поподробнее рассмотрим этот вопрос о сделке между твоим и моим
народом.
После этого было много обсуждений, много споров, в течение
которых писцы ждали, пока им можно будет записать договор, а за
дверью тем временем вспыхнул и погас между деревьями золотистый
закат, и свет от горящих ясеневых поленьев начал врезаться в
сгущающиеся тени. А потом наконец дискуссия была закончена, и я
встал, чтобы изложить окончательные условия, пока писцы
скрипели перьями по своим пергаментам - тихий, торопливый,
похожий на шуршание насекомого, звук. Я говорил о границах и
территории племен, о землевладении, в ярдах площади на одного
человека, о правах на леса и воды, на пастбища и на охоту с
копьем, а также о военной помощи, которую они должны были
оказывать взамен. ("Берега от Портус Адурни до Метариса мы
будем охранять от всех вторжений, - сказал, посовещавшись со
своими соплеменниками, престарелый воин, говоривший за всех, -
но ты не должен требовать от нас, чтобы мы подняли свои копья в
любой другой вашей войне в любой другой части Британии". И я
согласился, потому что это показалось мне достаточно честным.)
И все то время, что я говорил, что-то стенало у меня в голове,
глупо изумляясь мне самому и тем словам, которые я отмерял
подобно человеку, выдающему стрелы из корзины. Норфолк и
Саутфолк, восточные англы, и Саутсэкс, и королевство кантиев, я
разобрался с ними всеми по очереди - насколько это можно было
сделать, прежде чем согласованные границы будут вычерчены во
всех подробностях.
Напоследок я снова повернулся к рыжеволосому человеку со
шрамом на горле. И когда он, встретив мой взгляд, выпрямился и
шагнул между двумя другими к очагу, это выглядело так, словно
он все это время ждал меня, а я ждал его.
- Сердик, сын Вортигерна, между тобой и мной не может
быть никаких сделок.
Он стоял глядя на меня и слегка усмехаясь, так что белый
клык лишь чуть приподнимал его губу с одной стороны. И был,
даже еще больше, чем при нашей первой встрече, похож на
какое-то свирепое, красивое и опасное животное.
- Значит, смерть, милорд Артос?
- Я не убиваю в кругу совета, - сказал я, и саксы слабо,
зловеще зашевелились, а кое-кто из моих людей бросил на них
многозначительный взгляд, потому что все знали старую гнусную
историю о том, как Хенгест устроил в совете пир в честь Лиса
Вортигерна и приказал, чтобы каждый из саксонских воинов в
кругу пирующих убил бритта, сидящего от него по левую руку; и
как Вортигерн купил свою жизнь за половину Британского
королевства, которое не принадлежало ему, чтобы он мог им
расплатиться
Сердик тоже знал ее. Его ноздри раздулись и задрожали, как
у жеребца, а рука дернулась к тому месту, где должна была быть
рукоять меча, - но все оружие было сложено снаружи, потому что
никто не приходит на совет вооруженным, если только, подобно
Хенгестовым саксам, не прячет свой кинжал в рукаве. Его рука
вспомнила об этом и упала снова.
- Что же тогда милорд Медведь предлагает мне? - часто
дыша, спросил он.
- Девять дней, чтобы убраться из Британии.
Я увидел, как в его глазах промелькнуло удивление, и его
рыжие брови сдвинулись к переносице. Мне кажется, он был готов
к смерти, но не подумал об этой другой возможности.
- Я поеду один? И в качестве кого? Должен ли я
поблагодарить наиблагороднейшего цезаря за позволение взять с
собой мой меч? Если нет, то я найду способ добыть себе другой,
прежде чем вернусь.
- Возьми свой меч. Возьми свои боевые ладьи и всех людей
из твоего отряда, кто согласится последовать за тобой, -
сказал я. - Ты волен идти в любое море, по которому сможет
проплыть твой киль, и к любому берегу, который тебе откроется.
Но только ты должен покинуть эти берега через девять дней.
