Значит, мы опоздали. Что ж, я не очень-то надеялся на то,
что успею перехватить две половинки вражеского войска прежде,
чем они смогут объединиться. Я перекинул ногу через спину своей
усталой лошади и тяжело соскочил на землю.
- Какова их численность?
- Если разведчики не ошибаются, в общей сложности около
восьми тысяч. Нони Журавлиное Перо сейчас в лагере, если ты
хочешь с ним поговорить.
Я кивнул.
- А наших сколько?
- Пока немногим более половины этого числа. Я не
осмелился ждать больше четырех дней, прежде чем выступить.
Марий и Тирнон продолжают собирать людей, чтобы привести их
следом, но в такое время это не очень-то легко - чтоб он горел
в аду за это!
- За то, что выбрал время жатвы? На его месте я сделал бы
то же самое, - сказал я. В это первое мгновение ни он, ни я не
произнесли имя Медрота.
Кей посмотрел на меня с яростным страданием в горячих
голубых глазах.
- Я думал не о жатве, не столько о жатве. Я думал о том,
что яд одной жабы может расползтись очень далеко. Это не только
те люди, которые выступили вместе с ним, чтобы примкнуть к
саксонскому лагерю; он испоганил своей мерзкой слизью даже тех,
кто еще остался на своих местах, даже некоторых из тех, кто
откликнулся на призыв к сбору. Три дня назад один человек
сказал мне прямо в лицо: "Почему бы нам не замириться с
Сердиком и его племенем, как мы замирились с людьми с
Саксонского берега? Артосу лишь бы сражаться, даже со своими
собственными сородичами с холмов, а мы должны оставлять урожай
гнить на полях. Медрот знает лучший путь".
Несколько мгновений мы стояли в мрачном молчании; похоже,
сказать тут было нечего.
Потом я спросил:
- А люди из Глевума уже подошли? - потому что когда мы
проезжали через этот город, в нем не оставалось ни одного воина
(одинокий гонец скачет быстрее, чем целый отряд), но, может
быть, они все еще прочесывали болота Сабрины в поисках войска,
высадку которого не успели остановить.
- Этим утром. Как только они обнаружили, что опоздали
предотвратить высадку скоттов, они поспешили к месту сбора -
по правде говоря, когда подошел наш авангард, они уже
расположились здесь и хозяйничали в городских винных лавках.
Я обводил взглядом лагерь и видел огромное знамя с
драконом, поднятое среди кухонных костров, и дальше - черную
борзую Глевума, но нигде не мог различить шафрановый проблеск
знамени Думнонии.
- А что Кадор и Константин?
- Пока ничего.
- Вообще никаких вестей?
Он потряс головой, словно старая, седая, косматая овчарка,
которую осаждают мухи.
- Если они не появятся здесь завтра к утру, это,
несомненно, будет означать, что они не смогли выйти вовремя, -
сказал я, - и нам придется считать, что они для нас потеряны,
и обходиться, как сможем, без них. С этими
герцогами-предателями из моего собственного народа, которые уже
стаями слетаются на юг, чтобы присоединиться к саксам, мы не в
состоянии больше позволить себе ни малейшей задержки, даже для
того, чтобы подождать Мария и Тирнона. Созови совет, Кей; мы
можем обсудить наши планы за едой, как сделали при Бадоне.
Но обо всем этом торопливо созванном совете я мало что
помню; только то, что я приказал всем выступить на запад на
рассвете, и еще - и это я помню поистине четко - что с учетом
того, насколько мы уступали неприятелю в численности, я
предложил боевой порядок, который никогда не использовался
ранее, но который, как мне представлялось, сулил некоторую
надежду справиться с угрозой более длинных неприятельских
флангов; и что каким-то образом мне удалось выбить у совета
согласие на этот план. Остальное затерялось в серой клубящейся
мгле, похожей на дым от кухонных костров. И еще все это кажется
мне очень далеким, дальше, чем наш совет перед Бадонской
битвой; и, однако, должно было пройти не так уж много дней -
Бог знает, как много или как мало, мне становится трудно вести
счет времени...
