А партийное начальство, в шапке черного каракуля,
добавило растроганно:
- Национальное, понимаешь, по форме, социалистическое -
по содержанию...
И приветственно помахало с трибуны старшине Качуре.
Старший политрук Кац прикусил язык.
-==РЭБ МОЙШЕ И РЭБ ШЛЭЙМЕ==-
Эта пара появилась в дивизии с очередным пополнением. И
отличалась от других евреев тем, что у обоих были бороды.
Холеные, с проседью бороды, нарушавшие общий солдатский вид и
посему подлежавшие ликвидации как можно скорее, пока они не
попались на глаза высокому начальству.
Оба были духовного звания. Так определил старшина Качура.
Мойше Берелович, или просто рэб Мойше. был раввином в
маленьком местечке, а Шлэйме Гах при той же синагоге состоял
шамесом, служкой. Во всей литовской дивизии был еще один
человек из их местечка, и этот человек был их заклятый враг.
Старший политрук Кац.
Шамес ходил за раввином как тень и, если их разлучали на
время, начинал беспокойно метаться по всему расположению части
и спрашивать каждого встречного-еврея, русского или литовца:
- Ву из рэб Мойше? * *Где рэб Мойше? (идиш)
И русский боец и литовец без перевода научились понимать
шамеса и, если знали, говорили ему, где видели раввина.
У раввина борода была пошире, погуще, представительнее. А
у шамеса, по определению старшины Качуры, - труба пониже и дым
пожиже. Вот на этих-то бородах Красная Армия и показала
служителям культа свои зубы, а раввин Берелович - свой
характер, за что его зауважали не только атеисты, но и антисе-
миты.
Постричь наголо свои головы они позволили безропотно, но
бороды категорически отказались подставить под ножницы.
Старшина Качура пригрозил военно-полевым судом. И заранее
предвкушал, как затрясутся оба от страха. Рэб Мойше посмотрел
на старшину как на неодушевленный предмет и, старательно выго-
варивая русские слова, пояснил, что все в руках Божьих, а
военно-полевого суда он не боится, так как с такой войны он в
любом случае навряд ли живым вернется. Лишиться же бороды для
раввина все равно что потерять лицо. Честь. Достоинство. И
никакой армейский устав не принудит его добровольно уступить
хоть один волосок.
Степан Качура, нутром чуявший, что от евреев ему, кроме
беды, ждать нечего, проявил украинскую смекалку и рапортом
передал дело по инстанции: пускай старшие званием
расхлебывают. Дело о раввинской бороде дошло до командира
полка. И коммунист товарищ Штанько, посоветовавшись где надо,
принял соломоново решение.
Рядовому составу растительность на лице не положена. Но
раввин, как руководящий состав синагоги, может быть приравнен
к старшему командному составу армии. А посему - бороду раввину
сохранить. Проведя при этом среди рядового и сержантского
состава политико-воспитательную работу о вреде религии вообще
и иудаизма в частности. Одновременно разъяснить бойцам, что
все нации в СССР равны. И евреи тоже. Можно сослаться на
положительные примеры: Карла Маркса, вождя мирового
пролетариата, и Лазаря Моисеевича Кагановича, народного комис-
сара путей сообщения СССР, - евреев по национальности.
Что касается рядового Гаха, то служка в синагоге, так
называемый, шамес, может быть приравнен, с большой натяжкой, к
сержантскому составу, что лишает его права на ношение бороды.
Посему - бороду снять. В случае невыполнения приказа применить
меры дисциплинарного воздействия.
Шамес был так благодарен Всевышнему, сумевшему отвести
оскверняющую руку от бороды раввина, что свою дал состричь
безропотно. Моня Цацкес, которому было приказано это сделать,
потом рассказывал, что по лицу шамеса текли слезы величиной с
фасоль.
Без бороды и остриженный наголо, шамес стал похож на
ощипанного воробья. И ходил, как рано постаревший мальчик, по
пятам за рэб Мойше, любуясь на его бороду, единственную в
полку.
