сильнее всего оказался невыносимо острый запах нафталина,
пропитавший шкаф насквозь. При такой концентрации нафталин
несомненно уничтожил всю моль. Сейчас он обрушил свою силу на
рядового Цацкеса, как бы проверяя стойкость и выдержку
советского солдата. Моня несколько раз вздохнул, захлебнулся,
стал кашлять надсадно и долго и понял, что здесь, в шкафу, он
примет свой бесславный конец.
Поток света хлынул в шкаф, и в открывшемся проеме дверей
возникло, как потустороннее видение, решительное и строгое
лицо Марьи Антоновны Штанько:
- Бери остальное барахло!
В его живот уткнулась винтовка, а на руки свалилась
увесистая сумка противогаза. Дверцы захлопнулись, свет исчез,
Моня вновь остался в кромешной тьме и густом настое нафталина.
Рядовой Цацкес терпеть не мог противогаза. Напялить его
на свою голову и бегать с этой свиной мордой он считал мукой и
нетерпеливо срывал резиновую маску с круглыми стеклянными
очками, как только слышал команду "отбой!". Но сейчас
противогаз наконец сослужит свою службу и спасет бойца Красной
Армии от смертельной опасности, которых так много в изменчивой
солдатской судьбе.
Одним рывком, как учили на занятиях по химической защите,
Моня вытащил из сумки маску, засунул в нее свой выдающийся
вперед подбородок и, натянув ее на макушку, глубоко вдохнул
чистый, процеженный через активированный уголь, воздух.
Моня дышал полной грудью. И при каждом вдохе и выдохе
щеки резиновой маски то западали, то раздувались. Уши
оставались открытыми, и поэтому он слышал все, что делалось
вне шкафа.
- Кого я вижу? - с неподдельной радостью встретила
нежданного гостя Марья Антоновна. - Товарищ политрук!
И тут Моня услышал мурлыканье старшего политрука Каца,
игриво оправдывавшегося перед хозяйкой дома за позднее
вторжение. Он, мол, сегодня назначен в комендантский патруль,
битых три часа мерзнет на улицах, и когда дошел до ее дома,
сердце не выдержало, и он во имя своего глубокого чувства
пошел на явное нарушение устава караульной службы.
- У, зараза! - восхитилась Марья Антоновна. - А как же
твой патруль?
- Обойдется, - засмеялся политрук. - Сержант - толковый
парень. Знает свое дело.
- Ладно, иди греться, - проворковала Марья Антоновна.
Моня Цацкес не верил своим ушам, торчавшим по краям
резиновой маски противогаза.
Надсадно заныли пружины матраса, и под портретом еще
совсем молоденького командира полка, на его семейном ложе,
место рядового солдата занял старший политрук.
- От, зараза... - Марья Антоновна, как безошибочно
определил Моня, сбрасывала с себя халат, стоя спиной к
кровати. - Я-то думала, что муж тебя послал за полковым
знаменем.
- Нет-нет, - проблеял политрук из-под одеяла. - За
знаменем товарищ подполковник послал солдата.
- Надо же... - удивилась Марья Антоновна и, судя по звону
пружин, рухнула в кровать.
Без всякой паузы, как говорится, с ходу завела она уже
знакомое слуху Мони:
- Батюшки-светы! - Святые угодники! Мать пресвятая
богородица!
Моня Цацкес снова удивился тому, что советская женщина,
жена коммуниста и командира Красной Армии в минуты душевного
подъема возвращается к своему темному прошлому и все ее
высказывания носят такой откровенно религиозный характер. Еще
Моня подумал о том, что Марья Антоновна повторяется.
"Сейчас сделает мостик", - раздувая резиновые щеки,
прикинул в уме Моня и испытал острый приступ ревности, когда
утробно, как пароходный гудок, поплыло по квартире:
- Ка-ра-у-у-ул!
Наступила тишина. И обостренный слух Мони улавливал
частое, но уже успокаивающееся дыхание двух уставших,
расслабленных людей.
Из прихожей послышался прокуренный мужской кашель и стук
каблука о каблук, какой производят сапоги, с которых сбивают
налипший снег.
- Муж!..-простонала Марья Антоновна. - У него свой ключ.
Бегите, Кац.
- Ку-уда?
