поженились и решили завести дочурку. Вскоре инженер получил арбайт
в Восточной Пруссии, а потом перебрался в Сувалки и стал работать на
нашем Хольцкомбинате. Этот инженер был странным типом,
влюбленным во все польское; он вроде бы даже собрался получить
польское гражданство, но не получил, так как был евангелистом. Он
считал поляков избранным народом, с Великой Исторической Миссией,
и вообще - нох ист полен нихт ферлорен, ура! Нет, честно, у него в этом
деле был заеб. Вот почему после переезда в Сувалки он послал дочь в
польскую школу. Аусгерехнет в нашу. Понятно, что номинально его
дочь была католичкой. Звали ее Анна-Лиза Будищевски, но все мы
называли ее Анализой. Мать Анализы, которую я и не узнал, умерла в
1996, во время эпидемии холеры, которую занесли румыны. Ну, вы же
помните, тогда умерло почти шестьдесят тысяч от болезни, которую
называли "Чаушеску" или "Дракула". Тех, кто тогда заболел и выжил,
остроумно называли "дупа боли", что по-румынски означает
"переболевший'; с тех пор это слово стало популярным для названия
выздоровевшего.
Рядом с воронкой с грохотом разорвалась мина. Анализа запищала и
крепко прижалась ко мне, причем так сильно впилась в мои руки, что я
даже не мог стряхнуть насыпавшейся на голову земли.
-Ну ладно, Аня, все уже хорошо, - приговаривал я, скрипя песком
на зубах. Анализа лишь тихо всхлипывала.
Индюк, надев наушники моего вокмена, нырнул в разноцветные
спагетти проводов на дне воронки. Слегка высунув язык, он колупался
там, дергал за провода и совал вынутой из кармана отверткой в
соединения телефонных кабелей. Индюк увлекается электротехникой,
это его хобби. К этим вещам у него истинный талант, в чем-то даже
неправдоподобный. Он все умеет смонтировать и исправить. Дома у него
есть коротковолновый передатчик и самопальное стерео. Много раз он
чинил и совершенствовал мои "Сони" и "Кенвуд". Мне кажется, что
Индюк мог бы ввернуть лампочку в песок, и она бы светилась. Как он
это делает, я не врубаюсь. Сам-то я в технике полный ноль, не могу даже
жучок поставить. Поэтому мы с Индюком скентовались - он
подсказывает мне математику и физику, а я ему - польский и историю.
Что-то вроде артели, Консалтинг Компани Лимитед.
Парк вновь затрясся от взрывов. Фрайкорпс бросил на литовские
позиции все, что у них было - минометы, безоткатные орудия, ракеты.
Сортир, в который попадали раз за разом, уменьшался с каждым залпом.
Дым стелился по земле, затекал в воронку и душил нас.
-Анализа?
-Ну?
-Ты была в парке, когда все началось?
-Нет, - она шмыгнула носом. - Я шла в школу и... меня схватили... а
потом затянули в парк... в кусты...
-Ну все, все, Аня. Не плачь. Ты в безопасности. Все хорошо.
Как же.
С западной стороны парка залаяли автоматы, грохнула граната. С обоих
сторон раздались боевые кличи.
-Форвертс!!! Готт мит унс!!!
-Лятуууува!!!
Этого еще не хватало. Обоим сторонам пришла в голову одна и та же
мысль - наступление. Хуже того, какой-то доморощенный Гудериан из
Фрайкорпс решил вести свой блицкриг прямо через нашу воронку,
чтобы ударить на шаулисов с фланга.
Мы припали к земле, червями втискиваясь меж кабелей и обломков.
-Фойер фрай! - разорался кто-то у самой воронки. - Фердаммт нох
маль, фойер фрай! Шизз дох, ду хурензон!
Дальше крики заглушила бешеная очередь из М-60 - так близко, что мне
было слышно, как градом сыплются на бетон гильзы. Кто-то снова
заорал, но заорал ужасно. И сразу же затих. По гравию скрежетали
сапоги. Вдали гремела канонада.
-Цурюк! - кричал кто-то сверху, из глубины парка. - Беайлунг,
беайлунг! Цурюк!
-Лятууува!
"Ясненько, - подумал я. - Зелигаускас контратакует. И тоже прямо
на нашу воронку, мазерфакер хренов".
Вблизи от воронки залаяли АК-74, по-иному, чем М-16 Фрайкорпса,
более тупо и громко, а на все это тут же наложился грохот
разрывающихся гранат и мин.
-О Иисууусеее! - чудовищно взвыл кто-то у самого края воронки.