На исходе ночи до нас добрался долгожданный гонец от
Константина.
- От Константина? - спросил я, когда его привели ко мне.
- А что же Кадор, король?
- Милорд король стареет не по годам. Он болен и не может
ездить верхом, - ответил гонец, стоя передо мной ветреным
утром в холодном неровном свете факелов. - Поэтому он посылает
своего сына вести войско.
- Как скоро они смогут присоединиться к нам?
- Здесь? - с сомнением спросил он.
- Нет; через час мы выступаем на запад; в следующий раз
мы встанем лагерем в нескольких милях от неприятеля.
- Что ж, тогда, может быть, завтра вскоре после полудня.
Они идут форсированным маршем.
- Завтра к полудню здесь может быть работа скорее для
волков и ворон, чем для людей из Думнонии, - сказал я. - Им
придется еще больше ускорить движение. Каковы их силы?
- Дружинники и та часть войска, которую мы смогли собрать
быстро. Сейчас время жатвы.
Время жатвы, время жатвы!
Я сказал:
- Пойди сейчас чего-нибудь поешь, а потом возвращайся к
Константину и объясни ему, как мы нуждаемся в том, чтобы он
поспешил.
Не прошло и часа, как мы выступили, устремляясь на запад
через гигантские, выбеленные летним солнцем волны Даунов,
сначала по дороге легионеров, потом по зеленой от ольховника
гребневой тропе в низинные земли, лежащие за Мендипсом. И этой
ночью встали лагерем на небольшой возвышенности в тихой стране
широко раскинувшихся лесов и покрытых папоротником склонов, и
холмы, по которым мы шли днем, поднимались, все в пятнышках от
облаков и в меловых шрамах, у нас за спиной, а далеко впереди
было сверкание воды и странно просветлевшее небо - приметы
болотного края. И там же, далеко впереди, невидимое, неслышимое
в спокойном летнем просторе, стояло неприятельское войско;
неприятельское войско, которое вели против меня мой сын и
человек, которого я с величайшей радостью называл бы своим
сыном, если бы Судьба соткала свой узор так, а не иначе. Они
стояли лагерем примерно в пяти милях от нас - как доложили
маленькие темнокожие разведчики, сообщившие нам об их
присутствии, - и я бы сразу двинулся вперед, чтобы навязать им
сражение, потому что у нас оставалось еще несколько часов
дневного света, а таким образом мы получили бы преимущество
внезапности; но половина моего войска валилась с ног от
усталости, и я рассудил, что если мы вступим в бой на следующий
день, когда люди подкрепят свои силы несколькими часами сна, то
это перевесит потерянную внезапность. Так что мы сделали привал
и выставили усиленный дозор, прикрытый с внешней стороны цепью
пикетов. И в ожидании, пока разобьют основной лагерь, я вместе
с Кеем объехал сторожевые посты, от одной к другой группе
людей, залегших повсюду, где можно было найти укрытие и откуда
открывался вид на лежащую к западу равнину, - в неглубоких,
заросших папоротником впадинах на склоне холма или у границы
зарослей ольховника, в последней розовой дымке летнего
иван-чая, - в то время как их лошади паслись неподалеку.
Подъехав ближе к одному из таких постов, мы услышали, что
они поют, тихо, с набитым лепешками ртом; неподходящая для
войны песня, но я и раньше замечал, что люди поют о сражениях
только в дни мира:
"Шесть отважных воинов в дом с войны идут, Пять прекрасных
девушек под окном прядут, Летят четыре лебедя, и встает
рассвет... Клевера трилистники - лучше сена нет"...
Они пели очень тихо, на мотив, который был одновременно
угрюмым и веселым; устремив глаза на проходящую внизу дорогу.
При моем приближении они перекатились на спину и неуклюже
поднялись на ноги, и паренек, который был у них за старшего,
подошел к моему стремени и поднял глаза, с нетерпением ожидая
моего одобрения, потому что это был его первый опыт в роли
командира.
