переступали лошади, которых растревожил ветер, и этот ветер
набрасывался на нас сразу отовсюду сквозь щели в прожженной
кровле, наполняя помещение дымом от ясеневых поленьев, горящих
в очаге, который оставался холодным в течение многих лет. Для
мирного совета всегда ясень - может быть, потому, что это
единственное дерево, которое горит зеленым? Зеленая ветвь всех
послов и тех, кто приходит с миром...? Мы привезли с собой и
другую зеленую ветвь - в образе юного сына Флавиана. Я
попросил Флавиана взять мальчика с собой (для его матери было
достаточным оправданием, что ему шел уже тринадцатый год и пора
было приучать его к обычаям мужчин), чтобы этим еще раз
показать, что у нас нет дурных намерений и что этот совет будет
действительно мирным, потому что никто не берет с собой на
военную тропу двенадцатилетнего сына. Похоже, саксам пришла в
голову точно такая же мысль, и один из вождей восточных англов
приехал на место встречи со своим сыном, который таскался за
ним по пятам, как плохо обученный щенок. Анлаф и Малек; сначала
они разглядывали друг друга исподлобья, настороженные и готовые
отскочить в сторону; но в конце концов ушли вместе, держась на
расстоянии вытянутой руки один от другого.
- Они вернутся, когда их позовет желудок, - сказал
кто-то.
Мы сидели, бритты и саксы, глядя друг на друга поверх
разделяющего нас очага. Со мной были Пердий, и Кей, и Кадор из
Думнонии, и молодой Константин, и Флавиан, сидящий со сжатой на
колене рукой, на которой, словно волчий глаз в свете костра,
сверкало зеленым огнем кольцо его отца. Я так тосковал сейчас
по помощи и поддержке старого мудрого Аквилы - почти так же,
как по присутствию Бедуира рядом с собой.
Но по меньшей мере Бедуир был жив. Прошло пять дней,
прежде чем можно было с уверенностью сказать, что он останется
жить, а потом, после того как всех раненых перевезли в Венту,
его рана воспалилась, и он снова оказался на краю могилы.
Именно в это время я и забрал его из его маленькой голой
комнатушки в старом офицерском бараке и перенес в свои покои,
чтобы Гэнхумара выходила его, как когда-то выходила меня. Если
бы я не сделал этого, думаю, он действительно умер бы, потому
что у нас было много тяжелораненых и, кроме того, этим летом в
войске свирепствовала лихорадка, так что у Гуалькмая и его
помощников и даже у Бен Симеона работы было более чем
достаточно, а из раны продолжали выходить осколки костей, и она
открывалась снова и снова, так что даже теперь еще мы не могли
быть уверенными в том, что она по-настоящему заживает.
Я взглянул на рослых, светловолосых людей, сидящих по
другую сторону очага. Они были правителями распавшегося
королевства, по большей части очень юными или очень старыми.
Цисса из Саутсэкса и Ингиль из земель восточных англов были
молодыми, не испытанными в бою сыновьями недавно убитых отцов;
один седобородый воин с длинным белым шрамом от старого удара
копьем на предплечье говорил за Норфолк и Саутфолк, где вообще
не осталось королей. Они потерпели поражение, но не склонили
голову, и я почувствовал, как во мне пробуждается невольное
уважение к этим людям. Они были варварами - они и сейчас еще
варвары, эти саксы, и они будут ими еще в течение многих
столетий, потому что они более молодой народ, чем мы, и никогда
и ни в какой форме не испытали на себе Правление Закона. Но у
них было мужество, не просто горячая отвага, которая вспыхивает
в битве, но мужество, которое остается после того, как выгорит
весь огонь. Эти люди были той же породы, что и те, которые
сожгли деревню Айрака и зверски убили его соплеменников;
существа, которые были в чем-то больше похожи на зверей, чем на
людей, - Морские Волки, как мы их назвали. Но теперь они
сидели передо мной так, словно мы встретились на равных, и были
готовы к дальнейшей борьбе за продолжение своего рода. А
мужество мне всегда было по душе, в любом человеке, независимо
от того, что я в нем ненавидел. Даже в Медроте - даже в моем
сыне.
