ристого вина, и как она наивно признавалась, что никогда еще не пила из
хрусталя на свежем воздухе, и как потом наступил рассвет, а меня уже ис-
кала Лиса, и как мы расстались, ни о чем не договорившись.
И надо же было случиться, что уже неделю спустя я вновь встретил Роб-
би и Софию, - на сей раз в опере. Мы сидели далеко друг от друга - у ме-
ня были гораздо более дорогие места; но в антракте мы встретились, од-
новременно привлеченные к одной и той же стойке не то волей провидения,
не то изысканным ароматом неведомого "театрального" кофе. Боюсь, что я
опять держался покровительственно, но они не обратили на это внимания и
пригласили меня к обеду на один из ближайших вечеров. Мы обменялись на-
конец визитными карточками, и вскорости я - один, без Лисы (ей я не ре-
шился даже об этом сказать) - имел неосторожность нанести им визит. Я
называю это неосторожностью: литераторы бывают разные, но сыну господина
Р. во всяком случае не следует появляться в подобных домах. Однако к
тридцати пяти годам я настолько устал от подобных условностей и предрас-
судков, что нарушать их стало для меня таким же наслаждением, как для
дурно воспитанного подростка курить в школьном саду.
Розентали жили в приличном, но конечно далеко не самом фешенебельном
районе. Квартира была обставлена со вкусом, что не могло являться заслу-
гой Робби, зато делало честь Софии. Мы славно отобедали: лесные грибы,
затем салат из осетрины, угорь, непонятно откуда взявшаяся сибирская
водка - Розентали явно решили не ударить в грязь лицом. При этом Робби
захмелел изрядно; я что-то не припоминаю, чтобы в прежние годы он пил
водку. Потом мы перешли к кофе с ликером и болтали - поначалу мило и ве-
село, но позднее Робби понесло.
Он говорил о социальном прогрессе и при этом высказывал идеи, вероят-
но витавшие в воздухе с первых дней существования нашей старой индустри-
альной системы. Робби и в юности имел слабость к этим теориям, но теперь
его взгляды обрели стройность, а аргументы - убедительность. Меня не на-
до было агитировать в этом направлении: я никогда не питал особых иллю-
зий на предмет сущности нашего общества и всегда считал, что социальная
справедливость рано или поздно восторжествует. Другое дело, что, во-пер-
вых, я не видел в этом никакой выгоды лично для себя, а во-вторых, пред-
почитал не высказывать вслух свое на сей счет мнение. Однако в тот вечер
я имел глупость согласиться с Робби в ряде случаев, о чем очень скоро
мне пришлось пожалеть.
Прошло всего несколько дней, и Робби позвонил мне. Он сказал, что хо-
тел бы зайти, и я пригласил его, хотя с удовольствием бы послал ко всем
чертям. Не то, чтобы он мне не нравился, но уже тогда я чувствовал, что
он вносит в мою жизнь известное напряжение.
Он явился сразу и чуть ли не с порога доверительно сообщил (Лисы к
счастью не было дома), что уже несколько лет является членом и активис-
том известной партии, ратующей за пролетарскую демократию. Я не слишком
удивился, но все же ощутил некоторую неловкость, понимая, что пришел он
ко мне скорее всего с каким-то конкретным предложением. Я попытался не-
уклюже отшутиться, заявив, что, как пролетарий умственного труда и член
богемного профсоюза, счастлив приветствовать активиста, представляющего
мои интересы. Он не заметил иронии; он был слишком увлечен, чтобы обра-
тить на нее внимание. Он вывалил передо мной на столе кучу брошюр и лис-
товок, а я сидел, расстроенный и ошарашенный, силясь собраться с мыслями
и положить конец этому неожиданному давлению.