- Ха! Ты предлагаешь мне странно приятные перспективы, -
с тягучим, полунасмешливым удивлением отозвался живущий в нем
искатель приключений; а потом у него вырвался внезапный рык
ярости, как у сжавшегося для прыжка зверя: - Скажи, чем я
отличаюсь от всех остальных, что моя судьба должна быть не
такой, как у них? Что я должен буду бродить в волчьей шкуре
безземельным изгнанником, в то время как они будут владеть
территориями, которые мой дед Хенгест захватил силой своего
оружия?
Оиск из страны кантиев поднял взгляд от огня и сердито
вмешался в наш разговор.
- Хенгест был и моим дедом, если вы помните!
Но ни я, ни Сердик не обратили на него внимания.
- Я скажу тебе почему: по той несправедливой, но вполне
достаточной причине, что ты - сын своего отца, что кровь рода
твоего отца течет в твоих жилах.
- Королевская кровь Британии! - сказал он.
- Я назвал бы ее скорее кровью одного из принцев Поуиса,
который, женившись на дочери Верховного короля, бросил ее и в
свой черед предъявил через нее свои права на престол. Тебе не
повезло в том, что в Британии все еще есть люди, которые
поддерживают притязания твоего отца, так что ты представляешь
для страны опасность, Сердик, сын Вортигерна, поскольку твое
сердце благоволит к твоим саксонским сородичам. Поэтому отведи
свои ладьи дальше вдоль берега, и собери своих товарищей по
оружию, и выкрои для себя королевство, если сможешь, где-нибудь
в другом месте.
Одно долгое мгновение он смотрел на меня в молчании,
полуприкрыв веками глаза, в которых мерцала холодная дерзость.
- В первый раз, когда мы встретились, ты отпустил меня.
Ты сказал мне, что я свободен и что я должен вернуться, когда
стану мужчиной, и ты убьешь меня, если сможешь, а если смогу я,
то я убью тебя, - мгновенная улыбка, в которой не было ничего
веселого, приоткрыла на миг эти крепкие белые клычки, и его
рука потянулась к шраму на горле. - Между нами еще не все
кончено, милорд Артос, Медведь Британский.
Он хотел было тут же развернуться и шагнуть за дверь, но я
удержал его.
- Может быть, между нами еще не все кончено, как ты
сказал. Но с концом придется подождать до другого дня. Женщины
уже хлопочут у кухонных костров, и скоро мы все сядем за ужин.
Останься же, и поешь, и выпей, и согрейся у костра вместе с
остальными.
- Если я должен покинуть отцовские берега через девять
дней, то мое время будет занято более срочными делами.
- Однако всем нужно есть. Я дам тебе полдня отсрочки,
чтобы ты мог найти время поужинать с нами сегодня.
Улыбка, все еще играющая в уголке его рта, стала
язвительной.
- Ты, что, боишься, что я подожгу эту несколько
прохудившуюся крышу над вашими головами, если ты выпустишь меня
из виду?
- Думаю, не больше, чем ты боишься моей засады по дороге
к побережью.
И внезапно, пока мы продолжали смотреть друг другу в
глаза, его улыбка, которая до сих пор была замкнутой и
неприятной, открыто вспыхнула на его лице, неудержимая и
странно радостная, и он быстро проговорил на британском языке:
- Да будет так, о мой брат и мой враг; мы двое, оба
королевской крови, будем пить сегодня среди этих пиратских
королей, пока звезды не покатятся с неба!
Так что вскоре, когда в комнату внесли дымящееся, только
что с вертелов, оленье и барсучье мясо и по кругу начал ходить
кувшин с медом, мы с Сердиком пили из одного кубка и вместе
обмакивали пальцы в чашу для полоскания, пируя с остальными
Товарищами и дружинниками, не принимавшими участия в
проходившем ранее совете. Двое мальчишек, как и было
предсказано, "вернулись, когда их позвал желудок", и поужинали,
пристроившись на корточках среди собак. Никто не спрашивал, что
они делали весь день, а сами они ничего не сказали, но по виду
их лиц было похоже, что одну половину дня они дрались, а вторую
- ели чернику. Теперь они сидели плечом к плечу -
темноволосая голова рядом с белокурой в свете огня - и
по-приятельски вытаскивали друг у друга занозы, оставленные
кустами шиповника.
