Военнослужащие старших возрастов, которые прежде, до советской
власти, верили в Бога, вспомнили, что такое сияние бывает
только вокруг голов святых и называется оно нимбом.
Александру Матросову было посмертно присвоено высокое
звание Героя Советского Союза с вручением Золотой Звезды и
ордена Ленина. Его имя загуляло по всем фронтам, партийные
пропагандисты и агитаторы рвали глотки перед солдатами,
призывая их повторить подвиг Александра Матросова.
В Н-ском подразделении Литовской дивизии, которым
командовал подполковник тов. Штанько, не отставали от всей
страны и тоже рвали глотки. С еврейским акцентом.
Особенно усердствовали старший политрук Кац и партийный
агитатор старший сержант Циля Пизмантер. Солдат собирали в
блиндажах, под тремя накатами бревен, где не так был слышен
грохот артиллерии, и втолковывали им, как это славно - умереть
за Родину.
- Повторим подвиг Александра Матросова! - вбивал в
стриженые солдатские макушки старший политрук Кац.
Циля Пизмантер повторяла то же самое, но у нее это
получалось хуже. Она не выговаривала букву "р", а эта буква,
как назло, повторялась и в имени и в фамилии героя.
Моня Цацкес вместе с другими отогревался в блиндаже,
слушая вполуха, как его призывают повторить то, что сделал
Александр Матросов, и со свойственной ему обстоятельностью
думал, что толкать людей на подобные поступки, по крайней
мере, бесхозяйственно. Ведь если все подряд солдаты повторят
подвиг Александра Матросова, то Советский Союз останется без
армии, и Германия выиграет войну. Правда, все амбразуры
немецких дотов будут до отказа набиты русским мясом, но так ли
уж это отравит немцам радость их победы?
Так думал Моня. Рядовой солдат. А в прошлом - рядовой
парикмахер. Не гений и не полководец. Но начальство рассуждало
иначе.
- Дадим своего Александра Матросова! - такой лозунг
брошен был в каждом подразделении, и батальоны и полки
соревновались, кто раньше выставит своего самоубийцу.
Литовская дивизия тоже хотела не ударить в грязь лицом.
Здесь занялись поисками своего, литовского, Александра
Матросова.
В Н-ской части, где командиром подполковник тов. Штанько,
этот вопрос обсуждался в штабе. Под председательством самого
подполковника Штанько. В присутствии командиров рот и
батальонов, старшего политрука Каца и партийного агитатора
старшего сержанта Цили Пизмантер. Рядовые на совещание не были
приглашены: их дело выполнять решение совещания - лечь грудью
на амбразуру указанного начальством дота.
И все же один рядовой присутствовал на этом совещании.
Моня Цацкес. Подполковник Штанько давал руководящие указания,
а Моня Цацкес в это время брил подполковничью голову. Так как
уши у него не были заткнуты, он все слышал и запомнил гораздо
подробнее, чем это было зафиксировано в протоколе, который
вела старший сержант Пизмантер.
После обязательного общего трепа с непременным
упоминанием имени товарища Сталина и славной коммунистической
партии большевиков перешли к делу. Кому оказать доверие
прославить полк? Кого из личного состава послать умирать на
амбразуре дота?
Подполковник Штанько сразу предупредил совещание, что
хороший человеческий материал он на это дело не пустит.
- Для такого подвига, - сказал он, сидя в кресле в белой
чалме из мыльной пены, - большого ума не нужно. - И, подумав,
добавил: - Нужна лишь горячая любовь к Родине. Ясно? Поэтому
отбирайте из слабосильной команды, кто к строевой не годен.
- Совершенно верно, товарищ командир, - подхватил старший
политрук Кац. - Есть предложение: пусть амбразуру вражеского
дота закроет писарь Шляпентох.
Партийный агитатор Циля Пизмантер поставила кляксу в
протоколе и, забыв, что она на совещании, допустила вольность
- громко расхохоталась, отвлекая участников совещания
заколыхавшейся грудью.
- Что вы в этом видите смешного, старший сержант? -
вспыхнул старший политрук Кац.