- В шкаф, куда же еще? Если он вас застанет в постели,
пристрелит и меня и вас.
Простоволосая и совсем голая, в одном черном лифчике,
Марья Антоновна рванула на себя дверцы шкафа и взвизгнула
сдавленным голосом. Белое привидение в кальсонах и рубахе
глядело на нее сквозь круглые стекла на черной резиновой
маске. Гофрированный хобот змеился по животу.
- Не дрейфь, Кац, - опомнилась наконец Марья Антоновна. -
Тут все - свои.
И втолкнула лишившегося дара речи политрука в шкаф,
плотно придавив его дверцами к Мониному телу. Политрука
колотила дрожь.
- Маруся, - басовито рокотал в квартире голос
подполковника Штанько, - почему в таком виде?
- Новый лифчик примеряла, - кокетливо отозвалась жена, -
тебя дожидаючись...
- Порадовать хотела?
Жена охнула. Штанько, видать, ущипнул ее тугое тело.
- Ну, хозяйка, докладывай. Отправила знамя?
- Вот оно лежит, запаковано...
- Я ж солдата посылал... Что, не приходил? Сукин сын! В
самоволку подался. Сгною на гауптвахте. Не забыть бы звякнуть
в комендатуру... Наш офицер сегодня в патруле... политрук...
опознает стервеца.
- Позвонишь, позвонишь...- ласково смиряла гнев супруга
Марья Антоновна. - Отдохни сначала... Все служба да служба...
Нечто не соскучился по своей Марусе?... Я тут глаза
проглядела... Все жду-жду...
- Ладно, - нехотя уступил подполковник. - Сними с меня,
Маруся, сапоги... Заждалась ты меня, боевая подруга...
Подполковник Штанько опустился на край кровати, и в шкаф
снова проник стон пружин.
Старший политрук Кац и рядовой Цацкес стояли нос к носу.
Оба в нижнем белье. Но Цацкес сохранял спокойствие, политрук
же все не мог унять дрожь в коленках. То, что перед ним не
привидение, а человек, и не морда чудовища, а маска
противогаза, политрук постепенно осознал. Более того, слегка
поднатужась, он сделал умозаключение, что человек этот
проделал тот же путь из кровати Маруси в шкаф, что и он. И это
еще не, все. По нательному белью и противогазу Кац опознал в
нем военнослужащего. И не из командного состава.
- Фамилия? - окончательно придя в себя, прошептал
политрук Кац в круглые стекла маски, - Звание?
- Рядовой Цацкес, товарищ политрук, - глухо забухало под,
резиной, вздувая маску по бокам.
- Цацкес? Вот ты где? Тебя, кажется, послали за знаменем?
- А вас, кажется, послали в патруль?
- Маруся, - проник в шкаф голос подполковника Штанько, -
кто-то шепчется тут, а? Или мне мерещится?
- Мерещится, мерещится. Замотался, бедный, на службе.
Обними свою Марусю.
Пружины матраса жалобно заныли.
Старший политрук Кац, надышавшись нафталина, замотал
головой, готовый чихнуть. Моня зажал ему рот ладонью.
- Дай противогаз, - пускал пузыри политрук. - Уступи на
минутку, я погибаю.
Моня не отвечал и сильнее сдавливал Кацу рот.
- Дай противогаз, - заскулил политрук. - Я требую... Как
офицер у солдата.
Моня был нем как стена.
- Я прошу... как советский человек советского человека...
Моня не шелохнулся.
Крупные слезы струились из глаз Каца.
- Прошу тебя, Цацкес, как еврей еврея... - Старший
политрук перешел с русского на идиш.
Тут Монино сердце не выдержало. Он стянул со своей
вспотевшей головы очкастую маску. Кац напялил маску на себя,
задышал часто и глубоко, вспучивая резину на щеках.
Политрук отдышался, пришел в себя.
- Рядовой Цацкес, - строго бухнул он из-под резины. - Ты
таки попадешь на гауптвахту.
Моня сдавил рукой гофрированную трубку противогаза, и
доступ воздуха в маску прекратился. Лицо политрука за круглыми
стеклами побледнело, вместо воздуха он всасывал в рот резину.
