овладевает всеми моими помыслами (такая высокопарность была бы излиш-
ней), но если кто и царил в моем сердце, то это, несомненно, она. Теперь
семейная жизнь тяготила меня сильнее, чем когда-либо прежде; служба же
стала совершенно невыносимой, и вскоре я ее бросил.
Отныне я бывал в рюмочной на Зеленой аллее почти ежедневно. Очень
скоро в отношениях с Корой у меня проявилась застенчивость и неуверен-
ность в себе. Если бы я не любил ее, я бы легко дарил ей цветы, пирож-
ные, конфеты, а затем приглашал бы ее на ночь в дорогой отель. Наверняка
все было бы очень просто. "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нра-
вимся мы ей..."
Я подолгу простаивал у стойки; мы беседовали; я не скрывал от Коры,
что женат, но говорил (и это была неправда), что мои отношения с женой
натянуты и близки к разрыву.
Чем сильнее мне нравилась Кора, тем труднее было мне решиться пригла-
сить ее куда-нибудь. При этом я прекрасно понимал природу своей робости
и проклинал себя за то, что не проявил решительности в первые дни нашего
знакомства, пока влюбленность еще не связала меня по рукам и не лишила
способности к действию. Словно в насмешку над моими постыдными комплек-
сами, именно в те дни судьба несколько раз сводила меня с Кохановером.
Однажды, без каких-либо конкретных намерений, просто желая проявить
галантность, я купил букет цветов и волнуясь переступил порог заветной
рюмочной. Кора увидела меня, едва я вошел, и, как мне показалось, испы-
тала неловкость от мысли, что букет предназначается ей. Я же сразу уви-
дел Кохановера, и у меня мгновенно пропало желание дарить Коре цветы.
- Здорово, Маэстро! - заорал Кохановер. - "Мой первый друг, мой друг
бесценный..." Офелия, это мой одноклассник, цвет отечественного кораб-
лестроения.
Я неловко подал Коре цветы, пробормотав, что букет мне нужен на ве-
чер, и попросил поставить его пока в вазу с водой. Кора, слегка удивив-
шись, выполнила мою просьбу. Я встал у стойки, скорее всего с идиотским
видом, и все думал, правильно ли я поступил, и неловко водил руками по
благородному дереву, как шахматист, только что сделавший поспешный ход и
не решающийся взять его назад.
Кохановер стоял прямо перед Корой, облокотившись о стойку и повернув-
шись вполоборота ко мне. Физиономия его раскраснелась, волосы растрепа-
лись. Время от времени он поводил глазами в сторону Коры и непристойно
мне подмигивал. "Трещал" он при этом без умолку.
- Ты только подумай, Маэстро, - разглагольствовал Кохановер. - Вот
эта песенка, которая только что отыграла... Офелия, милая, заведи ее,
пожалуйста, снова...
Кохановер называл Кору Офелией; еще в старшем классе школы за ним во-
дилась слабость: поддав, он любил "пошекспирить".
- Вот эта самая песенка, - продолжал Кохановер, - написана двадцать
лет назад, а теперь это уже классика! Мы с тобой уже жили на белом све-
те; говорили, пели, ели, а этой песенки еще не было. А теперь это уже
классика! Ты понимаешь, что это значит, старик?
Я не понимал.
- Это значит, старик, - объяснял Кохановер, одновременно делая знак
Коре налить нам еще водки, - это значит, старик, что мы с тобой - люди
исторические! Не в гоголевском смысле, - что с нами, де, случаются раз-
нообразные истории, а в самом прямом, - потому что на наших глазах вер-
шится история!
Теперь я понимал. Кохановер нес чушь, - весьма забавную, и при иных
обстоятельствах я бы с удовольствием составил ему компанию, но сейчас он
явно нравился Коре, и меня это злило. И я ушел. А потом долго жалел, что
оставил их, подозревая, что у них что-то было.
Цветы я "забыл". Я страшно распереживался; неделю не наведывался в
рюмочную, а когда наконец пришел, Кора явно удивилась и по-моему даже
обрадовалась, но ничего не сказала, а только поблагодарила меня за "ос-
тавленные по рассеянности" цветы. Она улыбалась даже приветливее обычно-
го, и я твердо решил пригласить ее куда-нибудь, но почему-то отложил это
на "попозже", а "попозже" уже напился, и вел себя так глупо, что на сле-
дующий день вспоминал об этом со стыдом и не успокоился, пока вновь не
появился в рюмочной и не увидел, что Кора совсем не переменилась в своем
отношении ко мне.