- Ой, ой, он меня доведет до истерики. - Циля Пизмантер
вытерла выступившие слезы. С некоторых пор и по некоторым
причинам она ни к кому из старших офицеров, кроме
подполковника Штанько, не проявляла положенного по
субординации уважения.
- По-вашему, этот шлимазл Шляпентох может закрыть
амбразуру дота? - Циля Пизмантер прищурилась и посмотрела на
старшего политрука как на идиота. - Да он же физически не
способен это сделать. У него слишком узкая грудь.
- Ну, если исходить из размера груди, - парировал старший
политрук Кац, - то лучшего кандидата в герои, чем вы, не найти
во всей дивизии. Вы, Пизмантер, можете заткнуть сразу две
амбразуры.
В полку блюлась военная тайна. У личных отношений тайны
не было. И офицеры, пряча улыбки, ждали, как поступит командир
полка, чьей фаворитке публично бросили вызов.
Подполковник Штанько с вафельным полотенцем на шее и с
мылом на голове, как и все присутствующие, смотрел на
распиравшую гимнастерку грудь старшего сержанта и, по глазам
видать, тоже прикидывал, можно ли этой грудью заткнуть сразу
две вражеские амбразуры.
Циля Пизмантер ждала от него мужского поступка.
- Разговорчики, понимаешь... - сказал Штанько совсем не
по-мужски. - Дисциплинка хромает. Ближе к делу, товарищи.
Какие будут предложения?
Старший политрук Кац попросил слова:
- Не забывайте, товарищи, что наша кандидатура должна
отвечать всем политическим требованиям, служить
олицетворением, так сказать, нашего советского человека...
- Иметь чистую анкету? Верно я понял? - уточнил
подполковник Штанько. - Тогда бери моего парикмахера. Жертвую
для общего дела.
Рядовой Цацкес тем временем старательно скоблил бритвой
затылок подполковника. До него не сразу дошло, что в этот
самый момент ему вынесли смертный приговор. А когда он
осознал, что подполковник имел в виду его, Моню Цацкеса,
бритва дрогнула в его руке, и подполковник поморщился от боли:
- Эй, Цацкес, не зарежь! Ты еще не Герой Советского
Союза... посмертно.
- И не буду, - мрачно сказал Цацкес, нарушив
субординацию.
- А если Родина попросит? - Подполковник скосил глаза на
своего парикмахера.
- Не попросит.
- Почему ты так уверен?
- По двум причинам.
- Каким?
- Политическим.
- Ух ты какой! - заиграл бровями подполковник Штанько. -
Политически грамотный. Ну, растолкуй нам, дуракам, почему тебя
нельзя послать на героическую смерть и какая из этого выйдет
политическая ошибка.
- Во-первых, - Моня спрятал свою бритву и указательным
пальцем правой руки загнул левый мизинец, у меня не чистая
пролетарская биография. Я был буржуй. Эксплуататор, как
справедливо говорит на политзанятиях наш агитатор товарищ
Пизмантер. У меня в парикмахерской были два подмастерья, и я
их жестоко эксплуатировал. Я же не знал, что к нам скоро
придет советская власть, а то бы я с ними был помягче. Но что
было, то было, и правду скрывать от советской власти не хочу.
Участники совещания переглянулись, и лица их выразили
полное согласие с доводами рядового Цацкеса. Особенно усердно
кивал старший политрук Кац, который не мог допустить, чтобы
человеку с нечистой пролетарской биографией доверяли такую
героическую смерть.
- Во-вторых, - с нарастающим воодушевлением загнул Моня
второй палец, нашей дивизии нужен литовский герой. А не
литовский еврей. В Литовской дивизии подвиги надо уступать
литовцам. Это будет политически правильно.
- Ай да Цацкес! - восхитился Штанько. - Мудер, брат.
Ничего не скажешь. А какого литовца ты посоветуешь? Их-то у
нас не густо.