- Все в порядке? - задал я обычный вопрос.
- Все в порядке, Цезарь, - ответил он, а потом, забыв о
своем достоинстве, ухмыльнулся и вздернул большие пальцы вверх,
как раньше делали борцы на арене и как теперь делают только
мальчишки. И я, разворачивая лошадь, тоже со смехом поднял
вверх большой палец.
Я увидел его голову на саксонском копье меньше чем через
сутки. Ее все еще можно было узнать по родинке в форме
полумесяца на одной щеке.
Солнце уже садилось, когда мы, закончив объезжать посты,
повернули обратно в лагерь. Но я помню, что мы, словно
сговорившись, без единого слова направили лошадей на
поднявшуюся невысокой волной гряду и еще раз посмотрели на
запад, а посмотрев, оба не смогли отвести взгляд. Я видел в
свое время неистовые закаты, но редко - да, конечно же,
никогда - небо, похожее на это. Впечатление было такое, словно
за окаймленными золотом облачными грядами, темнеющими на
западе, горел сам мир, и сорванные клочья этого пламени,
растекаясь по пути и превращаясь в огромные крылья плыли по
всему небу, так что даже если смотреть прямо вверх, в зенит,
оно все равно было охвачено полетом громадных огненных крыльев.
Вдалеке, в стороне Яблочного острова, извилистые полоски воды
камышового края загорались от этого пламенеющего запада, и
земля, как и небо вспыхивала орифламмой. Это был закат, полный
звуков труб и развевающихся знамен, закат, заставляющий людей
почувствовать себя обнаженными перед очами Бога...
- Если завтра мы опустимся во Тьму, - сказал наконец
Кей, когда сияние начало меркнуть, и в его глубоком рокочущем
голосе было благоговение, - то, по меньшей мере, мы видели
закат.
Но в тот момент я смотрел на кое-что другое - на алые
лепестки огня, разгорающиеся далеко на темнеющих болотах.
Походные костры саксонского войска.
Немного погодя мы развернули лошадей и направились обратно
в лагерь, где обнаружили Мария и Тирнона, только что подошедших
со своими торопливо собранными подкреплениями. Похоже, Господь
Бог еще не совсем отвратил от нас свое лицо.
В тот вечер, приведя все в готовность, мы плотно поели,
потому что знали, что утром нам будет не до еды, и как только с
ужином было покончено, люди начали заворачиваться в плащи и
укладываться наземь, ногами к костру.
Я удалился в свою ставку - хижину с плетеными стенами,
крытую полосатым навесом с захваченной боевой ладьи, нарядную,
как винная лавка на конской ярмарке, вот только вместо вывески
у нее была не гирлянда из лоз, а мое потрепанное личное знамя.
Я стянул с себя округлый шлем и пояс с ножнами и как был, в
кольчуге, повалился на кучу папоротника, подложив под голову
свое седло. Из седла получается неплохая подушка, но собачий
бок лучше...
Обычно, если перед биитвой я мог прилечь на часок-другой,
то в большинстве случаев мне удавалось заснуть, но в ту ночь
мне не спалось - из-за мыслей и картин, которые роились в моей
голове, почти как если бы у меня была лихорадка.
Я долго лежал, глядя на маленький яркий огненный бутон
восковой свечи, горящей в своем фонаре, и в этом пламени было
не больше души или утешения, чем в Солас Сиде, Колдовском Огне,
и длинные, уходящие вверх тени, которые оно отбрасывало на всю
высоту плетеных стен, были тенями будущего, сгущающимися надо
мной с безмолвными вопросами, на которые, видит Бог, я не знал
ответа; тенями, которые привели за собой и прошлое, так что я
снова ощутил едкий запах навоза, горящего в кострах в Нарбо
Мартиусе, и грохот копыт моей лошади в Нант Ффранконе и снова
услышал сквозь годы свой собственный голос и голос Амброзия:
"Тогда почему бы нам не сдаться сейчас и не покончить с этим..?
Говорят, что утонуть легче, если не сопротивляешься." "Из-за