И вот так шел разговор, то с одной, то с другой стороны,
поверх пылающих ясеневых поленьев и сквозь дым очага, и наши
слова накладывались на ветер, гудящий в Андеридском Лесу.
Саксы выбрали того седобородого воина (как я полагаю, за
накопленную с годами мудрость), чтобы он говорил за всех, -
изможденный старик с седыми косматыми бровями, из-под которых
смотрели желтые, словно волчьи, глаза, и с мелькающими в бороде
длинными желтыми зубами, которые тоже были похожи на клыки
старого волка.
- Мы побежденные, а вы - победители, - сказал он. -
Поэтому наше дело - просить вас о милосердии, а ваше -
проявлять его.
Но он не столько просил, сколько требовал.
Я наклонился вперед, положив руки на колени, и уставился в
его гордое старое лицо.
- Я думаю о горящих фермах и о монахинях, зарезанных, как
скот, на ступенях алтарей, - сказал я. - Я думаю о живых
людях, искалеченных на полях утихших сражений. Я думаю о
девушке, которую я видел однажды, чей дух был изгнан из тела не
одним насилием, но многими. Какое милосердие проявляли вы,
когда ваша рука была рукой победителя?
С обеих сторон очага послышался глухой гул голосов. Старик
едва заметно пожал плечами.
- Война есть война. Ну хорошо, мы не просим о милосердии,
мы предлагаем сделку.
- Сделку? - переспросил я. - Вы говорите о сделке со
мной?
- Сделку, которая будет выгодной для нас обоих. Она
такова, милорд Артос. Ты дашь тем из нас, кто остался в
Британии (высокие боги знают, что нас теперь несколько меньше,
чем было), позволение продолжать жить на прибрежных землях, где
были наши первые поселения; дашь нам поля, и леса, и
общественные выгоны, необходимые для наших нужд; а мы, в свою
очередь, обязуемся сохранять эти самые выходящие на юг и на
восток берега в безопасности от набегов других из нашего
племени.
- Кажется, я когда-то уже слышал подобную байку, -
сказал я. - О, скажите же мне, неужели в вашей стране, за
Северным и Узким Морями, это распространенный обычай - чтобы
охотник приглашал волка к себе на порог?
Желтые волчьи глаза старого воина коротко, одобрительно
блеснули.
- И, однако, волк, приглашенный на порог, согретый у
очага охотника и время от времени получающий из его рук кость,
может со временем стать все равно что сторожевым псом и
набраться смелости, чтобы отгонять от дверей дикую стаю.
- Так думал Лис Вортигерн, сорок лет назад.
Среди собравшихся за спиной старика саксов промелькнуло
легкое, тут же прерванное движение, и я, подняв глаза, чтобы
встретить взгляд того, кто его сделал, - высокого рыжеволосого
человека, который стоял, прислонившись к стене, немного в
стороне от всех остальных, словно заявляя, с какой-то даже
бравадой, о своей осведомленности в том, что этот разговор о
сделках не имеет к нему никакого отношения, - заново увидел у
него на горле между медью юношеской бородки и золотом его
гривны, только что затянувшийся шрам. Я испытал нечто вроде
шока, увидев Сердика у очага совета, хотя к этому времени уже
знал, что мой клинок каким-то образом не задел жизненно важную
точку. Думаю, первый взгляд на лицо, которое ты видел в
последний раз в тот момент, когда наносил удар, который считал
смертельным, всегда немного похож на встречу с призраком.
Мерцающие серо-зеленые глаза вспыхивали гневом при любом
упоминании о его отце, и, однако, я видел, что он принял мой
намек, потому что знал, так же хорошо, как и я, что он был
справедливым.
- Вортигерн был одним человеком, а Артос Медведь - это
совсем другой человек, - сказал старец.
- С твоего языка капает мед, отец, - насмешливо
отозвался я.