Робби с энтузиазмом разглагольствовал о том, что мое имя, поставлен-
ное под некоторыми из этих воззваний, несомненно привлечет новых сторон-
ников к движению за социальный прогресс. Конечно следовало проявить
твердость и дать ему ясный и категорический отказ, но я оказался на это
не способен. Я бормотал что-то о чрезмерной занятости, о полной самоот-
даче, которой требует от меня литература, наконец - и это было самое
глупое - о своей неподготовленности к принятию столь ответственного ре-
шения. Робби меня не торопил и предложил подумать две недели. Он доба-
вил, что на днях они с Софией берут отпуск и совершат недельный тур по
городам Юга, в ходе которого он намерен выполнить ряд партийных поруче-
ний, связанных с агитационной работой. Я малодушно обрадовался такой
отсрочке, и мы расстались.
Больше я Робби не видел.
Тот наш разговор не давал мне покоя все последующие дни. Я вновь и
вновь к нему возвращался, злился на Робби за то, что он врывается в мою
жизнь со своими дурацкими идеями, и на себя - за свою нерешительность и
какую-то идиотскую интеллигентность, вечно мешающую мне послать человека
куда следует. В те дни я совершенно не мог работать, сбился с мысли и
оставил незавершенным хороший замысел, к которому и по сей день не вер-
нулся. Я пытался успокоиться, говорил себе, что ничего страшного не про-
изошло, просто старый университетский товарищ обратился ко мне с непри-
емлемыми для меня предложениями, и мне следует вежливо, но твердо отка-
заться. Все было напрасно! Я с завистью думал о людях, умеющих хладнок-
ровно отказывать другим, пил пустырник; Лиса поминутно спрашивала, что
со мной происходит, а я был раздражителен и грубоват. Если бы Робби не
уехал в отпуск, я бы наверное позвонил ему сам и тем самым сразу прекра-
тил бы свои мучения. И я понимал это, а потому бесился еще сильнее.
Я вновь и вновь мысленно соглашался с тем, что наше общество порочно
по своей сути, что оно основано на приоритете преходящих ценностей над
вечными, и оттого в нем властвуют люди, которых после их смерти и пом-
нить-то будет не за что, как при жизни не за что уважать. Но смогут ли
Робби и ему подобные осуществить на практике какую-либо альтернативу? Я
готов поверить, что когда-нибудь смогут. Но прежде придется пройти через
взлеты и разочарования, исторические отступления и новые завоевания; все
это будет долго и сложно, и уж во всяком случае сыну господина Р. не
пристало принимать в этом участие.
Наконец, я твердо решил больше об этом не думать, а когда позвонит
Робби - отказаться сотрудничать с ним и попросить его не беспокоить меня
впредь.
Но Робби мне больше не позвонил.
О его аресте я узнал из газет. Его арестовали в аэропорту, сразу пос-
ле возвращения из отпуска. Оказалось, что пока Розентали отсутствовали,
полиция обнаружила в их квартире огромное количество героина. Софию так-
же задержали, но ее через несколько часов выпустили, а против Робби на-
чался длительный показательный процесс. Робби был, как говорится, "не
бог весть какая птица", однако газеты в те дни шумели вовсю, видимо ста-
раясь указать обывателю, какого типа люди приучают наших детей к нарко-
тикам.
Абсурдность обвинения была столь очевидна, что любой опытный юрист
камня на камне бы от него не оставил. Однако ни один серьезный адвокат
не решился взяться за это дело, на чем, очевидно, заранее и строился
расчет властей. София наверняка с ног сбилась, но все оказалось напрас-
ным, и Робби был вынужден согласиться на предложенного ему "королевско-
го" адвоката.
В сложившейся ситуации Робби могла спасти только поддержка обществен-
ности, причем скорее всего он мог ждать помощи со стороны либерально
мыслящих интеллектуалов. Конечно, я должен был выступить в его защиту. В
сущности, я рисковал немногим, если бы заявил во всеуслышание об очевид-
ной сфабрикованности обвинения и указал бы, что, действуя подобным обра-
зом, полиция лишь подрывает основы нашей демократии. Ведь выступила в те
дни с подобным заявлением группа армангфорских художников-импрессионис-
тов, хотя никто из них даже не был знаком с Робби лично. И Кохановер
выступил; правда тяжело больному Кохановеру было уже особо нечего те-
рять.
