Франции, получившего от меня шифрованное послание в тамплиерское
командорство, расположенное в Балансе. В пергаменте, данном мною
королю, содержалось предписание всем тамплиерам, увидевшим этот
документ, содействовать его величеству в возвращении престола
Франции. Я же, в свою очередь, взяв на себя нелегкую миссию
почтового голубя, вез в Тулузу блистательной королеве Элеоноре
любовное письмо от ее мужа, в самых изысканных выражениях
повествовавшее о его чудесном спасении из лап предателя Мобрюка, и
о нежных чувствах, с которыми он ждет ее в Париже. Теперь это
послание очень мило соседствовало в моей походной сумке с копиями
писем королевы к Джону Плантагенету. Не удалось избежать и
маленького казуса. Утром перед самым отъездом в мою комнату
ворвалась разъяренная Лаура-Катарина и в самых решительных
выражениях потребовала объяснить, как сочетаются мое тамплиер-ское
звание комтура и намерение жениться на ней. Пришлось битый час
успокаивать мою нареченную, рассказывая ей, что я являюсь
фамильяром' высшего посвящения в ранге, так сказать, "тайного
советника" и не связан целибатом или какими-либо иными обетами.
Отдохнувший и отъевшийся король, вначале имевший жгучее
желание разорвать барона Мобрюка четверкой диких коней,
впоследствии сменил гнев на милость и принял мудрое решение
обеспечить своему врагу такую же жизнь, какую тот хотел удостоить
ему.
- Содержать Кретьена Мобрюка в клетке до конца его дней, на
хлебе и воде! - сурово приказал король.
- Слушаюсь, ваше величество, - поклонился Бель-рун. - Он
заслуживает такого наказания! Конечно-конечно, - добавил он,
провожая взглядом дородную фигуру удаляющегося Филиппа. И мне
почему-то подумалось, что по возвращении барона Шадри де Бель-руна
в свой замок строгий режим его узника будет заменен на общий. С
обитателями этого дома...
...Итак, по завершении всех дорожных сборов мы все-таки
отправились в путь. Майский Лангедок! Южная Франция в самое
прекрасное время года, когда все вокруг цветет, благоухает,
зеленеет, стремится ввысь, к солнцу, к лазурному небу! Южная
Франция, где улыбки на лицах крестьян, казалось, запечатлены
навеки, а уныние и скорбь можно видеть лишь на каменных изваяниях
христианских соборов, да и то скорее всего лишь потому, что
послушный резцу скульптора камень не властен был изменить выраже
ние своего лика.
Лангедок, где каждый второй - поэт, а каждый первый распевает
песни каждого второго. Где, воткнув в землю палку, на следующий
год можно застать в этом месте зеленеющее дерево. Земля, где
трудно быть некрасивым, где кровь так горяча, что лишь вино из
напоенного солнцем черного винограда отрезвляет горячие головы!
Лангедок, благословенная земля, которую наверняка избрал бы
Господь для своего пришествия, если бы решил обойтись без
трагических сцен...
- Поглядите, как красиво кругом! - Лаура, высунувшись из
крытого возка, повела рукой, словно демонстрируя розы собственного
сада. - По-моему, здесь просто невозможно быть грустным,
несчастным или одиноким!
Ее черные глаза с восторгом скользили по окрестным зеленеющим
холмам, поросшим виноградниками. Встреченный нами конный отряд,
охранявший приграничье, доброжелательно указал нам путь, и все
шестеро воинов чуть ли не хором, перебивая друг друга, начали
подробно разъяснять дорогу, не спуская восхищенных глаз с
приветливо улыбающейся принцессы.
- Ну разве не прелесть! - оживленно щебетала моя несравненная
Лаура-Катарина, требовательно глядя на меня. - Вальдар, ну что ты
такой хмурый? Посмотри вокруг - это самый прекрасный край на
свете! Я прошу тебя, улыбнись!