Политрук сорвал с головы маску, обнажив рыжий одуванчик. И Бог
знает, как бы дальше разыгрались события в шкафу, если бы сна-
ружи не послышался низкий, пронзительный вой.
Поначалу и Кац и Цацкес приписали этот вой Марье
Антоновне, ее неистощимому темпераменту, но вой все
усиливался, нарастал, вызывая холодок на спине, и они
безошибочно определили его происхождение. Это выла сирена. По
радио передавали сигнал воздушной тревоги.
- Воздушная тревога! - ворвался в шкаф голос диктора. -
Вражеская авиация прорвалась к городу! Граждане! Спускайтесь в
укрытия и бомбоубежища! Повторяю...
Подполковнику Штанько и его супруге Марье Антоновне не
нужно было повторять. Они выскочили из кровати и, поспешно
натягивая на себя одежду, ринулись на лестницу, по которой с
воплями и плачем мчались вниз полуодетые соседи.
- Партийный билет при мне? - похлопал себя по нагрудным
карманам подполковник Штанько. - Маруся, за мной!
Они покатились по ступеням, и топот десятков ног утонул в
сухих ударах зенитных орудий. Осколки гулко застучали по
железной крыше. Где-то поблизости ухнула бомба, тряхнув стены.
Цацкес и Кац вывалились из шкафа.
Взрыв повторился. Из оконной рамы со звоном посыпались
осколки стекла. Холодный воздух полоснул их по ногам.
- Где убежище? Я вас спрашиваю, Цацкес? - Старший
политрук путался в штанинах галифе. - Ведите меня в убежище!
- Пусть вас черти ведут, - лениво отмахнулся Моня Цацкес,
деловито напяливая на себя обмундирование.
Косо подпоясав шинель ремнем, он сгреб винтовку, двинулся
к выходу.
- Постойте, не оставляйте командира, - бросился за ним
всклокоченный политрук, прижав к груди сапоги с портянками.
Рванула еще одна бомба. Им в спину ударила воздушная
волна и под звон стекла вымела обоих из квартиры.
Они не вошли, а ввалились в душный, набитый людьми
подвал. И стали осторожно протискиваться подальше от входа.
- Политрук! - послышался удивленный голос подполковника
Штанько. - Вас бомбежка застала возле моего дома?
- Так точно, - пролепетал Кац.
- А это кто? - уставился командир на Моню. - Вот ты где,
голубчик, ошиваешься? Тебя за знаменем послали... оказали
честь... А ты? Куда отлучился? Небось у бабы застрял? В нашем
доме? Га? Ботинки не зашнурованы, воротник расстегнут. Что за
вид? Под трибунал пойдешь! Политрук, взять его под арест.
От нового взрыва посыпалась штукатурка с потолка и лампы
в подвале робко замигали.
- Батюшки-светы, - пролепетала Марья Антоновна,
прижимаясь к мужу. Ее слова не выражали сочувствия рядовому
Цацкесу. Они выражали только страх. - Все пропало, - тихо
причитала Марья Антоновна. - Сгорит дом, имущество... Всю
жизнь копили...
- Молчать, - оборвал ее подполковник Штанько. - Наживем,
Маруся. Были б кости, мясо нарастет.
И вдруг его осенило.
- Знамя! Где полковое знамя? Оставила наверху, курва? Все
- загубила меня! Подвела под трибунал!..
Моня Цацкес в этот момент тоже вспомнил, что не только
знамя осталось наверху, в квартире, но и его противогаз
валялся на полу в спальне, а за потерю казенного имущества...
- Товарищ подполковник, - сказал Моня проникновенно, -
разрешите мне... Принесу знамя!
- Ты? Молодец! Ступай! Спасешь знамя! Родина...
Моня не слушал, что дальше нес подполковник Штанько,
впавший в слишком возбужденное состояние, а протолкался к
выходу и поскакал по ступеням на четвертый этаж.
Двери квартиры Штанько были распахнуты настежь, и
холодный ветер из разбитых окон шевелил простыни на смятой
кровати. Моня надел на себя противогазную сумку, сунул под
мышку пакет со знаменем и уже в прихожей споткнулся о ремень с
кобурой, откуда торчала рукоятка пистолета. Это, вне всякого
сомнения, было личное оружие подполковника Штанько. Моня
прихватил с собой и ремень с пистолетом.