Анализа, согнувшись в три погибели, тряслась, как осиновый лист. Она
тряслась так сильно, что мне пришлось прижать ее к земле, иначе она
выскочила бы наружу.
-О... Ии... сууу... се, - повторил кто-то рядом, тяжело упал на край
воронки и скатился прямо на нас. Анализа завизжала. Я не заорал только
потому, что у меня от страха отнялся голос.
Это был шаулис, без шапки, светло-соломенные волосы были слеплены
кровью. Кровь заполняла его левую глазницу, заливала шею. Это было
так, будто под мундиром у него была темно-красная футболка. Он лежал
на дне воронки, скрючившись, и бил по обломкам короткими ударами
сапог. Потом он повернулся на бок, завыл, застонал и открыл целый
глаз. И поглядел на меня. И заорал, захлебываясь кровью. КОгда же он
стиснул веки, все его лицо затряслось.
Не знаю, говорил ли я вам. Я некрасивый. Сами понимаете, Чернобыль.
Генетические изменения.
Я совсем не красив. Но ничего поделать не могу. Ничего.
Генетические изменения.
Шаулис открыл глаз и поглядел на меня во второй раз. Уже спокойней.
Я улыбнулся. Сквозь слезы. Шаулис тоже улыбнулся.
Мне хотелось верить, что это была улыбка. Но я не верил.
-Я... хочу... пить... - явственно проговорил он. По-польски.
Я в отчаянии поглядел на Индюка. Индюк с таким же отчаянием
поглядел на меня. Оба, уже в совершенном отчаянии, мы поглядели на
Анализу. Анализа беспомощно пожала своими худенькими плечиками, а
ее подбородок чертовски задрожал.
Рядом с нашей воронкой разорвалась ручная граната, засыпая нас
гравием. Мы услыхали пронзительный вопль, а сразу же после него -
резкую очередь из "ингрэма". "Ингрэмы" чертовски скорострельные, и
очередь прозвучала так, будто кто-то внезапно разодрал громадную
простыню. Прямо над нами что-то закружилось, заорало: "Шайзе!" и
скатилось прямо на нас. Мы снова припали к земле.
То, что скатилось на нас, оказалось волонтером из Фрайкорпс, одетым в
пятнистый комбинезон, весьма живописный, но абсолютно бесполезный
при боях в городе. Весь перед комбинезона, от висевшего на шее уоки-
токи до увешанного всевозможными подсумками пояса, был темно-
красным от крови. Волонтер скатился на самое дно воронки, как-то так
странно напрягся и выдохнул воздух, причем большая его часть вышла
булькая, через дыры в его груди.
-Пить, - повторил шаулис. - Господи... Пить... Водыыы!
-Вассер, - пробулькал волонтер. Мы с трудом его поняли, во рту у
него было полно крови и песка. - Вассер... Битте... Хильфе, битте...
Хильфеее!
Анализа первая заметила характерный силуэт, распиравший рюкзак
добровольца. Раскрыв застежки, она вынула бутылку кока-колы. Индюк
взял ее и умело открыл о кабель.
-Как ты считаешь, Ярек? Можно им дать?
-Нельзя, - сказал я, а с моим голосом творилось что-то не то. - Но
надо. Надо, черт.
Сначала мы дали попить шаулису - должна же быть какая-то
очередность, ведь он первым попал в нашу воронку. А потом дали
попить добровольцу из Фрайкорпс, сначала вытерев ему губы платком.
И уж только потом, очистив от крови горлышко бутылки, отпили по
маленькому глоточку сами - Анализа, Индюк и я.
А вокруг нас стало почти тихо; лишь тюкали отдельные выстрелы и со
стороны стадиона ровно бил М-60. Волонтер из Фрайкорпс внезапно
напрягся - так резко, что на его комбинезоне с треском разошлись
липучки.
-О... Иисусе... - вдруг прошептал шаулис и умер.
-Ю... кэн'т бит зе филинг... простонал доброволец и грудь его
покрылась пеной из крови и кока-колы.
И тоже умер.
Анализа уселась на дне воронки, обхватила колени руками и развылась.
И правильно. Ведь кто-то, черт подери, должен был оплакать этих
солдат. Такое право у них было. Было у них право хоть на такой реквием
- на плач маленькой девочки, на ее слезы, горохом катящиеся по грязной
рожице. Это было их право.
А мы с Индюком обыскивали их карманы. И это тоже надо было
сделать, этому нас учат на уроках по выживанию.
Как нас и учили, оружия мы не касались - у шаулиса были гранаты, а у
волонтера беретта и тяжелый нож. Зато Индюк взял уоки-токи и сразу же
стал в нем что-то крутить.