Я ласково взглянул на разрумянившуюся от прекрасного
настроения и яркого солнца принцессу и улыбнулся. Не знаю почему,
но душу мою не оставляло смутное беспокойство... Ибо открывавшийся
перед моим взором край был слишком богат и красив, чтобы долго
жить в спокойствии и мире. И хотя я возлагал большие надежды на
договор с королем Филиппом, кому, как не мне, было знать, что
армия голодных северных баронов, жадных до богатств Лангедока, уже
рвалась вцепиться в горло этой дивной стране. Ненавистный для них
Юг, где горожане, словно сеньоры, ходили в бархате и ели на
серебре, где вольности были неслыханны, а нравы - веселы, был
язвой для их алчного чрева. И кому, как не мне, было знать, чем
это могло закончиться... Священный крестовый поход, объявленный
папой Иннокентием III, чья одиозная фигура во многом инициировала
неслыханные дотоле зверства под сенью святого креста, - вот что
ждало в ближайшие годы, а то и месяцы этот цветущий край. Я глядел
вослед шестерым всадникам, охраняющим границу, и понимал, что вряд
ли кто-нибудь из этих молодых и пылких южан достигнет возраста
седин. Не мог я восторгаться зеленью и красотой этих холмов, зная,
что вскоре они могут окраситься кровью. Память услужливо открывала
пожелтевшие страницы читанных в юности хроник альбигойской
войны... Какой-то мерный монотонный голос глухо выговаривал
страшные слова: "Казните всех! На небесах отберут своих!" И все
были казнены.
И вот сейчас мы с Лисом, единственные, кто знал изнанку этой
тишины, находились в самом центре надвигающейся бури.
- Вальдар! - услышал я звонкий голосок своей ненаглядной,
выведший меня из задумчивости. - Ты несносен! Ну почему ты такой
мрачный? Смотри, какие цветы!
Я посмотрел. Цветы как цветы. Голубенькие...
- Ой! Барашки! - восторженно завопила девушка. - Какие
беленькие!
Лис, правящий повозкой, моментально приподнялся на передке,
хищно высматривая в стаде наш будущий обед. Я тоже посмотрел в ту
сторону. Овцы были явно испуганы: сбившись в кучу, они громко
блеяли, создавая невообразимый шум.
- О, ничего себе! - воскликнул Рейнар, прищуривая свои зоркие
глаза. - Волк, средь бела дня?
- Где? - удивился я.
- Да вон же! - Лис указал рукой на пологий склон холма, через
который переваливало стадо. Наперерез хищнику мчалась четверка
матерых волкодавов.
- Все, серый, заказывай мессу! - махнул рукой мой напарник. -
Но каков наглец!
И тут волк повел себя странно. Увидев приближающихся собак,
он вскочил на задние лапы и попробовал спастись от них бегством на
двух конечностях, что было совсем не свойственно его виду.
- Оборотень! - пронзительно взвизгнула Лаура, спрятавшись за
спину Рейнара и оглушив его своим криком.
- Нет, это не оборотень, - поглядывая на меня со знанием дела
и потирая пострадавшее ухо, произнес месье д'0рбиньяк. В этот
момент волк, неуклюже пытавшийся оторваться от своих
преследователей, наступил себе на хвост и упал.
- Это какой-то идиот, напяливший на себя волчью шкуру!
Интересно, как ему это удалось, - Рейнар резко остановил возок и
спрыгнул на землю. - Скорее, а то псы его растерзают! - Он вскочил
в седло бежавшей рядом с нашим экипажем лошади.
- Сэнди, за мной!
Пастухи, спешившие к месту схватки, и мои друзья подоспели
почти одновременно. Совместными усилиями им удалось оттащить
разъяренных волкодавов. Мы с Лаурой тревожно пытались разглядеть
происходившее у подножия холма.
- Все! - услышал я на канале мыслесвязи. - Капитан, не боись,
псов оттащили, он жив. Иди сюда, поможешь дотащить этого придурка
до возка.
- О-о-о... Лоба! - стонал псевдоволк слабым и вполне
человеческим голосом. Извлеченный из обрывков волчьей шкуры, он
оказался довольно молодым человеком без видимых психических
отклонений на лице. Собаки изрядно потрепали его: из глубоких ран
на груди, боках... и так далее сочилась кровь.
- Лоба! Любовь моя! - стонал в полузабытьи раненый.