Мне показалось, что в этом есть какие-то зачатки надежды
на будущее. Но каждый раз, когда я смотрел в сторону мальчишек,
я видел позади них лицо Медрота, моего сына, который был среди
других капитанов эскадронов, и каждый раз его замкнутый и в то
же время странно пожирающий взгляд, горящий в свете пламени
сапфировым огнем, был устремлен на меня или на сидящего рядом
со мной Сердика, так что в конце концов мне начало казаться,
что я не могу спастись от этого взгляда.
Ночь казалась настолько заполненной Медротом, что я не был
удивлен, когда позже, направляясь к постели, которую устроили
для меня из торфа и веток у стены разрушенного сеновала,
обнаружил, что он ждет меня. Когда я вошел, он выпрямился во
весь рост, поднявшись со спальной лавки, и приглушенным голосом
спросил, нельзя ли ему поговорить со мной наедине.
Я сказал Риаде, который, согласно обычаю, последовал за
мной:
- Ты мне пока не понадобишься. Иди и проследи, чтобы нас
не беспокоили. Я позову тебя позже.
И когда он ушел, я шагнул вперед, опуская за собой тяжелый
полог из волчьей шкуры.
- Медрот? И что же привело тебя сюда?
- Неужели так странно, что сын приходит в хижину своего
отца?
- У тебя это вряд ли можно назвать привычкой.
- Но разве это зависит только от меня? - сказал он. -
Если мое общество доставляет тебе удовольствие, ты очень хорошо
это скрывал, - а потом внезапно спросил: - Отец, что же
все-таки не ладится между мной и тобою?
Я подошел и, усевшись на сложенные на постели овчины,
уставился в голубую, как море, сердцевину пламени восковой
свечи.
- Ты именно это пришел у меня спросить? Не знаю. Клянусь
Богом, не знаю, Медрот; но что бы это ни было, я признаю эту
вину, я и мой дом, - я, зажегший искру твоей жизни в чреве
твоей матери, мой отец, первым научивший ее мать ненавидеть.
- Да, ненавидеть, - мрачно сказал он. - Я - воплощение
твоего греха, не так ли, отец? Ты всегда будешь чувствовать во
мне темный послеродовой запах ненависти моей матери и сам
будешь ненавидеть меня в ответ.
- Не дай Бог, чтобы я ненавидел кого-то, кто не сделал
ничего, чтобы заслужить мою ненависть, - сказал я. - Все не
так просто. Между мной и тобой пролегла тень, Медрот, паутина
теней, из которой нет выхода нам обоим.
Он подошел ко мне и, прежде чем я успел понять, что он
собирается сделать, опустился на пол и прижался лицом к моим
коленям. Это было чудовищно женское движение.
- Нет выхода...Это в том, что есть ты, и в том, что есть
я, - его голос глухо отдавался от моего колена. - Нет, не
отстраняйся от меня. Чем бы еще я ни был, я твой сын - твой
самый несчастный в мире сын. Если ты не ненавидишь меня,
попытайся немного любить меня, отец; это так одиноко, когда
тебя никто никогда не любил, только пожирал.
Я не ответил. Мне всегда было нелегко находить слова,
когда я больше всего в них нуждался. Мысль о том, что с ним
сделали, вызывала у меня дурноту, меня терзала яростная
жалость, словно при виде какой-то ужасной телесной раны. И в
этом отчаянном протесте против одиночества я впервые узнал
что-то от себя самого в сыне, которого я зачал, и сквозь мой
собственный страх одиночества, заставлявший меня отшатываться
от Пурпура, подобное воззвало к подобному. Думаю, еще мгновение
- и я положил бы руку на его согнутые плечи...
Но прежде чем я успел это сделать, он оторвался от меня и
вскочил на ноги, и когда он наконец нарушил разделявшую нас
тишину, его голос снова звучал холодно и презрительно.
- Ах, нет, это значит просить слишком многого, не так ли?
И мгновение ушло безвозвратно.