Все же и в тот день я ничего не предпринял. Так проходили дни и неде-
ли, а наши отношения не развивались, и это меня тяготило и постоянно ом-
рачало мне настроение.
Как-то, размышляя о грустном, я ехал в метро. В полупустом вагоне я
вдруг увидел Кохановера. Он сидел рядом с молодой женщиной, которая, как
я сразу определил, отнюдь не являлась его знакомой. Прежде чем я бросил
на них взгляд, Кохановер уже заметил меня и теперь жестами приглашал
сесть рядом. Я занял свободное место напротив них.
- Офелия; а это мой однокашник, дон Горацио, - представил нас друг
другу Кохановер.
"Офелия" улыбнулась.
- Горацио, - продолжал Кохановер, - я объяснял Офелии, что все мужчи-
ны делятся на талантливых и бездарных. Бездарных - подавляющее
большинство. Это они проложили дороги, изобрели поезда и составили для
них расписания. Они определили скорость света и сконструировали граненый
стакан. А талантливые - они все поэты. Бездарные классифицировали поэ-
тов, подразделили их на реалистов и прочих; но поэты - они всегда поэты,
они не бывают реалистами, они все фантазеры и романтики. Бездарные счи-
тают поэтов бездельниками, а самих себя - творцами, не понимая при этом,
что сами они сотворены поэтами. Все на свете сотворено поэтами.
"Офелия" улыбалась - благосклонно, но иронично.
- И женщины сотворены поэтами, - продолжал Кохановер. - Во времена
Шекспира не было Офелии; он ее выдумал. И такова волшебная сила ис-
кусства, что с тех пор все женщины неосознанно стремились походить на
Офелию...
Я был поражен: такой "клей"!
- И вот сегодня Офелия существует, - заключил Кохановер и положил ру-
ку на обнаженное плечо "шекспирова творенья".
- Но-но, вы же не Гамлет, - игриво сказала "Офелия", слегка отстраня-
ясь, но не отодвигаясь.
- Нет, я не Гамлет, я другой, еще неведомый избранник! - с жаром
воскликнул Кохановер.
Блеск Кохановера базировался как на таланте, так - и не в последнюю
очередь - на хорошем знании классики. Причем знание это не являлось у
Кохановера лишь добросовестно заученным уроком, - он действительно любил
Шекспира, Байрона, Пушкина, Лермонтова, Гете, умело их цитировал и пе-
рефразировал. Врожденное поэтическое чувство несомненно служило ему хо-
рошим подспорьем, и когда изменяла память, природное дарование помогало
Кохановеру находить те единственно верные слова, которые употребил до
него классик. Таким образом, под маской простоты скрывался огромный та-
лант и глубочайший профессионализм.
Но как естественно это выглядело!
- Вы - поэт? - спросила "Офелия".
- Да, я - поэт! - гордо отвечал Кохановер, вдохновленный очевидным
успехом: монолог быстро перерастал в диалог.
- А можно почитать ваши стихи?
- Разумеется. Я сам почитаю их для вас.
- Когда?
- Сегодня вечером. Почему бы нам не отправиться сейчас ко мне?
Кохановер даже не назвал свою фамилию. В лицо она его, очевидно, не
знала, но имя-то наверняка слышала. Впрочем, это было бы грубовато; я не
остался бы в таком восхищении от описываемого эпизода, если бы "Офелия"
знала, что имеет дело со знаменитостью.
"Офелия" колебалась.
- А вы пойдете? - обратилась она ко мне.
Я неуклюже сослался на занятость.
- Нам пора. - Кохановер встал и подал "Офелии" руку. - Я живу у Древ-
них развалин.
"Офелия" последний раз нерешительно взглянула на меня и поднялась.