И он с внезапной обидой покачал головой, резко кашлянув,
когда по его лицу скользнул клуб дыма.
- Нет-нет, я говорю то, что знают все. Вортигерн был
одним человеком, и Хенгест знал это; Артос - это другой
человек, и мы, короли и вожди, пришедшие после Хенгеста, тоже
знаем это. Мы - не глупцы!
И я, глядя сквозь рассеявшийся дым в свирепые, воспаленные
глаза старика, понял, что он-то, по меньшей мере, не из тех,
кто льстит королям.
- И, однако, будь я даже самим Таром, Воденом и первым
Цезарем в одном лице, зачем мне прибегать к этому крайне
опасному средству и оставлять Хенгестово племя в пределах моих
границ, когда моих сил хватит на то, чтобы сбросить его с
последнего мыса в море?
- Потому, что в тысячемильной береговой линии, обращенной
к саксонским, англским и ютским землям, линии, которая
постоянно нуждается в защите, на которой необходимо постоянно
проявлять бдительность и поддерживать заслон из щитов, в то
время как со спины подползают скотты со своими длинными ножами,
- в ней, вероятно, есть своя опасность. Я знаю ту землю,
откуда мы пришли, от Манопии и устья Ренуса до северного
побережья Ютлэнда; я помню скудные урожаи, и море,
разливающееся между промокшими насквозь островами, и народ,
сбившийся слишком тесно для того, чтобы убогая земля могла его
прокормить, и я говорю тебе, что пока ветер будет дуть с севера
или с востока, мой народ, и саксы, и юты будут высаживаться на
этих более плодородных берегах, - его лицо на мгновение
смялось в массу резких, словно прорубленных мечом морщинок, что
было у него ближайшим подобием улыбки. - Этим летом не только
мы потеряли хороших воинов.
Я молчал, опустив подбородок между сжатыми кулаками и
слыша, как ревет ветер, налетающий с болот Андериды; и я знал,
что то, что сказал старик - правда. Я знал это уже долгое
время, а иначе не сидел бы здесь сегодня, не просил бы Флавиана
привезти сюда сына. Если бы я все еще был тем человеком,
которому Амброзий подарил свободу и меч, думаю, меня вообще бы
здесь не было, мне ничто не казалось бы возможным, кроме как
сбросить последнего варвара в море. Но у меня уже появились
первые седые волосы...
- Скажи мне, почему я должен доверять тебе хоть на один
ноготь? - спросил я наконец, отнимая лицо от рук.
- что ж, я скажу тебе: вон там..., - он дернул головой
на юго-восток, в сторону Дубриса, - вон там я однажды видел
крылатую лошадь, вырезанную над воротами, и кто-то сказал мне,
что это символ Второго легиона, который стал в этом месте и
потому отметил его как свое собственное. Так вот, откуда Второй
легион набирал своих людей?
Одно долгое мгновение я молча смотрел на него.
- Из племен с берегов Ренуса, - медленно сказал я.
- Из племен с берегов Ренуса. Ай-и! Я слышал также, что
великий Магнус Максимус, прадед господина, служил какое-то
время со Вторым легионом и любил его и что задолго, задолго до
этого сам император города Рима пожаловал этому легиону имя
Августа; и никто, как мне кажется, не обвинял Второй легион в
нарушении верности!
И это тоже было правдой.
И я кое-что узнал и кое-что потерял, старея, - потому что
в тот вечер я чувствовал себя старым, и груз сорока и пяти зим
тяжело лежал у меня на плечах, словно к нему добавилась еще
пара десятков. И потому я принял свое решение, хотя пока что
ничем не показал этого окружающим меня людям. Это было решение,
которое оказалось благоразумным, хотя я знаю, что многие из
моего собственного племени считали его сумасшествием; и когда
нагрянула черная беда, то пришла она, в конечном итоге, не с
саксонских берегов, не от людей, с которыми я заключил сделку в
тот день.
- Мне думается, что то, что ты говоришь, - истинно и в
чем-то мудро, - сказал я наконец. - Да будет так, давай