- Лоба... Это по-провансальски волчица, что ли? -
автоматически перевел Рейнар. - Фу, зоофил какой-то! - он с
отвращением взглянул на спасенного.
- Да нет, Лис, не преувеличивай, - осадил я фантазию своего
друга. - Скорее всего это женское имя.
Как бы в подтверждение моих слов раненый застонал и
разразился потоком маловразумительных сочетаний:
- О, Лоба! Майская Почка... Сад Пряностей... Сторожевая Башня
Радости! О-о... Любовное Гнездо Сердца, Груз Счастья... Зернышко
Сладкого Миндаля... - шептал он. Лис изумленно уставился на лицо
молодого человека и пощупал его лоб.
- Бредит, бедняга...
- Нет, Лис, ты опять ошибаешься. Ты не знаешь нравов этой
страны, - печально промолвил я. - Тебе еще предстоит узнать, что
такое куртуазная поэзия...
Подоспевшая Лаура с полосами холстины захлопотала над
несчастным, перевязывая его раны.
- О, какое счастье! - шептал он. - Каждая капля моей крови -
это в твою честь, несравненная Лоба!
У Лауры-Катарины по щекам скатились две слезы умиления.
- Ах, как это прелестно! Вальдар, а ты мог бы вот так ради
меня... - она осеклась и с испугом взглянула мне в глаза. -
Впрочем, нет! Я никогда бы себе не простила, если бы с тобой что-
нибудь случилось по моей вине, - серьезно добавила принцесса.
Лис посмотрел на меня с каким-то странным выражением и
вопросительно кивнул на удаляющихся собак.
- А?!
- У-у... - отрицательно покачал головой я.
- Тогда поехали, - Рейнар занял место на передке фургона. -
Ваше высочество, - поторопил он Лауру, - мы должны спешить. Здесь
недалеко, близ Лангони, есть августинская обитель, там святые отцы
помогут этому мученику любви, а то как бы его прекрасная дама не
узнала о проделках своего пылкого воздыхателя из надписи на
надгробном камне.
- А, Пьер Видаль! - поглядев в лицо искусанного бедняги,
протянул брат-привратник. - Эй, Николя! - кивнул он юному
послушнику, задумчиво ковырявшему пальцем в носу. - Беги к отцу
Асуфию, скажи, что энц' Видаль снова при смерти.
- А что, это с ним уже бывало? - задал я вопрос монаху.
- Конечно, - равнодушно ответил тот. - Прошлый раз, когда он
влез ночью в спальню графики де Барраль и "похитил" у нее поцелуй,
разгневанная дама велела гнать его из своих владений, что, вы
думаете, сделал этот несчастный? Он взобрался на старую римскую
колонну... здесь, знаете ли, по дороге на Родез еще осталось
несколько... Так вот, Видаль три дня не ел, не пил, не спал, а
лишь читал всем встречным стихи в честь своей прекрасной дамы.
- И что? - заинтересовался Лис похождениями своего коллеги.
Августинец индифферентно завершил:
- Что? К концу третьего дня ее светлость была вынуждена
смилостивиться, иначе бедняга отдал бы Богу душу, да и крестьяне
жаловались... Да разве все упомнишь... Одно слово - трубадур!
Это слово в его устах звучало как диагноз безнадежно
больного. Сдав спасенного нами пиита в заботливые и привычные руки
отца Асуфия, я поинтересовался у привратника-августинца:
- Скажите, святой отец, есть ли при монастыре странноприимный
дом? Мы очень устали с дороги.
- Конечно, - монах оживился. - Если господа изволят немного
подождать, я спрошу у отца настоятеля соизволения предоставить вам
кров. Надеюсь, вас не затруднит назвать свои имена?
- Нисколько, - вежливо ответил я.
Услышав наши титулы, привратник любезно кивнул и поспешил
известить аббата о нашем прибытии. Спустя несколько минут он
появился перед нами вновь и, поклонившись, произнес:
- Его преосвященство папский нунций отец Ар-нольдо и его
преподобие отец-настоятель просят вас оказать им честь быть нашими
гостями. Прошу вас, господа, следуйте за мной!
- А что, его преосвященство нынче здесь? - немного удивился