У Древних развалин они сошли, а я поехал дальше - восхищенный и оза-
даченный. Все оказывается очень просто, и лишь используя собственную за-
комплексованность в качестве строительного материала, я расставил неви-
димые барьеры на своем пути. Вдохновленный блистательным примером Коха-
новера я решил немедленно отправиться в рюмочную и пригласить Кору в
"д`Арманталь" на ее ближайший выходной день. Я выбрал именно "д`Арман-
таль", поскольку хорошо знал это заведение, а потому полагал, что там
буду чувствовать себя увереннее, чем в любом другом месте. Придя к тако-
му решению, я вышел из метро, не доехав до Зеленой аллеи одну остановку,
чтобы прогуляться пешком, а заодно зайти в бар и довести себя до необхо-
димой для решительных действий кондиции.
Для начала я выпил две рюмки коньяку и подумал было этим и ограни-
читься, но одна мысль задержала меня в баре. Мне вдруг захотелось по
возможности сократить сегодняшний разговор с Корой; просто договориться
о встрече и уйти. Когда эта мысль пришла мне в голову, было десять часов
вечера, а рюмочная на Зеленой аллее закрывалась в полночь. Я провел в
баре еще час, здорово напился и вышел на улицу, основательно пошатыва-
ясь. Теперь умнее всего было бы, конечно, отправиться домой; я даже
мельком подумал об этом, но мне неудержимо хотелось довести задуманное
до конца, да и - чего греха таить! - просто увидеть Кору, а потому, вый-
дя из бара в одиннадцать, в четверть двенадцатого я уже ломал кусты си-
рени в Северном парке.
Помнится, мне пришлась тогда по душе идея наломать в парке сирени.
Пьяная романтика в стиле Кохановера выглядела в тех обстоятельствах иск-
лючительно уместной. Несомненно, я испытал бы некоторое разочарование,
появись в этот момент в парке полиция, но, как известно, бог всегда с
пьяными, и все кончилось благополучно, если не считать того, что я до
крови исцарапал руки и разорвал на себе рубаху.
Без четверти двенадцать, пьяный, оборванный и "истекающий кровью", я
впервые предстал перед своей избранницей в героическом обличье. Кора пе-
репугалась, раскраснелась (впервые я видел ее такой), кинулась мне
навстречу, выхватила у меня из рук сирень, тут же небрежно разбросала
цветы по поверхности ближайшего столика и принялась за мной ухаживать.
Она прекрасно поняла, что сирень предназначалась ей, что поранился я ра-
ди нее, но это ее нисколько не смутило.
Кроме нас в рюмочной не было ни души; Кора промывала мне раны, мы хо-
хотали, целовались, я пригласил ее в "д`Арманталь", и она легко согласи-
лась пойти туда со мной в ближайший понедельник.
В понедельник мы встретились в метро, и я с удивлением подумал о том,
что впервые вижу любимую девушку за пределами ее рюмочной. В тот день
многое было впервые. Удивился лиловый кельнер Флоризель: впервые я при-
шел в "д`Арманталь" не один. Удивилась Кора: ни один из ее прежних пок-
лонников не оказывался на поверку завсегдатаем столь дорогого ресторана;
Кора понятия не имела, к какому классу общества я принадлежу. Удивился и
я, заметив, что Кора кокетничает даже с Флоризелем.
Последнее обстоятельство меня несколько покоробило, и я расстался в
тот вечер с Корой довольно холодно, о чем жалел уже в ближайшие дни. Ко-
нечно, я вел себя глупо и непоследовательно; прямо из "д`Арманталя" сле-
довало отвезти Кору в ночной клуб или отель, а теперь благоприятный мо-
мент был упущен и следовало начинать все сначала. Теперь мне смешно об
этом вспоминать, но тогда все казалось сложным (а может это и было неп-
росто!), и еще добрый месяц я ежедневно приходил в рюмочную и не решался
ничего предпринять.
В недобрый час меня посетила идея развлечься с Корой в Ливадии. Ко-
нечно это было сущим идиотизмом - следовало просто пригласить ее на ночь
в отель. Но я ухватился за идею с Ливадией; причем долго не мог решиться
обратиться к Коре с таким предложением.
В конце концов я решил объясниться по телефону - так мне показалось
проще. Я позвонил Коре, сказал, что зарезервировал номер в хорошем отеле
в Ливадии, и предложил ей взять недельный отпуск и поехать туда со мной.
И все, конечно, оказалось просто: и язык у меня не отвалился, и Кора
сразу же согласилась.
