случая, чтобы я ответил искренне. Я называл Ланком и
Виньерон, я вспоминал "Зеро созидания"; однако на самом деле важнейшим в
своей биографии я считаю сам факт того, что я стал литератором.
Время, между тем, шло, а я все не решался что-либо менять в своей
жизни. Год спустя я уже не ограничивался одной рюмкой в "д`Армантале", а
заказывал себе дополнительно - в зависимости от настроения - либо кофе с
двойным шартрезом в качестве десерта, либо просто два бокала пива с но-
вой дюжиной устриц. Иногда я не останавливался и на этом, и тогда после
"сиесты" подчиненные подозрительно поглядывали на меня - так мне, во
всяком случае, казалось - и перешептывались у меня за спиной.
В тот же год, летом, я как-то встретил в метро Кохановера. Он был
пьян, выглядел распутно и приставал к ярко раскрашенной девице старшего
школьного возраста. Он с жаром декламировал стихи, и флирт явно удавал-
ся, покуда он не заприметил меня. Тут он сразу забыл про девицу и устре-
мился ко мне ("Старик! Уж столько выпито с последней нашей встречи!.."
Как быстро летит время - ныне это уже почти классика!). Он размахивал
руками, орал на весь вагон, утверждал, что искусство требует жертв, а
потому необходимо выпить. Я куда-то спешил (кажется, к Квачевскому), и
мы расстались, договорившись созвониться позже, но так никогда и не соз-
вонились.
И эта встреча навела меня на размышления. Нет, Кохановер не служил
искусству; он в нем естественно существовал и, очевидно, был счастлив.
Так, во всяком случае, казалось со стороны. И я отлично понимал его
счастье; и успех Тони Мираньи понимал и продолжал ему завидовать; и
только собственная стезя казалась мне убогой и недостойной. Мне даже
приходила в голову мысль получить гуманитарное образование, однако
всерьез я ее не анализировал.
Прошло еще полгода, и я окончательно созрел, чтобы оставить службу,
так ничего и не придумав взамен. Отец, конечно будет недоволен, думал я,
но надо, в конце концов, позаботиться и о себе; не могу же я всю жизнь
заниматься делом, которое не уважаю. Преодолев рутину, я вздохну свобод-
нее, обрету самоуважение и найду, чему себя посвятить. Так - или пример-
но так - я рассуждал и был, в общем-то, прав.
Придя к предварительному решению, я осторожно поведал Лисе, что соби-
раюсь покинуть "Корабел" и вообще поставить крест на инженерной карьере
ввиду отсутствия соответствующих наклонностей. Я добавил, что в настоя-
щее время меня одолевают сомнения и искания, а потому я еще не решил,