Рэб Мойше строго соблюдал кошер и был готов умереть с
голоду, но не прикоснуться к чему-нибудь трефному. В Красной
Армии паек был полуголодный, а что такое кошер, даже генералы
понятия не имели. Солдатские котлы - перловая каша и щи из
гнилой капусты - заправлялись крохотными порциями свиного сала
- лярда - из американской помощи. Раввин отказался от
приварка. Остался на сухом пайке. Худел на глазах, дошел до
острого гастрита, но не сдавался. На занятия выходил как все,
таскал на спине минометную плиту в два пуда, которую старшина
на длинных переходах непременно вручал именно ему.
Солдаты, даже не евреи, сочувствовали раввину, и каждый
как мог старался облегчить его страдания. То головку лука,
раздобытую на стороне, отдадут ему, то сушеных фруктов из
посылки. И смотрели на него с почтением. Как на святого. По их
понятиям, только святой в голодное время мог добровольно
отказаться от своей продовольственной нормы.
Старшина писал рапорты по инстанциям и получал ответ:
разобраться на месте, о принятых мерах доложить. Старшина
понимал, что начальство спихивает ответственность на него, а
так как дураком себя не считал, то не принимал к раввину
никаких мер, а был с ним только строже, чем с другими, и искал
подходящего случая, чтобы сломать его, унизить и подчинить.
Такой случай скоро представился. На стрельбище. Роты
проходили учебные стрельбы. По мишеням. На дистанции в двести
метров. Пять мишеней, пять солдат, пять патронов на каждого.
Мишень рэб Мойше, ко всеобщему удивлению, была поражена
со снайперской точностью. Все пять попаданий-кучно в центре.
Соседи слева и справа не попали даже в край мишеней: палили в
небо.
Старшина Качура долго скреб подбритый затылок, заподозрив
в этом еврейские штучки.
- Меня не проведешь! - Он взял у рэб Мойше его винтовку и
долго смотрел в дуло на свет. - Не бывает снайперов среди лиц
духовного звания. Где тебя учили стрельбе?
Раввин не удостоил старшину ответом и только поднял глаза
к небу. Солдаты, озадаченные не меньше старшины, сгрудились
вокруг них.
- Мы, советские люди, - громко, на весь полигон, сказал
старшина Качура, - не верим ни в Бога, ни в черта. Не может
человек без тренировки вложить все пять штук в яблочко. Я
тебя, рэбе, выведу на чистую воду. Сменить мишень! Повторить
стрельбу!
Старшина взял у шамеса, промазавшего все пять выстрелов,
его винтовку и передал ее рэб Мойше, а винтовку раввина дал
шамесу.
- По мишеням! Пять выстрелов! Беглым! Пли!
Захлопали, застучали, догоняя друг друга, выстрелы.
Качура стоял в ногах у раввина, зорко следя за каждым его
движением. Свободные от стрельб солдаты толпились за спиной
старшины.
Когда треск выстрелов умолк, Качура сам пробежал двести
метров к стенду, сорвал мишень раввина, долго рассматривал и
побежал назад.
- Осечка вышла, товарищ раввин, - ехидно сказал он, тыча
в лицо рэб Мойше исколотую дырками мишень. - Куда пятый
выстрел девали? В небо? К Богу послали?
В мишени зияли четыре дырки. Все-в центре. Пятой не было.
Пятый выстрел раввин промазал.
- Отвечай, рэбе. Народ ждет.
Раввин пожевал губами, даже бороду забрал в рот.
- Посмотрите мишень моего соседа слева, - прикинув что-то
в уме, сказал раввин. - Вы, товарищ старшина, стояли над моей
душой, а я - не железный. Пятый выстрел я нечаянно положил не
в свою мишень, а соседу.
Принесли мишень шамеса, и в ней действительно красовалась
одна-единственная дырка. В самом центре. Шамес стрелял пять
раз, и все пять раз - в небо. Это попадание было не его, а
раввина.
- Слушай, рэбе, ты и вправду снайпер? - спросил
ошеломленный старшина.
С Божьей помощью, - под хохот солдат ответил рэб Мойше.
Громче и заливистее всех смеялся шамес. Старшина отвел
душу на нем: влепил рядовому Гаху пять нарядов вне очереди.