- Я знаю! - вскочила Циля Пизмантер, и грудь подпрыгнула
вместе с ней и еще долго колыхалась. - Почтальон Валюнас. Он
не строевой, его любой заменит. И биография чистая, что редко
бывает. Из беднейших крестьян. Чистокровный литовец. Из Юрбар-
каса. И хорошо будет выглядеть на портрете.
Старший политрук Кац ничего не смог возразить. Остальные
одобрительно закивали. Кандидатуру Йонаса Валюнаса в Герои
Советского Союза посмертно утвердили,
Дальше все шло как по нотам. Почтальон Йонас Валюнас,
человек простой и малоразговорчивый, принял новость без особой
радости, по и прекословить не стал: надо, так надо. Все равно
погибать. Так уж лучше умереть, как начальство прикажет.
Но Йонас выставил одно условие: дать ему перед смертью
отвести душу - попить спирта вволю.
Просьбу уважили. Кое-что - выделил медсанбат, остальное
добавил из своих личных запасов командир полка.
У Йонаса началась прекрасная жизнь. От несения службы его
освободили. Полковые портные сшили ему по мерке новое
обмундирование из офицерского сукна: предстояло делать
фотографию для газеты - последний портрет героя перед
совершением подвига. И потом это обмундирование будет хорошо
выглядеть на похоронах. На кухне ему давали хлеба без нормы,
отваливали тройную порцию супа и добавляли мяса из офицерского
котла. Йонас разгуливал как именинник по расположению полка -
сыт, пьян и нос в табаке. Пил он в одиночку, разбавляя спирт
водой. Или на пару с подполковником Штанько, уже не разбавляя.
а запивая спирт водой, чтобы уважить обычай командира.
Они запирались в штабном блиндаже, выставляя всех
посторонних, и совсем на равных, как два закадычных друга,
хлестали спирт и коротали время в задушевных разговорах.
- Вот я тебе, если честно сказать, завидую, - бил себя в
грудь подполковник Штанько. - Я - командир полка, а звание
Героя мне не светит. Ты - рядовой. извини меня, лапоть, а
Золотая Звезда тебе обеспечена... Несправедливо это...
- Так точно... - соглашался почтальон.
- Тут, понимаешь, еврейчики норовили перехватить золотую
звездочку. Забегали, запрыгали, а им - стоп! А ну, кыш отсюда!
Хер вам, а не звезду героя! Наш человек получит! И тебя,
понимаешь, русского человека, назначил.
- Я... не совсем... русский... - пытался уточнить Йонас
Валюнас.
- Ну, литовец... - нехотя уступал Штанько. - Какая
разница? Лишь бы не еврей. Не люблю... ихнего брата...
- И я, - охотно соглашался почтальон.
- А вот Родину - люблю!
- И я... - уже не так охотно соглашался почтальон.
- Давай выпьем!
- Давай.
Кроме рядового Йонаса Валюнаса, литовца, из беднейшего
крестьянства, беспартийного, но уже подавшего заявление в
партию, для повторения подвига Александра Матросова нужен был
еще и дот. Вражеский. С амбразурой, расположенной так, чтоб ее
было удобно закрыть человеческой грудью. И чтоб оттуда
стреляли в это время. Иначе как награждать Валюнаса посмертно?
На всей линии противника перед расположением полка даже в
бинокль не просматривался ни один дот, подходящий для
совершения такого подвига. Правда, стоял на нейтральной полосе
подбитый танк. На одной гусенице, без движения. Немцы иногда
заползали туда и постреливали из пулемета. На худой конец,
можно было лечь на этот пулемет и заставить его замолчать.
В тот день, когда этот танк подбили, командир полка,
который, бреясь, любил порассуждать со своим парикмахером,
сказал Моне:
- Слушал сюда, Цацкес. На нашем участке подбит немецкий
танк. Один. Запомни. А кто стрелял по танку? Мы - раз. И
послали рапорт выше: мол, один подбитый танк на нашем счету.
Артиллеристы - два. И они послали рапорт. Один подбитый танк,
мол, на нашем счету. Дальше. Бронебойщики - три. Тоже себе
записали этот танк. Авиация бомбила? Бомбила. Значит, четыре