Я сунул руку в карман на комбинезоне добровольца и нашел полплитки
шоколада. На обертке было написано: "Милка Поланд, быв. Е. Ведель".
Я протянул шоколадку Анализе. Та взяла, но больше и не пошевелилась,
продолжая все так же тупо глядеть перед собой и шмыгать носом.
Теперь я сунул руку в карманы шаулиса, потому что при виде шоколада
мне прямо как-то странно сделалось во рту и в желудке. По правде
говоря, охотнее всего я сам бы сожрал эти полплитки. Но ведь так
нельзя, а? Если в компании есть девушка, в первую очередь надо
заботиться о ней, ее надо голубить, защищать, ее надо кормить. Ведь это
так естественно. Это так по... по...
По-человечески.
Разве не так?
У шаулиса шоколада не было.
Зато в кармане его мундира лежал сложенный вчетверо конверт. На нем
не было марки, но адрес был, причем адрес в Польше, в Кракове. Письмо
было адресовано какой-то Марыле Войнаровской.
Я глянул в это письмо. Шаулис был мертв, и письмо так и не отправил.
Я глянул туда только на миг.
"Ты мне снилась, - так писал шаулис. - Это был очень короткий
сон. Сон, в котором я стою рядом с Тобою и касаюсь Твоей руки, а Твоя
рука такая теплая... Марыля, Твоя рука такая мягкая и теплая. И вот
тогда в своем сне я подумал, Марыля, что я тебя люблю, Марыля, ведь я
и вправду Тебя люблю...".
Дальше я не читал. У меня как-то не было потребности узнать
продолжение, которого, собственно, и не было, до конца странички, до
подписи: "Витек". Витек, а не Витаутас.
Я снова вложил письмо в конверт и спрятал его себе в карман. Я
подумал, что может, и отошлю это письмо, отошлю его Марыле
Войнаровской в ее Краков. Так и быть, потрачусь на марку и отошлю
это письмо. Кто знает, а вдруг дойдет? Хотя вроде бы много писем
теряется на границе, во время досмотра почтовых вагонов.
Индюк, сидя среди кабелей разбитой телефонной магистрали, словно
чайка в гнезде, что-то крутил в уоки-токи, откуда доносились свисты,
треск и обрывки разговоров.
-Завязывай, - сказал я, внезапно разозлившись.
-Тихо, - сказал Индюк, поплотнее прижимая наушники. - Не
мешай. Я ловлю волну.
-А на кой хрен тебе эта волна? - не выдержал я. - Если тебе хочется
что-то ловить, лови себя за яйца, кретин. Пищишь, зараза, и пищишь,
еще услышит кто-нибудь и запулит нам сюда гранату или еще чего-
нибудь!
Индюк не отвечал; согнувшись в три погибели, он продолжал
перебирать кабеля телефонной магистрали. Над воронкой жужжали
пули.
Анализа все еще хлюпала носом. Я сел рядом и обнял ее. Ведь так надо
было сделать, а? Ведь она была такой маленькой и беззащитной, в этой
хреновой воронке, в этом долбаном Парке Короля Собеского, где со всех
сторон продолжается эта вонючая война.
-Ярек? - Анализа шмыгнула носом.
-Что?
-У меня нет трусиков.
-Чего?
-У меня нет трусиков. Отец убьет меня, если я вернусь без
трусиков.
Ха, как раз это было похоже на правду. Инженер Будищевски был
знаменит своей железной рукой и железной моралью. В этом смысле он
был просто ебнутый - но я, кажется, уже вспоминал об этом. Я уже
представил себе Анализу на кресле-самолете у доктора Здуна, который
должен выставить ей свидетельство о невинности. Доктор Здун, который
уже какое-то время зарабатывал не тем, чем раньше, все еще
подхалтуривал на свидетельствах, потому что без такой справки было
трудно устроить церковный брак, а если девушка к тому же была еще и
несовершеннолетней, то могла очутиться и в исправительной колонии в
Ваплеве. Левое свидетельство, насколько мне было известно, стоило
шесть тысяч. Большие бабки.
-Аня?
-Ага?
-С тобой что-нибудь сделали? Ну, ты понимаешь... Извини, что
спрашиваю, сам знаю, какое мое дело, но...
-Нет... они мне ничего не сделали. Только стянули трусики и...
трогали. И больше ничего. Они боялись, Ярек... Они меня трогали и все
время оглядывались, и не ложили свои ружья...
-Тише, Анечка, тише.
-...они воняли этим своим страхом, потом, дымом, воняли тем, чем
воняет тут, тем, что остается после взрыва... И еще тем, чем воняют
мундиры, ну, знаешь, чем-то таким, что глаза слезятся. Никогда не