В штабе полка, куда стекались сведения со стрелковых
учений, обнаружили, что самый высокий показатель у рядового
Мойше Береловича, и приказали выпустить специальный боевой
листок. Два лютых врага раввина - старшина Качура и старший
политрук Кац - собственноручно вывесили на плацу у казармы
боевой листок с большим заголовком-призывом:
-==СТРЕЛЯТЬ МЕТКО,==-
КАК МОЙШЕ БЕРЕЛОВИЧ!
У этого боевого листка солдаты потешались весь день, а
назавтра в лозунге была обнаружена приписка. Перед именем
Мойше было добавлено краской другого Цвета короткое слово
"рэб", и лозунг зазвучал совсем аполитично: СТРЕЛЯТЬ МЕТКО,
КАК РЭБ МОЙШЕ БЕРЕЛОВИЧ!
Боевой листок сняли. А старший политрук Кац. проходя мимо
бородатого солдата, шепнул ему на идише:
- Берегись, рэбе. Я вам этого не забуду.
Если старшина Качура зеленел, завидев раввина, - это
понятно и не вызывает удивления. Старшина Качура терпеть не
мог любого еврея. Тем более такого, который умудрился получить
разрешение начальства на ношение бороды, хотя рядовому составу
такое категорически возбраняется.
Политрук Кац при всем своем желании не мог записаться в
антисемиты. Он не терпел раввина по иной причине! Они были
врагами социальными.
И шамес, и рэб Мойше, и политрук Кац были земляки. Больше
ни одного еврея из их мест и днем с огнем было не найти во
всей литовской дивизии, да и в самом местечке. Ибо там их
убили всех до единого, как об этом стало известно к концу
войны.
Раввин Берелович предсказал это несчастье еще в 1940
году, когда пришли Советы и Литва потеряла независимость.
Советы наводили свои порядки в Литве один только год, потом
пришли немцы. Но за этот единственный год судьба евреев была
предопределена. И этому во многом помогли такие люди, как Кац.
Литовцы терпеть не могли советских оккупантов и за то,
что они русские, и за то, что коммунисты. На кого могла
опереться новая власть? На местных евреев, знавших с грехом
пополам литовский язык. То были плохие евреи. Но все-таки
евреи.
У них в местечке таким оказался Кац. С приходом русских
он сразу вышел "в люди": стал из подмастерьев сапожника
начальником волостной милиции и разгуливал по пыльным улицам
местечка в синих галифе, яловых сапогах и с барабанным
револьвером системы "наган" на боку.
Литовцев и евреев в местечке было примерно поровну.
Синагога и костел стояли друг против друга на площади с
незапамятных времен. И довольно мирно уживались. Ксендз
Петкявичюс захаживал к раввину Береловичу попить чайку. А
раввин любил отдыхать в саду у ксендза, где оба они - два
чудака - баловались стрельбой из духового ружья по самодельным
мишеням.
Коммунисты в тот год стали чистить Литву от так
называемого социально опасного элемента и отправлять этот
элемент в холодную Сибирь. Ксендза Петкявичюса отправлял в
Сибирь милиционер Кац. Он вез старого священнослужителя на
ломовой подводе через все местечко на станцию, и литовцы,
плача, смотрели из окон на ксендза и Каца. Кац зажег потаенную
ненависть в душе каждого католика, и рэб Мойше тогда понял,
что это ничтожество навлекло на евреев местечка большую беду.
Он сказал об этом в синагоге и повторил самому Кацу на
допросе.
Рэб Мойше как в воду глядел. Немцам даже рук пачкать не
пришлось. Как только местечко было оккупировано германскими
войсками, местные жители тут же вырезали всех евреев.
Сам рэб Мойше и шамес уцелели тоже не без помощи Каца.
Перед самой войной он успел вдогонку за ксендзом отправить в
Сибирь и раввина, и синагогального служку. Оттуда они уже
попали в Литовскую дивизию и там снова встретились с Кацем,
уже старшим политруком.
На фронте, когда солдаты рыли траншеи, старший политрук