Но я не мог и подумать всерьез о чем-либо подобном. Я лишь искал себе
оправдания, почему я так не поступаю. И, конечно же, легко находил. Я
постоянно пребывал в окружении людей, с которыми и поговорить-то о деле
Розенталя можно было лишь под определенным углом зрения. Впрочем, к сты-
ду своему, должен признаться, что встреч с другого рода людьми я в те
дни старательно избегал.
Больше всего я боялся, что мне позвонит София. Но она не звонила.
Потом мне пришла в голову новая ужасная мысль. Я подумал, что София
не обращается ко мне за помощью, полагая, что это я осведомил власти о
деятельности Робби. Это очень походило на правду: будучи зарегистриро-
ванным членом "полулегальной" партии, Робби конечно не мог рассчитывать
на то, что полиция совсем не в курсе его деятельности, но если бы такой
человек, как я, сообщил полиции, что Робеспьер Розенталь агитировал меня
за свои идеи и предлагал мне сотрудничать в этом направлении, то это
вполне могло стать "последней каплей" и послужить причиной его ареста. И
ведь Робби приходил ко мне и полностью раскрылся как раз накануне своей
злополучной поездки. Все сходилось, и если Розентали подозревают, что
именно я явился причиной их ареста в аэропорту, то у них есть для этого
несомненные логические предпосылки.
Эти мысли сводили меня с ума. Я должен был позвонить Софии и объяс-
ниться, но я не мог этого сделать: позвонив ей, я просто обязан был бы
предложить ей какую-либо помощь.
В те дни я много пил, был расстроен и подавлен. Такое порой случается
с безвольными людьми: не сделав ничего плохого, они оказываются в ситуа-
циях поистине мучительных, и только время лечит их нервную систему и
больную совесть. Еще недавно я был безукоризненным светским львом, -
завсегдатаем кафе "У братьев Гонкуров", желанным гостем в разнообразных
салонах; а теперь я даже работать не могу, потому что какой-то взбалмош-
ный еврей втянул меня в одному ему нужные дела. Вот неугомонный народ!
Еще старик Гамбринус - сам, кстати, еврей - советовал мне держаться от
евреев подальше, чтобы не вышло неприятностей.
Однажды - когда дело Робби уже слушалось в суде - я случайно встретил
Софию в метро. Она ехала вниз по эскалатору, а я - вверх. Скорее всего,
она меня узнала. Только видела ли она, как, едва заметив ее, я отвел
взгляд.
А потом суперсексуальная Т. посвятила целую серию своих еженедельных
телешоу специально "делу Розенталя". Как обычно, на каждое из этих шоу
была приглашена какая-нибудь знаменитость, и в перерывах между музы-
кальными номерами и рекламными роликами Т., сексуально потягиваясь и
похлопывая себя руками по ляжкам, сладким шепотом задавала приглашенному
разнообразные вопросы. Все как всегда, только в той специальной серии
программ все вопросы так или иначе крутились вокруг наркотиков и личнос-
ти Робеспьера Розенталя.
Всего таких передач было десять или двенадцать, я же участвовал не то
в седьмой, не то в восьмой. Т. заранее огласила перед телезрителями спи-
сок приглашенных, поэтому вся страна могла знать, что вскоре меня вновь
можно будет увидеть наедине с Т. на голубом экране. Я пишу "вновь", по-
тому что двумя или тремя годами раньше я уже участвовал в программе Т. -
тогда по случаю присуждения мне Малого Ланкома - и сохранил об этом са-
мые приятные воспоминания. Во-первых, я был чрезвычайно польщен, что ме-
ня, молодого писателя, только что получившего премию за лучший литера-
турный дебют, пригласила на свое популярное шоу женщина, которую считают
сексуальным символом нашего общества. Во-вторых, мне просто понравилось
сидеть вальяжно на диване и говорить всякую чепуху, смотреть как Т. "за-
говорщически" наклоняется ко мне и что-то бархатно "шепчет", почти выт-
ряхивая при этом огромную грудь из одного из своих знаменитых "ночных"
халатов. Понравилось мысленно представлять себя с ней в разных интимных
ситуациях, - в числе прочего и на этом самом диване, - даже зная, что
этого все равно никогда не случится, поскольку в ее студии бывают гости
